Планета ИФ. Книга 2

– Совершенно с Вами согласен. Необходимо правильно направить ярость масс.

– Вот именно! Ну это уж по моей части. А следственным органам следует добиться показаний, которые высветят истинное лицо этих отщененцев.

– С вашего разрешения организацию следствия и передачу дел чрезвычайным судам я бы взял на себя. Вот только Грибов… Меня смущает его нерешительность.

– На всякий гриб найдется свой грибник. Кстати, ты Вожикова хорошо знаешь?

– Если его правильно сориентировать…

– Вот и побеседуй с ним от моего имени, а потом уж и я подключусь.

– Все ясно. Разрешите приступать?

– Как говорили у нас в семинарии, с богом!

Фебруарий Вишневецкий

– Друг Джурга, Вишневецкий в приемной. – На обычно бесстрастном лице Скребкова явно читалось неодобрение.

– Вот что, ты свое мнение с физиономии убери! Что он мерзавец, мне и без тебя известно. И как он на Ильина охотился, тоже знаю. Проси!

В кабинет робко, не поднимая глаз, вошел доктор юридических наук, профессор и свежеиспеченный академик Фебруарий Фебруарьевич Вишневецкий. Студенты юридического факультета Столичного университета поразились бы, увидев как сейчас выглядит их вальяжный с барскими манерами декан. Сейчас он был похож на нашкодившего школьника, вызванного «на ковер» к директору. Антипролетарское прошлое Вишневецкого Джургу отнюдь не смущало. Напротив, оно было той самой веревочкой, на которой он Вишневецкого держал.

– Здравствуйте дорогой Фебруарий Фебруарьевич, – Джурга выговаривал каждое слово с удовольствием и широко улыбался. Так, наверное, улыбался бы сытый кот мышке, если, конечно, кот мог бы улыбаться. – Слушаю вас очень внимательно.

– Друг Джурга, в соответствии с вашими основополагающими установками в отношении специфики переживаемого нашей страной периода, а также исходя из выработанного вами гениального положения о классовой сущности юриспруденции, группа ученых – юристов при непосредственном участии вашего покорного слуги (Ох, кажется зарапортовался!) выработала два юридических принципа, которые, как мы надеемся, помогут нашим судам и следственным органам правильно осуществлять свои функции в отношении врагов нашего родного пролетарского государства. Прежде всего, мы отметаем, как не соответствующую положениям о классовой борьбе, так называемую презумпцию невиновности. На этом основании, а также исходя из вашего указания о том, что классовая борьба будет усиливаться по мере продвижения нашего общества к победе социализма, мы считаем особо важным внедрение в судебно-следственную практику положения о том, что обвиняемый не свободен от доказательства своей невиновности.

– Ну а если по рабоче-крестьянски, то как это все понимать следует?

– Это означает, что следователям на основании имеющейся у них информации достаточно предъявить обвинение, а обвиняемый должен сам доказывать свою невиновность.

– Понятно. Скажите пожалуйста, может ли служить такой информацией заявление отдельного правильно настроенного и политически бдительного гражданина?

– Безусловно, друг Джурга.

– Ну а второй принцип? Минуточку, – Джурга нажал на кнопку звонка. И обратился к появившемуся в дверях Скребкову: «Организуйте нам, пожалуйста, чай. Уж очень интересный разговор получается». Продолжайте, прошу вас Фебруарий Фебруарьевич. Черт, как такое языколомие выговаривать!

– Вы, друг Джурга, неоднократно обращали наше внимание на хитрость и изворотливость агентов международного империализма, и их умение прятать вещественные доказательства. На этом основании нами разработан принцип, который может быть сформулирован как «Признание – царица доказательства». Кроме того, следственные органы получили разъяснение о том, что поскольку наши классовые враги за рубежом не колеблясь применяют пытки по отношению к сознательным борцам за дело пролетариата, то и наши следственные органы могут и даже обязаны в отдельных обоснованных случаях применять дозированное физическое воздействие по отношению к особо упорно запирающимся подследственным.

