Наследники Ассарта

Нет, это был не я. Не я! Я не родился хилым, я отважный воин, стоял в одном строю с Леонидом, когда нас было лишь триста.

Но это только сон. Я понимаю, что это только сон. Ничего страшного. Ты никогда не боялся, не бойся и сейчас…

Или:

Глубокая расселина. И я лежу в ней. Двинуться не могу. Наверное, переломаны кости. Сырость и холод пробираются под кожу, и я чувствую, как медленно немеет все внутри. Что там внутри? На костях почти ничего уже не осталось. Трудно есть беззубыми деснами, но я привык бы. А что еще я смог бы? Ничего. Только есть, пить и оставлять свои кучки. Такие не нужны роду. Не нужны племени. Все правильно. Только зябко. Но скоро и это пройдет.

А я ведь прекрасный охотник, я – летающий по деревьям, я – обрушивающийся на добычу с вершины, я – без промаха и дальше всех мечущий копье. Хотя – это уже не сейчас. Это – раньше.

Что такое – сейчас? Что – раньше? Когда я оступился и сорвался в расселину, мои сородичи глядели сверху, лица их оставались неподвижными; наши лица оживают, лишь когда мы преследуем дичь или врага, или спорим между собой, или подминаем под себя женщин. Когда бросают старика, все остаются спокойными.

Я ведь не сам оступился: меня подтолкнули, а я не так уж уверенно держался на ногах.

Когда это было?

Что такое – «когда»?

Да ну, все это сон, я просто крепко сплю. Я охотник, я член лучшего во Вселенной звездного экипажа, я из племени Мастера.

Тьфу, это всего лишь сон…

Или:

Это странный человек: кожа его бледна, глаза круглы. Таких нет среди известных нам племен. И язык его, его слова незнакомы и непонятны.

Мы могли бы принять его в племя. Женщину, которая была с ним, мы уже приняли. Но женщины не проходят испытаний. А мужчине придется – чтобы доказать, что он настоящий мужчина, а не притворяется. Сейчас воины готовят испытание, и в круглых глазах я вижу страх. Мужчина не испытывает страха. А если испытывает, то не показывает его другим.

Неизвестно, откуда он с женщиной взялся. До нас и раньше доходили слухи, что где-то начали появляться такие. Очень далеко. На побережье. Мы же – маленькое племя и живем в лесах. Когда-то мы обитали там, где нет деревьев, но нас оттеснили. Потому что у нас мало воинов. Меньше, чем у других. И еще меньше – женщин. Значит, мало детей, и племя останется слабым. Наверное, скоро вымрет. И мы готовы принять к себе чужака, чтобы он стал одним из нас. Но нужно, чтобы он был мужчиной…

А этот? Он кричит, увидев свою кровь, хотя никто не хочет зарезать его насмерть. Кричит, когда выдирают клочья его спутанной бороды. Кричит, когда предлагают встать на горящие уголья…

Он не мужчина, и не нужен нам. Мы убьем его. Я. Потому что это я увидел и поймал их. И его женщина теперь – моя. У нее будут от меня дети. И мне достанется его скальп. У меня много скальпов, к ним прибавится еще один.

Я готов. Но почему он начинает вдруг уменьшаться, таять… И вот – как будто бы его и вовсе не было.

Все смотрят на меня. Сейчас, сейчас я пущусь в погоню. Я найду его следы…

Почему не осталось вокруг никого из племени?

Это мне только снится, наверное. А на самом деле…

Сон. Конечно же, сон.

16

Люди в глубоком сне не ощущают, как их переносят и кладут в машину. Тяжелую, просторную военную машину с нарисованной на бортах металлического кузова плавно изогнувшейся рыбой с зубастым клювом. Рыба черная, и тарменары – тоже. Гвардия Властелина Изара образцово выполнила задачу.

Горных Тарменаров, спящих так же крепко, переносить не стали.

– А с этими что? – спросил, поведя рукой, Младшее Острие. – Устранить?

