Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911-1920

– Кто ответит, если что-нибудь случится?

– Князь Меньшиков, – абсолютно серьезно ответил поручик.

– Кто это? И почему он должен отвечать?

– Он мой командир, – последовал ответ.

Однажды во время маневров нас предупредили, что в городке, где предполагалось провести ночь, нас ожидает торжественная встреча. За пару миль до этого городка мы остановились, чтобы привести себя в порядок. Веселая толпа взрослых и детей, чуть ли не все местное население, встречала нас на подходе к городу. Потом наш оркестр играл на площади, и танцы затянулись далеко за полночь.

1 сентября полк вернулся в Москву. Нам пришлось пройти почти через весь город чтобы добраться до казарм. Мы шли под звуки полкового оркестра, а рядом, впереди и за нами бежали мальчишки. Идущие по улицам девушки посылали нам улыбки. Вот так в седле я въехал в город, который должен был стать моим домом.

Глава 4

МОСКВА: ЖИЗНЬ В КАЗАРМАХ

Казармы Сумского гусарского полка, расположенные на окраине Москвы в Хамовниках, назывались Хамовническими (ныне Фрунзенскими). За казармами до Москвы-реки тянулись поля капусты и открывался вид на Поклонную гору, с которой Наполеон смотрел на Москву. «La celebre ville Asiatique»[13 - Знаменитый азиатский город (фр.).].

Я помню эти поля капусты и даже фамилию их владельца, Пишкин, с которым у нас было заключено своего рода соглашение: он поставлял в полк капусту по более низкой цене, а мы время от времени обеспечивали его рабочей силой. Меня, молодого честолюбивого офицера, это раздражало. Зачастую приходилось отменять занятия по боевой подготовке, потому что унтер-офицер докладывал, что гусары отправлены на уборку капусты. Принимая во внимание, что щи были ежедневной пищей русских солдат, договоренность с Пишкиным представляла явную выгоду, но я сильно сомневаюсь, что это была законная сделка. Помимо этого, мы еще отдавали ему и конский навоз, одним словом, именно мы помогли Пишкину разбогатеть.

Наши трехэтажные казармы располагались за монументальными казармами гренадер, построенными в 1809 году по проекту архитектора Казакова. Гренадерские казармы в стиле классицизм являли собой пример прекрасной военной архитектуры первой половины XIX века. В отличие от них наши казармы, построенные в конце века, казались простыми коробками из красного кирпича. Те, кому хотелось найти что-то хорошее в этих примитивных сооружениях, говорили, что в казармах светло и, благодаря электрическим вентиляторам, всегда свежий воздух. Можно сказать, что в то время вентиляторы являлись предметом роскоши и действительно были крайне необходимы. Солдаты, с утра до ночи занимаясь различными видами физической деятельности, только раз в неделю ходили в баню. Если бы не вентиляторы, то воздух в казармах был бы таким спертым, что, согласно русской поговорке, хоть топор вешай.

Разговор о спертом воздухе в казарме напомнил мне рассказ офицера-артиллериста, писавшего под литературным псевдонимом Егор Егоров. Ни для кого не секрет, что солдаты любят вздремнуть после обеда, причем они обязательно должны снимать сапоги. Как-то генерал без предварительного объявления решил провести проверку казарм во время послеобеденного сна. Но стоило ему выйти из кабинета, как в казарме раздался телефонный звонок, предупредивший о генеральском обходе. Когда генерал вошел в казарму, все солдаты лежали на спине, с закрытыми глазами, вытянув руки вдоль туловища. У каждой койки стояли сапоги: пятки вместе, носки врозь.

– Отлично! – громко сказал довольный генерал.

И тут неожиданно все солдаты повскакивали с коек, вытянулись по стойке «смирно» и прокричали:

– Рады стараться, ваше превосходительство!

