Трибунал для судьи

Теперь уже точно не было времени.

Нажав на кнопку звонка Альбины Болеславовны, я услышал ее торопливые шаги.

Рольф встретил меня урчанием и тут же вцепился в ботинок. Альбина Болеславовна с волнением рассказала о странных звуках, которые несколько часов подряд раздавались в моей квартире и затихли перед самым моим приходом к ней. Я спешно ее поблагодарил, забрал Рольфа и поторопился уйти.

Глава 5

Прошло четыре дня с того момента, как я покинул свою квартиру. Теперь моя жизнь делилась на два этапа – до подполья и в подполье. Я уже не беру в расчет развод с женой, расставание с которой считал исторической вехой в своей судьбе. Встречу с Сашенькой, вынужденную отставку и новое назначение я вообще считаю малозаметным событием. Теперь все сосредоточилось на совместном проживании мирового судьи Антона Струге и начинающего наглеть пожирателя всего, что имеет органическое происхождение – Рольфа. Интересно, что скажет Саша, если к ее приезду все это не закончится и она увидит меня на аэровокзале с этим зверем? Нет, нет! Это исключено.

Вадик Пащенко, прокурор, услышав про мои злоключения, сначала хохотал, как безумец, а потом проникся чувством жалости, причем – к щенку, и за два часа решил все проблемы. Сейчас я жил на руоповской «кукушке», на другом конце города. У Вадима двоюродный брат работал заместителем командира СОБРа, вот он и разыскал для меня приют на ближайшие полгода. По восточным обычаям, однажды отведя от меня смерть, он теперь владел моей жизнью. В данном случае – продолжал спасать.

Квартира ранее принадлежала рецидивисту с плотным стажем отсидки, а после его смерти сразу объявилось не менее двух десятков наследников в виде теть, внучатых племянников и троюродных братьев. В этой же когорте в первой шеренге в ногу шагали несколько начальников ЖЭУ, мастеров и работников собеса. На их беду однокомнатная квартира всех не могла принять при всем желании, поэтому ее «взял в аренду» РУОП, разрубив, таким образом, этот гордиев узел. Но, как известно, до всех новости доходят по-разному, поэтому мне часто приходилось открывать дверь, пряча «газовик» за спиной, алкоголикам, жуликам, бабам и бывшим подельникам усопшего вора. Человека нет, а память о нем жива. Причем жива настолько, что некоторые приходили по несколько раз, хотя еще в первый им было растолковано, что «Вован на небе».

Я по-прежнему находился в отпуске, если такое существование можно таковым обозвать. Отпускные таяли в два раза быстрее. Теперь мужиков в доме было двое, причем один из них ел, словно в последний раз. И это был не я.

Пес рос прямо на глазах. В его голосе явственно ощущались баски, которых я раньше не слышал. Очевидно, полученное мною сотрясение мозга излечивалось. Рольф, если это выражение приемлемо для собак, мужал.

Практически весь запас денег, кроме выданных в суде отпускных и премиальных, я передал Петьке Варфоломееву. УВД денег просто так бродячим судьям и собакам не дает. Собственно говоря, оно, Управление, и своих-то собачек не слишком балует. Во-вторых, мне нужно было искать варианты покупки квартиры. Причем, не просто квартиры, а более просторной, чем была до этого. Теперь я буду жить уже не только с молодой женой, а и с довольно объемным питомцем. А этому хулигану необходим свой угол.