– Такого приказа я не получал, – ответил Острие, старший здесь. – Оставь.

– Оружие разрядить?

Но Горные Тарменары – не враги Черных, хотя и соперники.

– Не надо. Нам с ними еще драться вместе. Пусть спят. Поехали. По машинам!

Когда машина с погруженными в бронированный фургон пленниками тронулась, Уве-Йорген на четверть секунды открыл глаза. То же сделали и остальные трое.

И продолжали мирно спать. Или?..

Глава вторая

1

По правде говоря, у историка Хен Гота не имелось серьезных причин для бегства с Ассарта. Да, он немного растерялся: его повелитель, Властелин Изар, был то ли убит, то ли сам, как болтали, удрал с планеты, видя, что война проиграна. Заниматься историей в те дни никто более и не думал: возникли свои собственные проблемы, куда более насущные, чем приобщение к древнему, но чужому роду и даже чем звучный, как золотая ваза, но не спасающий ни от пули, ни от голода титул. Все расползлись, кто куда.

Был только один светлый миг во времени, которое позже представлялось историку сплошным темным пятном. И одна большая забота.

Светом была Леза, в которую он сразу и бесповоротно влюбился, даже не думая о том, ответят ли когда-нибудь ему взаимностью, и уж подавно не рассчитывая на близость. Он даже не мог бы сказать, что, собственно, заставило его так тянуться к этой женщине: ее беззащитность? – а выглядела Леза, в особенности после появления на свет ребенка три месяца тому назад, именно такой, постоянно нуждающейся в чьем-то покровительстве. Или же то, что она, как ни верти, принадлежала к ассартским верхам уже по одному тому, что была близка с самим Властелином и родила ему ребенка? А уж кому, как не историку, было знать, что не единожды и не дважды незаконнорожденные принцы, по воле своих отцов или вопреки ей, приходили к власти и правили при полной поддержке армии и всего населения. Они, как правило, были лучшими правителями, чем их предшественники, потому что понимали, что должны своими действиями не только завоевать поддержку, но и надолго сохранить ее вопреки букве закона.

Не было для Хен Гота секретом также и то, что Леза, пока была рядом с Изаром, являлась, по сути дела, его советником. А кроме того – Властелин ведь не отказался от нее, не прогнал; просто обстоятельства сложились против молодой женщины. И опять-таки знание истории – особенно той, скрытой, в какую Хен Гот сейчас только начал углубляться благодаря вывезенным с Ассарта документам Архива Властелинов, – знание этой истории подсказывало ему, что на жизни и карьере якобы неудачницы нельзя было еще ставить точку: слишком рано. Все еще могло измениться к лучшему – для нее и для тех, кто в эти нелегкие времена окажет ей поддержку. А таких близ нее было только двое: Миграт – и он сам, Хен Гот.

На Миграта историк сперва готов был положиться, как на каменную стену: в этом человеке со стальными мускулами легко угадывалась и железная воля. Кроме того, он, похоже, даже в нынешней дальней дали, на глухой Инаре, обладал какими-то немаловажными связями. Во всяком случае, то он сам исчезал где-то, то к нему приходили люди явно воинского облика, хотя и не в мундирах, но под их кафтанами и хламидами нередко угадывалось оружие; ему также передавали какие-то письма, а порой и сам он что-то писал и отсылал с одним из этих гостей – никогда, впрочем, не остававшихся к столу. Миграт, однако, не выказывал никакого желания использовать Хен Гота для своих дел, никогда ничего не объяснял и не просил; относился к историку скорее как к беспомощному приживалу, терпеть которого заставляют обстоятельства. Хотя иногда Композитору Истории начинало казаться, что он занимает какое-то место в замыслах Магистра – но не сегодняшних, а более отдаленных. Будь Хен Гот в этом уверен, он согласился бы терпеть. Уверенности, однако, не было. Оставалось лишь помогать Лезе на кухне и в таких делах, как купание ребенка и стирка; историк делал это от души, она же принимала как должное, как плату за то, что его приютили и кормили. Это было обидно; но Лезе он простил бы все на свете – пока теплилась еще хоть маленькая надежда на то, что она все-таки оценит его любовь и преданность.

