Заём

Только всё было сделано, чтоб его потушить.

На эти загоревшиеся дрова сразу вылили ушат воды.

И теперь из всех сил раздувают полупотухшие головни.

Какой чад тогда поднялся!

Заколебались социалистические круги, а с ними рабочие и те крестьяне и рабочие, которые одеты сейчас в солдатские шинели.

– Заём…

– А не родной ли он брат «тому кобелю, которого вы знаете», – как говорится в «Ревизоре».

– Заём «свободы». Гм… свободы.

А то вот они военными всё назывались.

Как будто, кроме войны, у страны, перед которой стоят великие, небывалые в истории задачи, – мало надобностей, мало нужд!

Ведь, всё старое рухнуло, рассыпалось в прах, в гниль.

Ведь, перед нами даже не пустое место.

Перед нами груды никуда не годного щебня, мусора, дряни, навоза.

Всё это нужно расчистить.

Выкорчевать старые сгнившие сваи, старый гнилой фундамент. А потом приняться закладывать новый, возводить новое здание.

И в стране рассыпался весь аппарат, которым она собирала доходы. Ниоткуда ничего не поступает. А требования со всех сторон растут. И справедливо, и законно растут. Прежнее государство платило гроши, держало своих мелких, но бесчисленных слуг впроголодь, а жизнь вздорожала и дорожает с каждым днём.

Со всех сторон несутся крики:

– Справедливости!

Справедливые крики, – потому что голодные.

А социальная справедливость выражается, прежде всего, в денежных знаках.

И при таких обстоятельствах неужели только на продолжение войны стране нужны деньги?

Исполнительный комитет Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов с трудом и нехотя благословил заём.

Социалистические газеты не хотели печатать объявлений о нём.

К бесчисленным русским «долоям» прибавился ещё один, очень ходовой:

– Долой заём!

Хотелось крикнуть:

– Граждане социалисты! Старый режим долго заставлял вас есть горький хлеб изгнания. Вы жили на Западе. Вы знаете, что там принимаются в расчёт только те общества, в которых есть хоть какой-нибудь членский взнос. Общества, куда всякий безданно, беспоименно может записаться в члены – всерьёз не считаются. Всякий прохожий может вступить, разделяет или не разделяет взглядов: «Почему не вступить, – раз даром». И только, когда человек, вступая, делает взнос, – есть основания предполагать, что и он сам серьёзно относится к обществу, и к нему можно отнестись серьёзно. Что же Россия, новая Россия – неужели такое общество, что не стоит в него сделать даже взноса?

Скажут:

– Тогда было буржуазное министерство.

Я думаю, что, – за исключением двоих, г-д Милюкова и Гучкова, – социалистам никогда не иметь более послушного министерства!

Свои ещё посмеют «своё суждение иметь»[1 - А. С. Грибоедов «Горе от ума». Прим. ред.].

Те никогда бы на это не дерзнули.

Свой скажет:

– Я сам социалист. Со мной ещё поспорь!

Те конфузились:

– Разве возможно? А вдруг нас за буржуев примут!

И в покаянном сознании своей буржуазности, ложась спать и утром вставая с кроватки, молились только об одном:

– Боженька! Сделай так, чтоб я дядям-социалистам понравился!

Когда на том же совещании г-н Шингарёв первым словом сказал:

– Прежде всего, я думаю, необходимо пригласить на наши заседания представителей совета рабочих и солдатских депутатов!

Г-н Терещенко немедленно же конфузливо добавил:

– Андрей Иванович предвосхитил мою мысль!

И не их вина, что представители совета не пошли.

В дни свободы слова позвольте свободно сказать то, что думается.

Тут дело не в недоверии к министерству, послушность которого была вне сомнений, а просто в новизне дела.

Государственного дела.

С которым совет тогда ещё впервые встречался.

Две новые шестерёнки, министерство и совет, ещё не приработались друг к другу и страшно рычали.

Явление естественное. Законное. Нормальное.

Новые шестерёнки всегда рычат, пока не приработаются.