Процесс продажи квартиры, в которой произошло сражение за мою независимость, проходил весьма своеобразно. После того, как я бежал из дома и рассказал все Пащенко, он немедленно отправил в мой адрес Александра Пермякова и Валерку Куст. Пока они ходили в разведку и собирали мои вещи в разоренной квартире, я пил кофе, а Рольф грыз туфли транспортного прокурора. Вадим матерился, пес рычал, и ни у одного не хватало ума пойти на мировую. Пермяков с Валеркой появились через два часа. Они волокли два баула с моими вещами и не могли успокоиться от потрясения. Дело в том, что процесс пленения Альберта Наумовича и Максима Егоровича, а также их нахождение в недвусмысленном виде на лестничной клетке совпал по времени с приездом из «белокаменной» Председателя Облисполкома. Если бы я знал, что эти два события окажутся так сильно связаны между собой, то, возможно, поступил бы с Альбертом Наумовичем и Максимом Егоровичем иначе. Но я поступил так, как поступил, а Председателя Облисполкома, по его же заданию, повели «в люди», демонстрируя дома Высокой Культуры. Это те дома, на стенах подъездов которых не пишут адреса местных проституток и не малюют свастик. Это дома с газончиками, цветами в подъездах и отсутствием запаха мочи. Я жил как раз в таком доме. И в тот момент, когда Главе Исполнительного Комитета старший дома уже рассказал на улице о бабушках-цветочницах, о ежегодном ремонте дома силами самих жильцов (я сам красил стены в зеленый цвет), о порядке на площадках и высокой культуре проживающих, комиссия приближалась к подъезду. Главу вели в гости к Альбине Болеславовне. Затем случилось то, что должно было случиться. Старший дома все еще продолжал рассказ о чистоплотности жильцов и высоких нравственных устоях, не видя, что творится за его спиной, а главный экскурсант уже разглядывал в упор архитектурный ансамбль, состоящий из двоих аполлонов. В тот момент на Альберте Наумовиче и Максиме Егоровиче из одежды была только одна сумка на ремне на двоих.

– А это что за композиция? – ткнул пальцем в сумку первый человек области. – Сфинксы?

Выше он подниматься уже не стал, посоветовав управдому посадить «сфинксов» на постаменты у входа в подъезд.

Я быстро выдал Вадиму Пащенко доверенность на право продажи квартиры, и он ее весьма удачно продал. Деньги лежали на открытом мною счету в отделении того банка, где работала Александра. Том самом банке, который перевернул мою жизнь до неузнаваемости. Каждый вечер я с пакетом еды для пса шел в питомник, где Варфоломеев, глядя на Рольфа, уже недвусмысленно намекал мне на то, что щенком всерьез заинтересовались некоторые высокопоставленные чины Управления. Петя «отмазывался» перед ними, как мог, ссылаясь то на молодость собаки, то на «подозрение на чумку». А пес на самом деле был до изумления красив. За неделю он окреп еще больше и стал все больше и больше походить на взрослую собаку. Варфоломеев, которому, в общем-то, это совсем было не нужно, воспитывал пса и поучал меня.

– Запомни, Антон, – твердил он, – собака должна слушаться только своего хозяина. Я, конечно, могу его натаскать, но в этом случае ты будешь третьим лишним. Не вздумай хоть раз не прийти к нему. Неделю назад, когда тебя не было сутки, Рольф отказывался жрать и не выходил из вольера. Честно признаться, я не понимаю одной вещи. В этом возрасте у собак еще слабо развито чувство привязанности к конкретному человеку, а он ведет себя, как двухгодовалый кобель. И еще – хитрый, как лиса. Вчера я заметил, как он стравил между собой моего Сайгона и Черного Клайда. Ты когда-нибудь видел, как собака стравливает других собак? И не просто собака, а четырехмесячный щенок?

– Петя, где я мог это видеть?

– Черный Клайд постоянно задает Рольфу трепку. А вчера твой интеллектуал сумел разозлить его и «подвести» к Сайгону. Причем твой как бы организовал коллективную драку. Когда Сайгон с Клайдом сцепились, он прижал уши, отбежал и со стороны смотрел, как Сайгон дерет Клайда. Бьюсь об заклад, Рольф сидел и улыбался…

Я тоже сидел и улыбался, слушая Варфоломеева.