От Миграта историка несколько отталкивало еще и то, что Магистр оказался совершенно равнодушным к вопросам веры, и тут, на Инаре, даже не попытался завести в доме необходимый для всякого истинного ассарита Дом Рыбы – аквариум с рыбкой, пусть и не священной породы Руф, здесь они не водились, – но хотя бы с простой рыбкой, так называемой Малой Сестрой, через которую возносимые им молитвы передавались бы Великой Рыбе. Хен Готу пришлось заняться этим самому, и он в конце концов сачком выудил в ручье Малую Сестру и поселил ее в тесной стеклянной банке; после этого у него сразу полегчало на душе. Он молился ежедневно, потом и Леза стала следовать его примеру – но лишь от случая к случаю. Миграт же, увидев, ограничился ухмылкой, да еще пробормотал, как бы между прочим: «Инара – не Ассарт, здесь рыб едят».

Именно это заставило Хен Гота увидеть Магистра в новом свете. Да, не было сомнений: энергичный Миграт оказался не слишком умным; и если поначалу Хен Готу казалось, что вояка, если им умело руководить и направлять его энергию в нужное русло, сможет послужить тем штурмовым танком, укрываясь за которым основные силы (то есть Леза и сам историк) смогут беспрепятственно овладеть нужными позициями, то иллюзия эта оказалась непродолжительной, и воздвигнутый Хен Готом на песке замок стал разрушаться сразу с двух сторон.

Обвал начался, когда, внимательно наблюдая за Мигратом, историк очень быстро понял, что, кроме всего прочего, и сам богатырь вовсе не был равнодушен к Лезе, напротив – питал по отношению к ней самые недвусмысленные намерения и выполнение их вовсе не собирался откладывать надолго. Так, во всяком случае, Хен Готу представлялось.

Быть может, он повел бы себя иначе, знай, что событие, которого он опасался, уже произошло, как только позволило состояние Лезы после рождения ребенка, а может быть, и чуть раньше того: уж очень нетерпелив был Миграт. Произошло в первый и последний раз. Хотя Леза вовсе не собиралась противиться: понимала, что от нее этого потребуют, знала, что перед Магистром в долгу – да и в конце концов он ей вовсе не был противен. А долго живший в ней страх перед человеком, однажды чуть было не ставшим насильником, успел выветриться. Не исключено также, что где-то в подсознании насилие было ей даже приятно. Но когда, услав историка из дома по какому-то мелкому делу, Миграт приступил и она отдалась ему – к обоюдному разочарованию оказалось, что друг к другу в этом отношении никак не подходили: она испытала лишь боль, никак не наслаждение, у него тоже возникло ощущение неудовлетворенности. Природа не сулила им быть любовной парой. С той поры они не пытались сблизиться. Зато другие интересы заставляли их держаться вместе. Так что внешне все оставалось по-прежнему.

Историк же этого не знал и, обдумав положение, наконец понял, что соперничать с Мигратом в глазах женщины не в силах: тут, в изгнании, брат Изара, как уже сказано, один и содержал всю компанию, и помогал жить без столкновений со здешними властями. Используя своих подозрительных приятелей или же каким-то иным, неведомым Хен Готу способом, он ухитрился получить для всех троих разрешения на проживание – хотя и без права официально заниматься какой-либо деятельностью. Возможно, и сам историк мог бы добиться того же хотя бы для себя, обратись он в научные учреждения и должным образом представившись; но он не решился на такой шаг: подумал, что и до этих отдаленных краев скопления могли докатиться вести о нем, как об авторе Новой Ассартской Истории; это вряд ли послужило бы ему на пользу. А вот Миграт не боялся никаких пересудов и даже обвинений, словно чувствовал за собой некую неодолимую силу. В этом, по-видимому, и заключалось его преимущество.