Генерал направился в следующую казарму. Здесь тоже прозвенел предупреждающий звонок, и поэтому генерал застал ту же картину, что и в первой казарме. Все лежали на спине, с закрытыми глазами, а сапоги, как положено, стояли у коек. Но когда генерал громко выразил удовольствие, никто не шевельнулся, поскольку стоявший за спиной генерала унтер-офицер выразительно показал кулак, призывая к тишине.

В казарменный комплекс входили конюшни, Шефский дом (в нем располагались квартиры офицеров и шефа полка), плац и церковь.

В наших казармах не было ни читальных залов, ни клубов-столовых. Солдаты ели, читали, изучали воинский устав, сидя на койках, и отрабатывали некоторые упражнения в широких проходах между койками. Умывальники располагались крайне неудобно, в проходе между лестницей и спальнями. Щетки для ногтей появлялись на умывальниках в дни проведения смотров. Как-то проводящий проверку генерал взял одну из этих совершенно новых щеток, ни разу не побывавших в воде, и спросил командира эскадрона князя Меньшикова:

– Ваши солдаты когда-нибудь пользуются этими щетками?

– Никак нет, ваше превосходительство, – ответил Меньшиков.

– Тогда зачем они здесь лежат?

– Только для таких случаев, как сегодняшний, – с насмешливым огоньком в глазах ответил наш командир.

Генерал, вероятно вспомнив свои молодые годы, правильно оценил искренность Меньшикова.

В русской армии понятия не имели о зубных щетках. Подозреваю, что они вообще не так давно появились в нашей жизни.

Несмотря на отсутствие зубных щеток, у солдат, как правило, были превосходные зубы. И этому есть элементарное объяснение: простая, здоровая пища и черный хлеб, обладающий чистящим свойством.

В казармах в углу обязательно висела икона, а на стенах портреты императора, командующего корпусом и командира дивизии и картины в рамах, отображающие героические моменты в жизни русских солдат. Майор Горталов, пронзенный турецкими штыками; расстрел японцами рядового Рябова; солдат Осипов, с горящим факелом в руках врывающийся в пороховой склад, и надпись: «Погиб во славу русского оружия в Михайловском укреплении»[14 - Майор Горталов – герой Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг. Солдат Василий Рябов – герой Русско-японской войны 1904 – 1905 гг. Солдат Архип Осипов – герой Кавказской войны 1817 – 1864 гг.].

На стенах также висели открытые полки, разделенные на секции. У каждого солдата была своя секция, в которой, как предполагалось, он будет в течение дня хранить хлеб; ежедневная норма хлеба составляла два фунта, и считалось, что солдат не съедает всю порцию за один раз. Однако солдаты предпочитали хранить хлеб под замком в своих деревянных сундучках вместе с запасной парой сапог и, зачастую, с грязным бельем. Только во время смотров хлеб появлялся на полках. Командиру дивизии генералу Гурко были знакомы все эти хитрости; он сам был кавалеристом. Как-то во время проверки казарм, когда солдаты стояли у коек, разложив на них содержимое своих сундуков, генерал Гурко, пряча усмешку, спросил у солдата с туповатым выражением лица:

– Где держишь хлеб?

– Там, ваше превосходительство, – указывая на полку, ответил солдат.

Офицеры вздохнули с облегчением.

Но тут последовал неожиданный вопрос:

– Ты всегда там держишь хлеб?

– Нет, – произнес солдат и тут же вспомнил, что утром унтер-офицер строго-настрого запретил им признаваться, что они хранят хлеб в сундучках.

– Тогда где же ты его хранишь?

Повисла долгая пауза. Наконец догадка озарила лицо солдата, и он бодро ответил, указывая рукой на товарища:

– В его сундуке, ваше превосходительство.

Генерал Гурко остался очень доволен собой.

Наш полк состоял из шести эскадронов, в каждом из которых 150 солдат, пулеметный расчет, трубачи, обоз и т. д. В общей сложности в полку было 1200 лошадей. У каждой лошади было свое стойло в бесконечно длинной конюшне, одной на три эскадрона. Впечатляющие размеры конюшен я в полной мере осознавал во время дежурства, когда обходил их ночью. В конюшнях дежурило по одному солдату от каждого эскадрона. Солдат сидел за маленьким столиком с горящей лампой. Завидев меня, он вскакивал и докладывал:

– В стойлах такого-то эскадрона все в порядке.

