Кровавый лед Кронштадта. 1921 год

А наступление на матросскую демократию продолжалось. Приказом по РККФ от 5 февраля 1919 года был образован Политотдел Балтийского флота. Из приказа: ««В целях руководства всей политической жизнью Балтийского флота, постоянного над ней контроля, усиления и укрепления революционной дисциплины и боевых качеств личного состава флота, а также для централизации, объединения и повышения уровня агитационно-просветительской работы на флоте при Революционном совете Балтийского флота учреждается Политический отдел Балтийского флота…» В Положении о политотделе указывалось, что он направляет всю политическую жизнь флота, содействует укреплению рядов партии и организации во всех частях ячеек РКП (б), поддерживает постоянные связи с местными и вышестоящими партийными органами, возглавляет агитационно-пропагандистскую и культурно-просветительную работу. 22 февраля 1919 года было создано политическое отделение Кронштадтской военно-морской базы, возглавившее руководство партийно-политической работой и крепости и на базировавшихся в Кронштадте кораблях. Теперь о демократических временах, когда флотом управлял никому не подчиненный знаменитый Центробалт, (избранный самими матросами и поэтому отчетный только им) можно было только вспоминать…

Деятельность нововведенных политорганов была направлена на повышение боеспособности кораблей и частей, укрепление дисциплины, идейно-политическое воспитание моряков, сплоченно их вокруг РКП(б). С созданием политорганов значительно усилилась работа по укреплению партийных организаций. Если в октябре 1918 года на Балтийском флоте было 1300 членов партии и сочувствующих, то к VIII съезду РКП (б) численность партийных организаций возросла до 3500 человек. Наибольший рост партийных рядов на флоте происходил в ходе, т. н. «партийных недель», которые начали проводиться с осени 1919 года. Во время первой «партийной недели» на Балтийском флоте в августе 1919 ода. в партию вступили более 4 тысяч матросов. За три месяца, с октября 1919 года по 1 января 1920 года, численность партийных организаций Кронштадта увеличилась с 1774 до 4745 членов партии. Однако радоваться резкому увеличению числа большевиков среди матросов было рано. Стоило большевикам в чем-то матросов ущемить, как они с той же легкостью массово покидали ряды РКП(б).

Лавр Георгиевич Корнилов

Если вернуться в далекий уже 1917 год, то тогда матросская масса в своем подавляющем большинстве всегда выступала единым фронтом. Это был настоящий феномен единства и братства. С первых дней Февральской революции матросы дружно взялись за демократизацию флота, так как они ее понимали с убийствами адмиралов и офицеров, пьянством и разгулом. Столь же дружно они выступали затем против непонравившегося им Временного правительства, распропагандировали войска Корнилова, протянули руку большевикам и помогли им в октябре 1917 года взять власть в Петрограде, после чего защитили его от войск генерала Краснова. Затем именно матросы дружно двинулись устанавливать советскую власть по городам и весям необъятной России.

Первыми они вступили в бой с вооруженными силами внутренней, а потом и внешней контрреволюции. Однако затем в постепенно в ходе Гражданской войны среди матросов началось размежевание. Если в начале 1918 года они представляли в общем-то достаточно однородную массу самого левацкого толка, не терпящую над собой никакой власти, то чем дальше шло время, ситуация менялась. Что касается оказавшихся на фронтах матросов, то среди них произошло естественное постепенное расслоение. Часть матросов, оставшаяся верной идеалам 1917 года, своим леворадикальным анархистским и левоэсеровским лозунгам, постепенно объективно оказалась в лагере противников Советской власти, в повстанческих отрядах левого толка или вообще в откровенных бандах. Другая часть матросов к концу Гражданской войны, постепенно переродилась (наиболее классический пример тому – П.Е. Дыбенко), отреклась от радикальных взглядов и понятий, трезво рассудив, что время матросской вольницы уже прошло и теперь следует обустраиваться в структурах советской власти. Командовать дивизиями и армиями матросы не умели. Поэтому им нашли другое применение. Матросами-большевиками (а на первом этапе и не только большевиками) интенсивно комплектовали карательные отряды и отделы ВЧК. Как каратели, матросы, в своем большинстве, все же значительно уступали в жестокости (все же русские люди!) китайцам, венграм и другими «интернационалистами». Что же касается ВЧК, то там матросам пришлось выдерживать серьезную конкуренцию с «приватизировавшими» ВЧК этническими группировками, в первую очередь, с евреями и латышами. Именно поэтому, пройдя через кровавую мясорубку ВЧК, многие из них, под любыми предлогами, затем уходили оттуда. Кто-то не выдерживал крови, а кто-то понимал, что, учитывая семейственность евреев и латышей, сделать ему карьеру в ЧК будет сложно.