Источник этой силы и уверенности Миграта в себе стал ясен Хен Готу, когда он принялся, в свободное от кухни и ребенка время, серьезно разбираться с архивом Властелинов, вернее – с той малой его частью, которую он, покидая Жилище Власти в Сомонте, наугад захватил с собою. Теперь он жалел, что оставил там слишком многое; но и среди взятого нашлось немало интересного. Так, например, оказалось, что Миграт и сам был Ублюдком Власти; теперь этот слух нашел документальное, неопровержимое для историка подтверждение. Дальше вступала в действие простая логика: Миграт увез женщину и то, что она тогда уже носила в себе, ради того, чтобы постоянно держать под контролем будущего конкурента, а возможно, если потребуется, уничтожить обоих. Допускал Хен Гот также и другую возможность: претендент мог пользоваться ребенком Изара как заложником, чтобы получить, во-первых, гарантированную безопасность, а во-вторых – быть может, и определенные права, вплоть до совластительства; своих детей у него, как знал историк, не было, так что независимо от того, кто из братьев переживет другого, наследовал бы так или иначе сын Изара.

Теперь становилось куда яснее, зачем понадобился Миграту и сам Хен Гот. Историк решил, что претендент намерен использовать его не просто для документального обоснования своих прав на какой-нибудь из самых значительных донкалатов Ассарта и соответствующий титул в Новой Истории. Сейчас, выяснив происхождение Миграта, историк понял, что этот корабль готовится к куда большему плаванию. Скорее всего Хен Готу придется обосновывать уже права на самое Власть – отыскивая в подлинной истории подобные прецеденты и опираясь именно на них. Наверное, еще в детстве незаконноpожденному принцу приходилось слышать такого рода слухи: наверняка его мать интересовалась такими проблемами. Хен Гот знал, что как только Миграт прикажет ему заняться этим вопросом, он и начнет делать нужную претенденту работу – хотя бы потому, что побоится отказаться: здесь он находился целиком во власти Миграта, тот мог даже убить его – и местные власти вовсе не стали бы вести розыск: ассариты оставались на Инаpе всего лишь нежеланными пришельцами.

Обосновывать же права Миграта на Власть Хен Гот не хотел. Изару он был обязан не только своим положением в обществе. Он был благодарен Властелину – и это главное – за возможность по-настоящему заняться наукой, позволяя себе даже не думать о ее политических приложениях. Поэтому мысль – оказаться предателем своего покровителя и чуть ли не друга – была для Хен Гота глубоко противна. Второй причиной было то, что в Миграте историк видел соперника в отношениях с Лезой, с которой он, Хен Гот, был ведь уже близок, пусть и один-единственный раз; не было дня, чтобы он не помнил об этом. Миграт же, по убеждению мечтателя, намерен был завоевать Лезу, чтобы воспользоваться ею в своих политических целях: владеть ею означало – владеть ее сыном, а это обладание позволило бы Миграту разговаривать с Изаром с позиции силы.

Хен Готу, естественно, ничего не было известно о планах Жемчужины Власти на сей счет; да если бы и было – от таких предположений он отмахнулся бы: в конце концов, наследование в Ассарте шло по мужской линии, и не ребенку какого-то бродяги было претендовать на великую Власть. Так что этих обстоятельств он в расчет не принимал. Ему смутно помнилось, правда, что в оставленной на Ассарте части архива были какие-то документы, позволявшие поставить это правило под сомнение. Однако бумаги, вероятнее всего, уже не существовали более: положение на планете в дни, когда Хен Гот покидал ее, говорило о том, что там вообще мало что и мало кто уцелеет.

Впрочем, историк, которого события последних месяцев сделали достаточно осторожным, возможно, еще очень долго не решился бы на поступок, если бы не последний разговор с Магистром, окончательно расставивший все точки над i.

Миграт, похоже, вернулся домой несколько навеселе. Иначе он вряд ли обратился бы к историку с такими словами: