Заметки о Москве

Заметки о Москве
Владимир Фёдорович Одоевский

«Москва изменилась. Прежде в мыслящей ее половине жили немцы; теперь мыслящие люди православны в высшей степени…»

Владимир Федорович Одоевский

Заметки о Москве

‹1›

1842

Москва изменилась. Прежде в мыслящей ее половине жили немцы; теперь мыслящие люди православны в высшей степени. Изучение памятников, возбужденное скептицизмом школы Каченовского[1 - Каченовский Михаил Трофимович (1775–1842) – историк, профессор Московского университета, издатель журнала «Вестник Европы», где молодой Одоевский печатал свою прозу и стихи.], произвело род православного фанатизма, который дошел до того, что умные люди почитают нужным давать разумный смысл всему нелепому, застывшему в Москве. Молодежь donne en plein l'o dedans[1 - Всецело поглощена этим (фр.).]; Хомяков[2 - Хомяков Алексей Степанович (1804–1860) – поэт и критик, один из вождей московского славянофильства. Идейные разногласия между Хомяковым и западником Одоевским не мешали их старой дружбе. См. переписку писателей.], диалектический ратоборец, очень рад, что нашел поприще бесконечное для своего игривого ума и разумной шутки. Боюсь, чтобы это направление не дошло до апотеозиса московских тетушек. – Между тем ученые ex officio[2 - По обязанности (лат.).], как, н‹а›пр‹имер›, ‹Ф. Л.› Морошкин[3 - Морошкин Федор Лукич (1804–1857) – юрист и историк, профессор Московского университета. Сохранилось примечание автора к этому месту рукописи: «Морошкин человек высокого роста, приятной наружности с примечательно выдавшимся лбом; орган весьма приятный, похож на орган Шелехова; говорит красноречиво и несколько напыщенно, но это не мешает профессору».], отыскивают допотопную Русь, и их изыскания весьма замечательны.

‹2›

Москва

В некотором царстве, в некотором государстве жил был город Москва, в котором жили немцы[4 - Немцами Одоевский вслед за тогдашними московскими сплетниками называет себя и своих друзей по Обществу любомудрия, увлекавшихся в начале 1820-х годов немецкой идеалистической философией.] и весело грезили в поэтических туманах Океновой[5 - Окен Лоренц (1799–1851) и Шеллинг Фридрих-Вильгельм (1775–1855) – немецкие философы-идеалисты, чьи труды изучались юными любомудрами.] и Шеллинговой философии; из этих немцев вышли люди разного звания: русские, полурусские и никакие; в Москве живут люди не полурусские, но и не русские, а православные, дельные и недельные; одни с фанатизмом роются в рукописях, другие стараются придать разумный смысл философии моих почтенных тетушек, живущих частию на Покровке, частию на Ордынке, которые нисколько не подозревают такой неожиданной себе чести. Их мысли, речи, деяния – все воплотилось в новое поколение; Запад и все западное предано анафеме, и, как говорит Ч‹аадаев›[6 - Чаадаев Петр Яковлевич (1794–1856) – русский философ и писатель, с которым Одоевский, несмотря на дружеские отношения, расходился во мнениях.], «l'orthodoxie fait des terribles ravages Ю Moscou»[3 - Православие производит ужасные опустошения в Москве (фр.).]; читаются лишь книги, писаные славянскими буквами, поздравляют друг друга с именинами Кирилла Туровского[7 - Св. Кирилл Туровский (1130–1182) – русский церковный писатель.], многие дамы прочли Карамзина[8 - …дамы прочли Карамзина… – имеется в виду «История государства Российского» Н. М. Карамзина.] раз шесть сряду. Это направление дает совершенно особенный характер Москве; в гостиных цитируются фразы из Нестора[9 - Нестор – монах Киево-Печерского монастыря, русский писатель конца XI – начала XII вв.], как некогда стихи Вольтера или Расина. В умной стороне этого направления – Морошкин, который отыскивает нашу допотопную юриспруденцию; его лекции слушаются с восторгом; мне не удалось его слышать с кафедры, но в обыкновенном разговоре.