После потери Гельсингфорса, Ревеля, утраты флота в Севастополе, единственным форпостом «классического» матросской революционности в годы Гражданской войны оставался Кронштадт. Несмотря на все усилия советского руководства перевоспитать «Кронштадтскую республику», у него ничего не получалось. Кронштадт, по-прежнему, оставался гарантом чистоты матросского радикализма, хранителем леворадикальных матросских традиций 1917 года.

Нельзя сказать, что власть ничего не делала, чтобы изменить эту ситуацию. Постоянное формирования матросских отрядов и отправка их на фронты Республики, помимо чисто военной необходимости, одновременно являлось и зачисткой Кронштадта от наиболее беспокойного элемента, с его последующей утилизацией, как бы цинично это не звучало!

Но вот парадокс! Уход на фронты большого количества старых матросов (а уходили сражаться, как правило, самые радикальные и активные), вопреки надеждам большевиков, так не сделал оставшихся более послушными и терпимыми к власти. Дело в том, что каждое новое мобилизационное пополнение, прибывая в Кронштадт, быстро проходило там «революционные университеты». И уже через несколько месяцев вчерашние крестьянские парни по своим революционным убеждениям ничем не отличались от старших товарищей. Кронштадт, по своей сути, превратился в огромный плавильный котел, переплавляющий умы вчерашних крестьян и рабочих, которые вместе с тельняшкой обретали и новую для себя особую матросскую мораль.

Павел Дыбенко и Александр Седякин после митинга спускаются с линкора "Севастополь"

Разумеется, с каждым новым призывом, в силу объективных обстоятельств, уровень технической и военно-морской подготовки молодых матросов падал. Но свои пробелы в знании морского дела недоученная матросская молодежь с лихвой компенсировала почти фанатичной верой в свою особую матросскую исключительность и революционную избранность. Поэтому, видя стремительное перерождение большевистских чиновников (Раскольников, Рейснер и многие иные), полное пренебрежение большевистского руководства нуждами рабочих и крестьян (закрытие заводов и продолжение продразверстки) «альбатросы революции» вполне логично воспринимали это, как откровенное предательство идеалов революции. Более того, кронштадтские матросы очень остро ощущали свою личную ответственность за судьбу революции, ведь именно они обеспечили ее победу, именно они, ценой огромных жертв, защищали ее на фронтах Гражданской войны! Поэтому возмущение матросов происходящим и их желание положить конец большевистской вседозволенности, было вполне справедливым и ожидаемым.

Следует отметить, что в 1918–1920 годах большинство молодых матросов, после недолгого пребывания в учебных отрядах, сразу же уходили воевать на бесчисленные фронты Гражданской войны, т. к. толку от них на кораблях, в силу слабой профессиональной подготовки, было немного. Поэтому в 1921 году основную часть команд на боеспособных кораблях, по-прежнему, составляли старослужащие матросы 1912–1914 годов призыва. Учитывая, что в царское время призывали на флот, как правило, в возрасте 22 лет (П.Е. Дыбенко, например, был призван в 24 года), к 1921 году призывникам 1912 года было уже более 30, т. е. это были уже вполне взрослые мужчины, а не восторженные юнцы. При этом, отслужив 9-10 лет, все они знали не только свое дело, но и цену себе. При этом все они непосредственно участвовали в перовой мировой войне, Февральской революции. Противостоянии с Временным правительством, подавлении Корниловского мятежа, в Октябрьской революции, установлении советской власти в регионах России, в боях с внешней и внутренней контрреволюцией, неоднократно участвовали в одних мятежах и в подавлении других, прошли школу атаманов Махно и Григорьева. А также бесчисленные анархические группировки. Все они прекрасно помнили, что именно благодаря им в октябре 1917 года большевики смогли прийти к власти. Поэтому они относились к большевикам как к равным, а порой и смотрели на них свысока. И в этом у матросов была своя правда: они от большевиков никаких выгод не получили, зато те от союза с матросами получили все!