– Они с Лавром два сапога-пара. Этот тоже сволочь редкостная. Вы проделали большую работу, друг Вишневецкий. Я глубоко убежден, что ваши труды войдут в сокровищницу нашей социалистической пролетарской юриспруденции. Кстати, в ближайшее время пройдут процессы над переродившимися отщепенцами, предавшими Родину и дело социализма. Есть мнение поручить вам ответственнейшее и почетнейшее дело – выступить государственным обвинителем на этих процессах. Как вы отнесетесь к этому предложению?

– Сочту за величайшую честь оказанное партией и лично вами, друг Джурга, доверие и постараюсь его оправдать.

– Ну вот и отлично!

Решение

Маршал тяжело вздохнул и отошел от стола, на котором только что закончилась очередная военная игра. В зале повисла тишина. Невольно в душу закрадывалось чувство вины. Конечно, это были всего лишь штабные учения, но от этого было не легче. Военные игры показывали, что в грядущей войне Пролетарскую армию ждут тяжелые поражения.

Страна жила былыми победами. Повсюду звучали бравурные марши. Воротило выступал с речами о непобедимости Пролетарской армии, и, похоже, сам в это верил. Руководители страны жили во многом в прошлом. А в генштабе знали страшную правду – Великославия не готова к современной войне.

Наверху считали, что главными противниками в грядущей войне будут Полония и Страна Голубых Рассветов. Для борьбы с ними у Великославии действительно хватало сил. На Дальнем Востоке границу держала Особая Ударная армия, хорошо обученная и экипированная. Что касается Полонии, то ее руководители зациклились на компании 1920-го года, и основную силу Полонийской Армии по прежнему составляли стрелковые и конные дивизии.

* * *

Все началось, когда Прозоров задействовал и частично обновил старую резидентскую сеть, а потом чуть не разорил комиссариат обороны подпиской на множество иностранных газет и журналов. Официально подписка шла через Центральную Государственную библиотеку, но платил комиссариат. Организованный при генштабе аналитический центр с трудом переваривал всю обрушившуюся на него информацию. Выводы этого центра сопоставлялись с данными, полученными группой Городецкого, Федосеева, Дерябина, которая на протяжении шести лет принимала участие чуть ли не во всех военных конфликтах на планете.

Стало ясно, что основным противником Великославии будет Аллемань, которая, в результате поражения во Всемирной войне, лишилась былых источников сырья и дешевой рабочей силы, но сохранила свой громадный промышленный потенциал, и жаждала реванша.

А тут еще Костомаров и Гольдберг «откопали» группу молодых математиков, и те разработали аналоговую вычислительную машину. Она дала возможность переводить информацию на язык цифр, электрических емкостей, индуктивностей и активных сопротивлений. В результате моделируемые на ней военные игры проводились с высокой степенью достоверности.

Маршал смотрел в окно, но видел не оживленные улицы большого города со снующими прохожими, потоками транспорта, а… поля приграничных сражений. За огневым валом артиллерии через разгромленные оборонительные рубежи Пролетарской армии – развороченные окопы, разбитые бетонные перекрытия долговременных укреплений – шли стальные клинья бронетаранных корпусов Аллемани, прокладывая дорогу мотопехоте. Над полями сражений нагло, на бреющем полете, проносились аллеманские воздушные армады. А перед этим валом бежала дезорганизованная, морально подавленная, потерявшая управление, не способная к сопротивлению Пролетарская Армия. И страшный крик: «Окружили! Продали!». Это уже не армия. Аллеманскому вторжению некому противостоять…

Генеральный штаб через ИТП – Институт технических проблем, созданный на основе безвременно почившего Уникума, делал все, что мог – модернизировал прозводственные процессы на военных заводах, вводил более жесткие требования к вооружениям и боеприпасам. Но все это было каплей в море. Главная беда состояла в том, что экономика страны в ее тепершнем состоянии просто не могла выдержать дополнительных нагрузок.

Трокачев вернулся к столу: «Ну что приуныли? – проговорил он деланно веселым голосом. – Бывает. За одного битого двух небитых дают. Надо не киснуть, а делать выводы и искать выход. Александр Григорьевич, – обратился Трокачев к Городецкому, игравшему в этот раз за „Черных“, – что вы это прямо как на похоронах любимой тещи (послышались смешки). Вы работали грамотно. Хорошо использовали ресурсы и ваш боевой опыт. Вам стыдиться нечего. Впрочем так же и тем, кто играл за „Своих“. Против фактов не попрешь. Как я уже сказал, будем анализировать, думать. Пока все свободны».