Пес каждый вечер, около семи часов, по рассказам Петьки, начинал беспокоиться и скулить. Ходил из угла в угол и не обращал внимания на все происходящее вокруг него. В это время должен был прийти я. И я приходил. Набегавшись с ним в питомнике и глядя, как он, болтая еще не окрепшими ушами над тарелкой, перемалывает «педигри», шептал: «Потерпи, Рольф, скоро мы будем дома…». Когда я уходил, пес скулил, отчаянно тявкал и пытался просунуть сквозь сетку-рабицу толстую лапу. Я уходил, чтобы рано утром прийти снова.

Меня не оставят до поры в покое ни Виолетта Штефаниц, ни опущенная братва. Забрать Рольфа на «кукушку» я не мог. Мы могли засветиться на первой же прогулке. А в том, что нас ищут, я ни минуты не сомневался. Нужно было уезжать из города. И делать это как можно быстрее. Вместе с бурей навязанных волей злого рока проблем я решал еще одну. Как все это закончится и при каком раскладе – неважно. Важно, чтобы это закончилось до приезда Саши. После случая с утерянным ворами и найденным мною общаком, второго такого эпизода она не переживет. Я и без того был виновен перед ней за все перенесенные ею страдания и благодарен за то, что она их вынесла, хоть и не вместе со мной, но поняла. Впутывать Сашу в очередной казус непонятной судейской жизни я просто не имел права. Так или иначе, все должно встать на свои места до того, как она вернется из Москвы. А уж появление пса в нашем доме я смогу ей объяснить. Однако лгать по телефону ежедневно напоминало сизифов труд. Едва провравшись с вечера, я отходил душой, но, как только ровно в девятнадцать ноль-ноль раздавался междугородный звонок, камень моей души опять скатывался под гору, и в течение десяти-пятнадцати минут я пытался объяснить жене, что у меня «все в порядке, с готовкой пищи проблем нет, допоздна телевизором не балуюсь, а гавкает в квартире Джерри Ли – идет фильм «К-9». Уфф…

Вскоре появилась еще одна проблема. Пес отказывался принимать из рук пищу у кого бы то ни было, за исключением меня и Петьки. Нам по очереди приходилось по вечерам приезжать в питомник, чтобы его покормить. Петька изумлялся и расстраивался:

– Через двадцать лет общения с собаками я вынужден признать, что ничего не понимаю в их психологии. В этом возрасте щенки еще не настроены на подобного рода отказы. Им можно только начать прививать это качество – не брать из рук чужих предметы и пищу. И я его этим не напрягаю. Такое впечатление, что он по ночам читает книги о самовоспитании.

И я опять улыбался, пряча лицо. Позвонить Виолетте в Бремен и сообщить об успехах Рольфа? Меня так и тянуло это сделать. Но в эти моменты я вспоминал про бывшую жену, ее рассказы о крокодильем мясе, своих словах, которые произносил в ее адрес, читая письма, и отказывался от этой затеи. На подобную жестокость я, наверное, не способен. И еще мне было искренне жаль Виолу. Девчонка умная и не из робких. Интересно было бы знать: где она сейчас, чем занимается и какие коварные планы вынашивает в отношении меня? В том, что встреча не за горами, я не сомневался. Слишком велика была ставка. Честь рода и продолжение традиций – с ее стороны, и привязанность к Рольфу – с моей. И про какие бы мы традиции и честь ни говорили, а пять миллионов долларов, они и в Африке – пять миллионов. Я неплохо разбираюсь в биржевых делах, сделках и переоценке материальных ценностей в зависимости от обстоятельств. Если история выплывет наружу и станет достоянием общественности, то предлагаемая за Рольфа сумма может вырасти в два раза. Но это так – размышления ни о чем. Пса я не отдам ни за какие деньги.