По этой причине, несмотря на внешнюю подчиненность Кронштадта Москве, никто из представителей большевистской власти до февраля 1921 года не мог чувствовать себя спокойно. Представителям центра и комиссарам приходилось непрерывно лавировать, чтобы не спровоцировать своенравных кронштадцев на выступление против власти, что в условиях Гражданской войны было бы смерти подобно. Если провести аналогию с кипящим котлом, то большевикам периодически удавалось снижать давление пара, путем отправки самых нетерпеливых матросских пассионариев по фронтам, но полностью погасить «кронштадтский огонь» они так и не смогли. Объективно говоря, это было в тех условиях вообще невозможно. Более того, руководство большевиков прекрасно понимало, что с окончанием боевых действий, в Кронштадт начнет массово возвращаться с фронтов старая гвардия, имеющая и боевой опыт, и непререкаемый авторитет. Какую позицию займут «годки от революции» по отношению к Советской власти и к чему они призовут «Кронштадтскую республику» не знал никто. По этой причине, руководство большевиков серьезно волновал вопрос: что делать с Кронштадтом дальше, когда закончится Гражданская война? Бесконечно терпеть капризы матросов было нельзя, но и первыми начинать с ними войну тоже было опасно.

Плакат анархистов

В возникшей зимой-весной 1921 года политической ситуации в Кронштадте с особой силой проявилась и свойственная революционным матросам радикальная левизна. Совершенно не случайно кронштадтцы назовут свое выступление, ни мятежом (как это выступление заклеймят большевики), не восстанием (как будут именовать их выступление более умеренные историки, а «третьей революцией». Они действительно были уверены, что, начав первую (Февральскую) и обеспечив победу второй (Октябрьской), начинают третью (Мартовскую) революцию, которая, свергнув большевистскую диктатуру создаст условия для реально демократичного социалистического общества.

Российские анархисты (и соответственно многочисленные анархисты-матросы) отличались от всех прочих радикальных группировок своим непримиримым отрицанием любой формы государства. Они хранили верность словам Бакунина, что любое правительство, кто бы его ни контролировал, является инструментом насилия. Этот приговор относился и к «диктатуре пролетариата», хотя это был основной принцип их союзников-большевиков. «Где начинается власть, – восклицала анархистская газета «Голос труда», – там кончается революция!»

Следует отметить, что анархисты пропагандировали лозунг неизбежности «третьей революцией» в матросских кругах чуть ли не сразу после Октября, он был на повестке дня у матросского отряда Д.И. Попова в период левоэсеровского мятежа 6–7 июля 1918 года, его полностью восприняли от махновцев призывники с Украины и матросы, переведенные с Черноморского флота, а также, прошедшие Гражданскую войну, старослужащие матросы. Как первый шаг к Третьей Социальной Революции и «первую совершенно независимую попытку народных масс освободиться от ярма и осуществить Социальную Революцию» рассматривал Кронштадское восстание известный теоретик русского анархизма В.М. Волин.

В анархистских кругах Петрограда и Кронштадта давно и открыто говорили о «третьем и последнем этапе революции», о конечной схватке между «социал-демократической властью и творческим духом масс… между последователями марксизма и анархизма… между либертарианской и авторитарной системами». Кронштадтские матросы не скрывали, что, «если новый Совнарком осмелится предать революцию, пушки, которые взяли Зимний дворец, столь же легко возьмут и Смольный (штаб-квартиру большевистского руководства в Питере)».

Моряки с линкора «Петропавловск» в 1917 году

Анархисты Кронштадта, выпускали собственный журнал «Вольный Кронштадт». Из передовицы журнала: «Просыпайтесь! Просыпайся, человечество! Рассей тот кошмар, что окружает тебя… Положи конец дурацкому поклонению земным и небесным богам! Скажи: «Хватит! Я встаю! И вы обретете свободу! Да здравствует анархия! Пусть трепещут паразиты, властители и попы – все сплошь обманщики!» С осени 1920 года в Кронштадте, на почве роста антибольшевизма, начали активизироваться не только анархисты-коммунисты и анархисты-синдикалисты, во главе с Х.З. Ярчуком, но и анархисты-экстремисты. Так в прокламации, обнаруженной на линкоре «Петропавловск» в декабре 1920 года, радикальные анархисты открыто призывали матросов к новому революционному террору и новой социальной революции, так как «революция октябрьская – большевистская, не ваша». Такой экстремизм не был одобрен кронштадтцами, но критика анархистами власти, как и в 1917 году, находила отзвук среди них. На митинге экипажей линкоров «Петропавловска» и «Севастополя» 28 февраля 1921 года был принят проект резолюции, выработанный именно анархистом Вейсгинтером. В этой резолюции предлагалось приступить к перевыборам советов с включением в их состав только левых эсеров и анархистов.

