Живет, не унывая, арена цирковая. Озорные рассказы

– Больше не прыгай! Я один!..

– Угу!..

У неё по сценарию следующим передний переворот, у меня арабское. Я кручу боковое сальто, слышу громогласное: «Ва-а-а!!!..». Взрыв хохота-купол рушится!

Оборачиваюсь-так и есть – неукротимая грудь моей жены снова на свободе! Она её опять давай втискивать в сарафан…

В боковых проходах артисты, сползая на пол, царапают ногтями стенки. В зале ряды зрителей качаются волнами, как спелая рожь…

Через какое-то время – победа! Она это снова сделала! Буря аплодисментов!..

Идём на финальный трюк, прощальный, так сказать, комплимент. У нас ещё остаётся пара прыжков. Ору:

– Не прыга-ай!..

– Угу!..

Снова её отрепетированный прыжок… В зале: «Аа-а-а!..».

Она – грудь в охапку и за кулисы. Я, прикрывая тылы, «верёвочкой», задом, задом…

…На следующий день в местной газете вышла статья, где журналист толково, со знанием дела разбирал новую программу. Особое внимание он уделил номеру, где дама боролась с грудью. Там победила грудь… Припомнил он нам и наши «буги-вуги»…

Разгромная, первая в жизни рецензия на нас называлась: «Западноевропейские Петрушки со стриптизом…»

Юбилей

Произошло это в одном из провинциальных цирков. В этом городе праздновал свой юбилей крупнейший в стране металлургический комбинат. Цирк не мог остаться в стороне. Приезжий режиссёр поставил парад-пролог с артистами программы, которые должны были выходить со знамёнами республик, что олицетворяло нерушимое братство всех народов Советского Союза и такой же вечный союз искусства и труда. Перед парадом предстояло прочитать трудно запоминающиеся стихи о славном прошлом и настоящем этого комбината, о его могучести и нужности, а также о руководящей роли партии в деле варки стали и чугуна.

В самый последний момент человек, который должен был эти стихи читать, слёг с жесточайшей ангиной. Что делать? Директор цирка в панике рвёт остатки волос на и так не очень курчавой голове. Через несколько часов в зале будут высокие гости из Москвы, из обкома партии и прочих заоблачных структур.

Позвонили в местный драмтеатр – пусто, лето, все на гастролях. На радио – там все в отказку! Бросили клич по программе. Вышел парторг. Человек серьёзный, неулыбчивый, руководитель крупного номера акробатов. «Я прочту!». Как говорится – коммунисты, вперёд!..

Директор чуть ли не в ноги спасителю: «Голубчик ты мой! Родненький! За мной не станет!..».

До представления – рукой подать. Уже дают звонки. Загримированные артисты толпятся за кулисами, разбирают знамёна. Переполненный зрительный зал гудит. Директорская ложа полна чёрных пиджаков с белыми рубашками. Директор во всём белом и с таким же лицом мечется из ложи за кулисы и назад:

– Всё готово? Не подведите, родимые!..

К парторгу:

– Ну, как?

Тот поднимает большой палец…

Дают третий звонок. Директор, как человек с большим партийным стажем, благословляет всех широким крестом и плюёт через левое плечо, стараясь не задеть белоснежный праздничный пиджак. Бежит в ложу к гостям…

Наш парторг, заметно волнуясь, до последнего ходит, зубрит по бумажке неудобоваримые стихи о комбинате. Всё, пора начинать! Кивает: «Поехали!».

Гаснет свет, неоновые пушки светят на форганг, увертюра в оркестре. Последние аккорды. Распахивается занавес, откуда появляется наш чтец. В самую последнюю секунду перед выходом он успевает отдать униформисту клочок бумажки со стихами.

Парторг бодро доходит до края манежа. Раздаются аплодисменты, он кланяется, ему подают микрофон. Пушки своим мощным светом бьют по глазам, ничего не видно – чернота! Волнение! Сердце стучит где-то под кадыком! Парторг открывает рот и… понимает, что он не помнит ни строчки из того, что столько времени учил. Пауза. Он что-то тихо бормочет… Потом включает на полную мощь двигательный аппарат-акробат всё же! То отводит руку в сторону, то воздевает её к куполу, видимо, призывая всех богов к моральной и материальной помощи, то прикладывает руку к груди, с жалостливой улыбкой пытаясь убедить зрителей, как строгого учителя, мол, честно – учил!..