Штабисты так спешили покинуть зал военных игр, что в дверях даже образовалась пробка.

Оставшись один маршал подошел к карте страны. Он шел к решению. Михаил Николаевич знал, что при поражении в реальной войне именно его сделают козлом отпущения, именно на него свалят все грехи и просчеты руководства страны. Зачеркнут славное прошлое. Втопчут в грязь имя. А сестренки… Не может быть, чтобы не было выхода. Выход должен быть. Страна должна встряхнуться, перестроиться. Он еще не знал как именно, но хорошо понимал, что путь теперешнего руководства – дорога в никуда. Все так, все правильно, но с кем советоваться, на кого опереться?

И вдруг как озарение в памяти пронеслось… Страшная анархия в лагере формирования Ударной дивизии… Битва ни Итиле… Уход из Полонии и тот мост. Фузилеры. Именно они, старые верные друзья.

А пойдут ли они за ним на этот раз? То, что он хочет предложить, не просто риск – рисковать они не боятся, но здесь в случае неудачи позор, расстрел по приговору суда, репрессии в отношении родных. Зачем им это? У них сегодня всё складывается благополучно. Снова генералы, интересная работа, обеспеченное существование… Но ведь они ГОСУДАРСТВЕННИКИ.

Раздумье

Скрипка то рыдала, то тихо грустила, то вдруг взрывалась яростью и страстью. С тревогой прислушивались к этой непонятной и жуткой импровизации, доносившейся из кабинета Михаила Николаевича, молоденькая жена и сестры. Что-то происходило с ним в последнее время. Он стал замкнутым, молчаливым. Глубокая складка над переносьем. А теперь еще вот эта страшная музыка.

А пятизвездный думал, мучительно размышлял. Казалось бы, все уже для себя решил. И все же. Двадцать лет службы от бравого выпускника императорского военного училища до маршала. За спиной было всякое… И «упоение в бою», как сказал поэт, у молодого фендрика; и великолепные решения сложнейших ситуаций молодым полководцем – эти операции теперь изучают в военных академиях всего мира. Были и такие дела, о которых не хотелось вспоминать. Однако, он всегда мог сказать: «Я солдат. Я выполнял приказ».

Но вот теперь… Трокачев отложил скрипку, подошел к окну. В непроглядной ночи выла мартовская мятель, ледяная крупа билась о стекло.

То, на что он решался, на языке юристов квалифицировалось как государственная измена. Но его долг, долг военного, которому страна доверила защиту от врагов, требовал, чтобы он выступил против правительства, чьи приказы он до сего времени безотказно выполнял, против правительства, которое осыпало его наградами и дало ему высшее воинское звание.

Страшно было за жену и мартышек, как он любовно называл своих сестер. Он на мгновенье представил себе их в руках палачей, и содрогнулся. Сам-то он живым не дастся.

Нужно поднять элитные части, убедить армию и народ в своей правоте. А это неимоверно трудно: Джурга, благодаря гениально поставленной пропаганде, приобретал все большую популярность, а служба внутренней безопасности наводила ужас даже на самых мужественных людей.

А что делать после переворота? Как закрепиться?

Конечно, он не один: наверняка, думают, переживают, мучаются от бессилия что-то сделать, что-то предпринять Фузилеры, Городецкий, и другие преданные стране люди. Но ответственность лежит на нем. Окончательные решения принимать ему. Он должен сказать решающее слово. И поделиться этим грузом не с кем. Вот, разве что со скрипкой.

Военный совет

Таким они маршала еще не видели. А видели они его не раз в минуту жизни трудную: и перед Итилийским прорывом, когда от исхода операции зависела жизнь его самого и его любимых сестер; и при отступлении от города Русалки, когда неминуемая, казалось, победа обернулась поражением. Сегодня его лицо было бледным, под глазами синие круги, как у человека недосыпающего или страдающего бессонницей, но в глазах жесткая решимость.

– То, что я сейчас скажу, надеюсь, вас не удивит. Мне почему-то кажется, что мы с вами сегодня снова думаем в одном ключе.