Говоря о предпосылках Кронштадтского восстания известный военно-морской историк М.А. Елизаров пишет: «Конечно, на Кронштадтском восстании отразился, прежде всего, весь комплекс причин махновского движения как крестьянского.

Степан Петриченко среди русских эмигрантов в Финляндии в 1921 году

Так, В.М. Волин отмечал «принципиальное сходство идей и деятельности крестьян-махновцев с идеями и деятельностью восставших в 1921 году кронштадтцев». Все исследователи подчёркивают наличие в Кронштадте призывников из «махновских» районов. Их численность на момент Кронштадтского восстания на всём Балтийском флоте Э.И. Батис определял до 10–15 тысяч, в Кронштадтской крепости – Г.Е. Зиновьев в одном случае называл 7 тысяч человек, в другом – несколько тысяч, есть авторы, называющие 10 тысяч для Кронштадта. Очевидно, в любом случае правы те авторы, которые считают их большинством Кронштадтского гарнизона. Важно было также то, что столица «Махновии» Гуляй-Поле, как выше отмечалось, находилась в сравнительной близости от главной базы Красного флота в 1920 году на Черном море Мариуполя (имевшего тесную связь с Кронштадтом через посылавшихся туда с Балтики специалистов и сражавшийся рядом Кронштадтский полк), а также то, что С.М. Петриченко имел родственников в «махновских» районах.

Летом 1920 году он находился там в отпуске и по возвращении высказывал симпатии к махновским идеям. Украинские призывники в целом служили в соответствие с революционными традициями балтийцев, причем особенно в Кронштадте. Но, конечно, их «менталитет», рекрутировавший из них «клешников», по целому ряду моментов расходился с кронштадтским и это накладывало большой отпечаток на обстановку в крепости. Они были склонны к «стихийному анархизму», в то время как местные кронштадтцы – к идейному. Их, как крестьян, прежде всего, интересовала экономическая свобода, кронштадтцев – политическая. Кронштадтцы давно были приучены к порядку и дисциплине, украинские призывники нередко являлись бывшими дезертирами и дезертировали в Кронштадте, не возвращаясь из отпусков. На Украине был распространен антисемитизм, в Кронштадте многие революционные вожаки ещё с февраля 1917 г. были евреями. Призывники с «махновских» районов продолжали непримиримо относится к бывшим офицерам, в Кронштадте давно извлекли уроки из февральско-мартовских самосудов 1917 году. Комиссары и политработники на Балтийском флоте длительное время проводили по отношению к украинским призывникам крайне неразумную политику, стремясь без учета «украинского менталитета», непримиримой «голой» революционной пропагандой, вписать их в ряды дисциплинированных «славных балтийцев». Причем, чем больше некоторые из них сталкивались с неэффективностью такой политики, тем больше они настаивали на ней, стремясь переломить ситуацию. Флотские политработники, руководствуясь теорией о «двух антагонистических классах», изначально отказывали махновскому движению в наличии политических целей и считали его «бандитским». Поэтому газета Красный Балтийский флот всего через два месяца, после того как Н.И. Махно был союзником Красной Армии в кровопролитных боях с П.П. Врангелем, писала в передовой о нём, как о «горе-анархисте», «отрыжке международной реакции», «бандите с большой дороги, со своей шайкой, терроризирующей население, прикрывая свои злодеяния фиговым листком красивых лозунгов». Представляется, что такие статьи не укрепляли дисциплину, а прямо провоцировали восстание».

* * *

Что же представлял собой гарнизон «Кракова» (именно так именовали между собой Кронштадт революционные матросы) и каким было настроение кронштадцев в начале 1921 года?