Попереминался, почесал ногу, заулыбался, снова стал серьёзным. Выдохнул, скукожился, снова гордо выпрямился…

В зрительном зале нарастающий смех – здорово придумано! Смешно! И играет-то как убедительно!..

Парторг в панике оборачивается к униформисту и старается незаметно, кистью руки, привлечь его внимание. Униформист плечами, мол, не понимаю! Тот опять кистью, мол, хрен тут непонятного, бумажку со стихами тащи! Униформист снова плечами вверх… В зале уже гомерический хохот!

Наш незадачливый чтец всматривается в зал, приставив руку ко лбу, видит: в ложе чёрные пиджаки согнулись пополам. А директор, тот, что в белом, приподнялся, закрыл голову руками и медленно осел… Парторг понял, что пауза неприлично затянулась, надо что-то предпринимать. Он срывающимся голосом вдруг заорал в микрофон:

– От артистов программы вам – коммунистический привет!!!

Распахнулся занавес, и оттуда с шатающимися знамёнами, на полусогнутых ногах, рыдая от смеха, вышли участники юбилейного парада…

П. и Поклад

Случилось это во Львовском цирке. Работала там шикарная программа. Особенно выделялась среди всех легендарная воздушная гимнастка Любовь П. Фамилию называть не стану, она теперь хоть и живёт за океаном, но может обидеться. Человек в цирковом мире всеми уважаемый…

Артистка, как говорится, от Бога! Но требовательная, перфекционистка до тошноты! Каждый день что-то не так. То униформисты опоздали поднять её в воздух и она не попала в музыку, то свет был не тот, то одно, то другое… Разгон всем по полной. Шумно, нервно, частенько матерно. Выплёскивает свои эмоции Люба за кулисами, кроет всех подряд, невзирая на успех у зрителей. Под горячую руку лучше не попадайся! Программу штормит…

Хозяином закулисья тогда во Львове был Павел По-клад. Высокий, импозантный, вальяжный-настоящий инспектор манежа. Ежедневно Паша с непроницаемым лицом выслушивал крики П., которая жаждала крови и скальпов всех служб цирка. С каждым днём градус кипения рос…

В очередной раз после своего выступления П. разъярённой тигрицей подлетела к Покладу с требованием отдать ей на съедение художника по свету, который теперь раньше времени дал команду включить пушки. Паша неторопливо повёл Любу к инспекторской, что недалеко от выхода на манеж. Остановился напротив полузакрашенного щита на стене с какими-то негорящими лампочками и центральной красной кнопкой. Говорит:

– Это связь со всеми службами цирка сразу. Жмите на кнопку, не отпускайте её, пока говорите. Они вас все слышат, но ответить не смогут. Дырочки, видите, есть, но динамик не работает. Связь односторонняя…

С этого дня Люба П. в отдалении ежедневно громко материла стенку, поливая все службы разнокалиберными эпитетами.

Доклад ходил, загадочно улыбаясь. Артисты тихо посмеивались, поглядывая на эти монологи у «стены плача».

Всё бы так и продолжалось, если бы однажды за кулисами не появился директор цирка Зильберг Леонид Борисович. Он, интеллигентнейший дядька, был несказанно удивлён, увидев, как выдающаяся во всех смыслах артистка в сердцах вопит, пинает стену, упирается в неё одной рукой и размахивает другой, готовая пробить её кулаком.

– Что вы делаете? – как можно спокойней поинтересовался Леонид Борисович.

– Воспитываю ваших недоумков! Каждый день лажают мою работу, – сверкая очами, огрызнулась П, – Вот скажите им, скажите! Они, может, хоть вас послушают!

Зильберг помолчал, попереминался с ноги на ногу – говорить, не говорить?

– Я им позже позвоню…

– А сейчас что, слабо? Вот же кнопка! – Люба сняла с селектора палец, который уже посинел от напряжения.

Зильберг потупил взор:

– Сейчас не смогу… Этот пульт у нас не работает уже лет десять, связь по телефону-из инспекторской…

Больше криков за кулисами никто не слышал. До конца гастролей Любовь П. с Покладом не разговаривала…