И я шел дальше мимо бесконечного ряда лошадей до следующего поста.

Офицер заступал на суточное дежурство. Ночью он имел право прилечь на диван в музее полка, но не раздеваясь и не снимая сапог. В одно из дежурств я снял сапоги буквально на полчаса, чтобы дать отдых ногам. Как нарочно, командир полка поздно возвращался из гостей и решил заглянуть ко мне. Не обратив внимания, что я без сапог, он предложил пройтись вдоль конюшен. Я шел босиком по снегу, стараясь производить как можно меньше шума, и он так никогда и не узнал, что я нарушил приказ. Когда я наконец вернулся в музей, мои бедные ноги посинели от холода.

Численность полка пополнялась за счет так называемой территориальной системы, то есть каждый полк получал новобранцев из определенных регионов. Одним из таких регионов для нашего полка была Польша, поэтому тридцать процентов наших гусар составляли поляки. Это были польские крестьяне, в основном не говорившие по-русски, поэтому раз в год, осенью, перед нами возникала проблема общения с вновь прибывшими. Несмотря на некоторую схожесть русского и польского языков, они все-таки значительно отличаются друг от друга, что мешает свободному общению русского и поляка. Когда командир эскадрона князь Меньшиков обращался к поляку-новобранцу и не получал ответа, стоявший рядом с командиром унтер-офицер пояснял:

– Он поляк, господин ротмистр.

На что Меньшиков, как правило, отвечал:

– Попугай, казалось бы, птица, а и то говорит по-русски.

Солдат призывали в армию в двадцать один год, и они служили в кавалерии почти четыре года (в пехоте три года). Если в артиллерию и инженерные войска призывали молодых людей из промышленных районов, которые имели некий опыт общения с техникой, то в кавалерии среди новобранцев преобладали крестьяне, умевшие обращаться с лошадьми. Многие из них впервые увидели железную дорогу, когда их везли к нам полк. Поскольку две трети из них были неграмотны и не умели читать карту, то они не представляли, где находится их дом. Если такому новобранцу задавали вопрос, откуда он приехал, то, почесав голову, он неуверенно отвечал:

– Мы? Ну, мы... издалека.

Командир полка распределял новобранцев по всем эскадронам. Проходя вдоль строя будущих солдат, он мелом писал цифру соответствующего эскадрона на сундучках новобранцев. Фланговые эскадроны получали самых высоких и симпатичных новобранцев. Конечно, все унтер-офицеры хотели заполучить или сильных в физическом отношении солдат, или владеющих какой-нибудь полезной профессией. Особое предпочтение отдавалось сапожникам, плотникам и портным. Унтер-офицеры полюбовно договаривались между собой и объясняли новобранцам, как убедить командира, чтобы он определил их в конкретный эскадрон. Обычно просьбу мотивировали тем, что в таком-то эскадроне служит односельчанин. Каждый год кто-нибудь из командиров эскадронов считал, что его обошли при распределении новобранцев, при этом ротмистр Лазарев, командир 4-го эскадрона, всегда чувствовал себя обиженным.

– Всех самых никудышных солдат вечно направляют ко мне, – жаловался он.

При распределении новобранцев учитывался не только рост, но и другие физические данные. Высокие блондины зачислялись в один из пехотных полков; невысокие, темноволосые новобранцы – в лейб-гвардии гусарский полк его величества; высокие темноволосые направлялись к синим кирасирам[15 - Синие кирасиры – лейб-гвардии кирасирский полк ее величества государыни императрицы Марии Феодоровны. В 1835 г. изменился мундир полка – вместо малиновых воротников и обшлагов пожалованы были светло-синие, вместо белых пуговиц – желтые. С этого времени и закрепилось за гатчинскими кирасирами наименование «синие».]; курносые отправлялись в лейб-гвардии Павловский полк.