Следует сказать и то, что к 1921 году военно-морской флот вообще стал непомерной обузой для истощенной Гражданской войной Советской республики. Подавляющее количество кораблей находилось в небоеспособном состоянии и имели ценность, разве что, как металлолом. Зато количество матросов по сравнению с 1914 годом увеличилось более чем в четыре раза. Поэтому большая часть матросов находилась на берегу во флотских экипажах и реальной службой не занимались. Да во время Гражданской войны они были необходимы как высококачественный резерв для пополнения, как армейских частей, так и речных флотилий. Но теперь война закончилась, а всю эту массу надо было одевать, кормить и поить.

Военно-морской историк Назаренко пишет: «Матросы во время Первой мировой войны, а особенно матросы крупных надводных кораблей, находились в совершенно других условиях, по сравнению с солдатами на фронте. Служба матросов крупных кораблей практически не отличалась от службы в мирное время. Участие этих кораблей в боевых действиях было эпизодическим, а потери экипажей – ничтожными по сравнению не только с сухопутной армией, но и с экипажами подводных лодок, тральщиков или эсминцев. Вообще, на малых кораблях, особенно на подводных лодках, служба была, во-первых, значительно напряженнее и опаснее, во-вторых, роль каждого матроса малого корабля в обеспечении его боеспособности была значительно выше, а в-третьих, на тральщике, подводной лодке или миноносце у матросов было гораздо меньше возможностей укрыться от глаз начальства, чтобы обсудить волновавшие их проблемы, поделиться собственными взглядами на происходящее. Служба на малом корабле значительно сильнее сплачивала командный состав и матросов. Наконец, аудитория у нелегального агитатора на крупном корабле всегда шире, чем на небольшом, поэтому даже один – два члена революционной группы способны создать там ячейку сторонников и организовать выступление, пример чему – восстание на броненосце «Потемкин». На крупных кораблях для матросов прибавлялось еще несколько важных раздражителей. Это полное отсутствие возможности выделиться, совершить подвиг, получить медаль, крест или, как высшую награду, производство в офицеры, так как в «полноценные» строевые офицеры невозможно было попасть из-за существовавшего сословно-образовательного барьера, который после Февральской революции сменился образовательным. В сухопутной же армии даже в царское время было законным производство нижнего чина в офицеры за боевые заслуги, при отсутствии образовательного ценза (предъявлялось только требование самой элементарной грамотности). Многолетняя монотонная служба была, пожалуй, основным источником недовольства моряков. Ведь подавляющее большинство экипажей линкоров прослужило к 1917 году от 4 до 8 лет, и нетрудно посчитать, насколько увеличились их сроки службы к 1921 году» В начале 1921 года Кронштадт являлся не только единственной базой Балтийского флота, но и морской крепости, защищающей Петрограда. Поэтому на острове помимо кораблей, дислоцировался постоянный гарнизон: 560-й стрелковый полк, Кронштадтский отдельный стрелковый полк, сводный отряд, Отряд главного минного начальника, Отряд главного артиллерийского начальника, Рабоче-инженерный батальон, учебно-минный и учебно-артиллерийский отряды, минная школа, транспортный обоз, штрафная рота крепости, пожарная охрана, а также многочисленные транспортные, ремонтные, санитарные, хозяйственные и многие другие учреждения и подразделения, а также многочисленные штабные учреждения. Помимо штаба крепости и политотдела здесь находились также особый отдел Балтфлота, ревтрибунал, партийная школа и т. д. Общая численность корабельных команд, военных моряков береговых частей, вспомогательных подразделений, а также сухопутных войск, дислоцированных в Кронштадте и на его фортах, составляла в начале 1921 года 27 тысяч человек.

Проверявший Балтийский флот в декабре 1920 года начальник 1-го спецотдела ВЧК В. Фельдман докладывал: «Усталость массы Балтфлота, вызванная интенсивностью политической жизни и экономическими неурядицами, усугубленная необходимостью выкачивания из этой массы наиболее стойкого, закаленного в революционной борьбе элемента, с одной стороны, и разбавлением остатков этих элементов новым аморальным, политически отсталым добавлением, а порой и прямо политически неблагонадежным – с другой, изменила до некоторой степени в сторону ухудшения политическую физиономию Балтфлота. Лейтмотивом является жажда отдыха, надежда на демобилизацию в связи с окончанием войны и на улучшение материального и морального состояния, с достижением этих желаний по линии наименьшего сопротивления. Все, что мешает достижению этих желаний масс или удлиняет путь к ним, вызывает недовольство».

Но к весне 1921 года большая часть революционных матросов окончательно разочаровались в большевиках. Кронштадтцы уже открыто на митингах и собраниях обвиняли большевиков в предательстве идеалов Октябрьской революции, в отступлении от своих первоначальных лозунгов, в узурпации власти и установлении «комиссародержавия». Именно так матросы Кронштадта именовали новую большевистскую бюрократию, заменившую собой прежнюю элиту: чекистов, комиссаров, разного рода управленцев. Поэтому главным требованием кронштадтцев было возвращение революции к ее октябрьским истокам. Костяком антибольшевицкой оппозиции стали именно команды линкоров «Петропавловск» и «Севастополь» старослужащие матросы которых, активно участвовали в событиях 1917 года. На «Петропавловске» служило на тот момент более тысячи матросов царских призывов и только две сотни призванных в революционное время. Такое же соотношение было и на «Севастополе».

Следует отметить, что в годы Гражданской войны продовольствием Балтийский флот снабжался намного лучше, чем Красная армия. Помимо положенных продуктов, находившиеся на фронтах матросы присылали кронштадтской братве составы реквизированного продовольствия, а нередко кронштадтские матросы и сами отправлялись в продовольственные экспедиции. Однако к исходу гражданской войны не могло не сказаться в конце концов и на обеспечении моряков. Но в течение января-февраля 1921 года продовольственное снабжение Кронштадта серьезно ухудшилось. В донесениях командиров и комиссаров частей и кораблей стали появляться сообщения о недостаточной выдаче продовольствия. Не загромождая изложение отдельными частными примерами, приведем некоторые обобщающие данные. Из политического доклада Политуправления Балтийского флота за первую половину февраля говорилось: «Дело снабжения продовольствием неудовлетворительное: поступления продовольствия самые незначительные ввиду временного приостановления железнодорожного движения на Юге и в других районах Республики, откуда поступало продовольствие. Если положение с транспортом и с топливом в ближайшие дни не улучшится, то существующую теперь норму придется сократить до минимума, ибо наличие в складах продбазы рыбы, мяса, муки и др. продуктов позволяет нам существовать не далее, как до 5 марта, то есть только 20 дней. С крупой дело обстоит, по-прежнему, плохо, так как таковая совершенно за последнее время не поступает…»

Из доклада Политического управления за вторую половину февраля: «Продовольственный вопрос за последнее время обстоял весьма неудовлетворительно: муки, крупы и пр. продуктов всего-навсего на несколько дней, поступления же крайне скудны, а прибегать к сокращению пайка было невозможно в связи с разыгравшимися в Петрограде событиями (волнениями рабочих – В.Ш.)».

Не миновал Балтийский флот и топливный кризис, разразившийся в стране. Из донесения командования Кронштадтской крепости в январе 1921 года: «Комиссар по топливу указывает, что порт находится в критическом положении с топливом. Дрова подходят к концу, надежды на прибытие мало. Из Ораниенбаумской железной дороги по льду едва ли удастся провезти при ежедневной перемене температуры. Около 100 кубов имеется еще в баржах, которые совершенно вмерзли, отчего работа по выгрузке подвигается слишком медленно, и, кроме того, рабочие плохо одеты и обуты, питание неудовлетворительное».

Не способствовало улучшению ситуации в Кронштадте, перевод туда из Петрограда двух линкоров «Петропавловск» и «Севастополь». Это вызвало огромное недовольство матросов этих линкоров, так как в Питере жизнь легче и веселей».

Историк С.Н. Семанов пишет: «Тяжелые материальные условия, в которых находился зимой 1920/21 г. Балтийский флот, вызывали быструю усталость, утомление личного состава, особенно там, где некоторые моряки служили уже по многу лет. Не случайно в донесениях того времени так часто встречается это слово – «усталость». Вот только лишь один доклад в политотдел Балтфлота (январь 1921 г.): эсминец «Всадник» – «заметна усталость»; линкор «Севастополь» – «наблюдается усталость и тяга на родину старших годов, подлежащих увольнению»; линкор «Андрей Первозванный» – «заметна усталость. Были случаи самовольных отлучек в Петроград»».

Рванувшись в революцию в феврале 1917 года, они до 1921 года все время были на ее переднем крае: воевали с Врменным правительством, Корниловым и Красновым. Осуществляли октябрьский переворот, потов дрались на всех фронтах молодой республики. Но такое напряжение не могло продолжаться бесконечно. «Лейтмотивом (матросов – В.Ш.) является жажда отдыха, надежда на демобилизацию в связи с окончанием войны и на улучшение материального и морального состояния, с достижением этих желаний по линии наименьшего сопротивления. Все, что мешает достижению этих желаний масс или удлиняет путь к ним, вызывает недовольство», – писал в декабре 1920 года в Особый отдел ВЧК начальник специального отдела ВЧК Фельдман о настроениях матросов Балтики.

В политический отдел Балтийского флота от матросов и солдат Кронштадтского гарнизона шел поток жалоб, о тяжелом положении их родственников в селах и деревнях, о несправедливости продразверсток и необходимости их отмены. Кто-то просто жаловался в надежде на помощь, кто-то требовал немедленной отмены продразверстки, а кто-то и угрожал взяться за оружие. Особенно много жалоб было от матросов, вернувшихся из отпусков. И с каждым днем тон этих писем становился все жестче. Из донесения комиссара Кронштадтской крепости «За последнее время участились жалобы красноармейцев на неправильные действия местных советских властей, больше всего за неправильную реализацию продовольствия и т. п.»

Авиагруппа, собранная в Ораниенбауме для бомбардировки Кронштадта

В феврале сообщения комиссаров о проявлениях недовольства продовольственной разверсткой на кораблях и в береговых частях Кронштадта становятся почти повсеместными. Относительно личного состава Кронштадтской крепости Побалтом было сделано следующее общее заключение: «В частях крепости, несущих гарнизонную службу, чувствуется усталость. Волнующие вопросы: неправильная разверстка хлеба на местах, необеспеченность семей, недостаток обуви и др.»

Недовольство продразверсткой высказывали не только матросы Кронштадта, но и всего Балтийского флота. Так в феврале в Побалт поступали донесения о жалобах «на неправильные действия провинциальных властей и неправильную реквизицию хлеба» с кораблей, стоявших в Петрограде, в т. ч. с эсминцев «Победитель», «Внушительный», «Гарибальди», «Инженер-механик Дмитриев», подводных лодок «Волк», «Тур», «Леопард» и других кораблей.

Подобные настроения отмечались среди частей Укрепленного берегового района южного побережья Финского залива, в морской воздушной авиации, дислоцированных в районе Ораниенбаума. Из политического докладе Побалта за вторую половину февраля: «В частях… отмечается большое недовольство действиями местных властей на родине; прибывшие из отпусков рассказывают о несправедливостях на местах и этим подрывают боевой дух и настроение беспартийной массы». Недовольство матросов и красноармейцев отражало настроения крестьянства.

Следует отметить и то, что в отличие от армии, где за годы Гражданской войны выросла плеяда «своих» красных командиров из низов, на Балтийском флоте командный состав на кораблях и фортах по-прежнему почти полностью состоял из бывших офицеров, которые не забыли ни пережитого террора, ни унижений. Из воспоминаний комиссара Балтийского флота М. Кузьмин: «Все они (бывшие офицеры – В.Ш.) были между собой спаяны, среди них была своя дисциплина. Жили замкнуто… В кают-компаниях они были хозяева, коммунистических сил там совершенно не было».

Чрезвычайно нервировала моряков и задержка с демобилизацией, особенно старослужащих. А их настроение передавалось молодым матросам. Некомплект же личного состава в частях и на кораблях приводил к дополнительным нагрузкам. Все это крайне отрицательно сказывалось на дисциплине. Процветало дезертирство. Ежемесячно дезертировало до четырехсот матросов и солдат. Командиры (из бывших офицеров) старались вообще лишний раз матросов не трогать. Старослужащие матросы жили большей часть вообще на частных квартирах, а на службы у приходили по желанию. Процветало воровства, картежной игры, самовольных отлучек.

В предыдущих главах мы уже подробно писали о крайне жестокой и не совсем удачной попытке Л.Д. Троцкого покончить с наиболее активной массой революционных матросов – собрать их всех в одном месте и уничтожить руками белогвардейцев. В этом по-настоящему дьявольском плане весь Троцкий – жестокий, циничный и абсолютно аморальный. Именно по его приказу со всей России были собраны в Морскую экспедиционную дивизию многочисленные отряды, а затем брошены на убой под Мариуполь. План Троцкого практически удался: дивизия была фактически уничтожена, а большая часть матросов вырублена белоказаками. Более того, именно оставшиеся в живых разъяренные матросы, проявили себя наиболее беспощадными карателями, уничтожая оставшихся в Крыму осенью 1920 года белогвардейцев и им сочувствующим. Но в главном Троцкий просчитался. Он явно недооценил революционных матросов, полагая, что те не поймут и не узнают, кто и зачем бросил их на убой под Мариуполь! Матросы все поняли и все узнали! А потому, беспощадно расправившись с белогвардейцами в Крыму, они зимой 1920–1921 года несколькими эшелонами двинулись в Кронштадт, чтобы уже там начать разборки с Троцким и другими большевистскими руководителями.

Отметим, что к злости за преднамеренную гибель своих товарищей под Мариуполем, у возвращавшихся в Кронштадт с юга матросов была еще одна серьезная претензия к большевикам – их расправа с движением батьки Махно. Отметим, что большая часть возвращавшихся в Кронштадт матросов сами прошли через армию Махно и служению идеям коммунистического анархизма. Они прекрасно помнили, как в 1919 году именно анархисты Махно, ударив в тыл армии Деникина, спасли от падения Москву, как именно анархисты Махно, помогая Красной армии, в Чангарско-Перекопской операции в ноябре 1920 года, во встречном сражении перемололи последний резерв Врангеля – конный корпус генерала Барбовича, а затем были предательски расстреляны из пулеметов своими союзниками-большевиками…

Учитывая, что идеи анархизма всегда были ближе матросским сердцам, чем идеи большевизма, можно понять, что с прибытием в Кронштадт прошедшей школу махновщины «Братвы», маятник политического предпочтения там окончательно склонился в сторону анархистов. Дело в том, что в украинский степях весной 1921 года еще шли кровопролитные бои Красной армии с отрядами Махно и кронштадтские матросы не только всей душой переживали за исход этих боев, но, вполне предсказуемо, возлагали надежды на будущее объединение с махновцами для совместной борьбы за идеалы революции и анархокоммунизма.

Несколько забегая вперед, отметим, что и в дальнейшем, в ходе самого восстания, роль махновской идеологии имела тенденцию к усилению. Так, комиссар военмор Н.И. Фролов, участник первого наступления на Кронштадт, докладывая по результатам наступления (в основном по сообщениям перебежчиков), писал: «Всех обитателей Кронштадта можно разбить на три категории: 1) Махновцы-хулиганы (большинство, действительно, находились у Махно). 2) Офицерство (определенная белогвардейщина), прикрывающаяся под маской «выборности советов», держится пока в тени, незаметна для масс. 3) Все те, которые не примкнули к 1-й и 2-й категориям, находятся между ними».

Из воспоминаний адмирала Г.И. Левченко: «В связи с уходом на фронты Гражданской войны лучших матросов флота – выходцев из рабочих, на кораблях осталось мало политически сознательных матросов. Пополнение экипажей проводилось значительной частью за счет крестьянства южных губерний, среди которых было много недовольных Советской властью, в частности, вследствие изъятия у них излишков хлеба по системе продразверстки. Кроме того, на флот проникло много деклассированных элементов и бывших махновцев. Партийная организация на флоте была ослаблена. Все это создавало условия для контрреволюционной деятельности эсеров, меньшевиков и анархистов. Среди матросов тоже были такие деятели». Качественные изменения в личном составе моряков усугублялись тем, что длительное время Балтийский флот стоял на приколе. Корабли превращались в плавучие казармы, где расцветали кичливость и демагогия. И это не удивительно, так как на бездействующем флоте стремились задержаться именно те, кто искал более или менее спокойного прибежища в разгоревшейся классовой борьбе либо просто выжидал хода событий. Немало людей задерживалось на флоте с одной лишь целью – носить, почетные и романтические клеши и тельняшку. Матросы подобного типа получили презрительную кличку «Иван-мор». Их было немало. Как раз накануне кронштадтского мятежа в газете «Красный Балтийский флот» появилось стихотворение некоего Н. Корнова под названием «Иван-мор». Стихи весьма несовершенны, однако написаны чрезвычайно искренне и направлены против тех, кого автор назвал «лежнями»:

Был в пехоте водоносом,
Теперь служит он матросом,
Пол-аршинный носит клеш
И твердит всегда: «даешь!»