Как-то в один из душных июльских вечеров мы с Пащенко задержались в офисе. Домой не хотелось идти ни мне, ни ему. Я уже побывал у Рольфа, поиграл с ним и накормил. Собаки питомника лаяли, завидев меня, уже не поднимая переполоха, как было раньше, в первые дни моего появления, а по привычке. И хотя в их голосе сквозила какая-то неприязнь – собака есть собака, врагом они меня не считали. Обо всем этом я рассказывал прокурору, и он лишь удивленно цокал языком и прихлебывал чай из кружки. В конце разговора, когда необходимость идти домой еще не прозвучала вслух, но назрела подсознательно, Вадим вдруг спросил:

– А тебе никогда не хотелось за эти два месяца вернуть пса в Германию, получить огромные деньги и свалить из этой богом забытой страны?

– Поменять Рольфа на бабки? – изумился я.

– Ну, назови это так.

– Ты что говоришь? Он же привык ко мне! Да и… я тоже.

– Ты еще не устал от постоянных тревог и мыслей о том, что с тобой будет, когда тебя найдет братва или эта дамочка? Всю жизнь не пробегаешь. Здесь нет сроков исковой давности. Тебе либо голову оторвут, либо просто заберут тайком от тебя собаку, и ты останешься и без Рольфа, и без денег. А скорее всего, произойдет все без «либо». Смешанный вариант. Ты, наверное, совсем позабыл о твоем увлекательном приключении с Пастором и Тимуром. Спасло тебя вчистую лишь совпадение счастливых случайностей да помощь друзей. Но когда-нибудь меня может просто не оказаться рядом. Или случайность окажется не счастливой, а несчастной.

Мне стало не по себе. Пащенко и ранее разговаривал со мной запросто о самых страшных вещах, но мне чувствовалось, что сейчас это не просто его поддержка. Это его совет. Конечно, с кем он еще будет ходить на матчи с участием «Рыбхоза», если меня пристукнут где-нибудь в подворотне?

– Ты дошутишься, Струге. У тебя удивительная особенность вступать в дерьмо обеими ногами сразу. Но однажды в него можно так вляпаться, что тебя найдут не по радиомаячку или мобильнику, как Дудаева, а по исходящей вони. И как мне кажется, этот запах я уже ощущаю. Но мне должностью положено ощущать запах дерьма раньше остальных. Однако скоро, когда вонь станет невыносимой…

Пащенко и раньше имел право так со мной разговаривать. И тот факт, что он стал инициатором моего исчезновения, говорил лишь об одном – он уважал меня и относился с искренней мужской дружбой.

– Удивляешься моим словам? – предвосхитил он мой вопрос. – Не стоит так удивляться. Тобой сегодня интересовались.

– Кто?

– Один дяденька с большими погонами. Из областной Управы.

– И что ему было нужно? – Я чувствовал, как нарастает напряжение в моей голове.

– Посмеялся, посетовал на проигрыш «Рыбхоза» и удивился, почему на последнем матче не было тебя.

– Дашь мне неделю подумать – кто из ментов ходит на игры местного футбольного клуба? И какого беса он интересуется мной?

– Вот и я спрашиваю – с чего бы? – Вадим почесал висок. – Не знаю, Антон. Хотя… Ты меня прекрасно знаешь по бывшей работе. Есть одна версия. Но не скажу. Если не дурак, сам поймешь. – Он помолчал и, словно невзначай, добавил, вставая из кресла: – Когда речь идет о сотнях тысяч – появляется братва, когда о миллионах – большие люди при законе… Пошли домой? Сегодня мой «Спартак» с твоим «Зенитом» в Лужниках бьется. Спорим на две «Балтики» – твои обделаются?

Я не дурак. Поэтому прекрасно понимал, о чем говорил Пащенко. Понимал, потому что помнил слова Варфоломеева о заинтересованности «людей из Управы» моим щенком. Придя домой, я не мог уснуть. Провертевшись на подушке полтора часа, я не выдержал, оделся, сунул за пояс «газовик» и вышел из квартиры. Поеду в питомник. У дежурного есть тахта, которая вечно пустует. Вот на ней и переночую. Может, дежурный разрешит взять к себе в домик Рольфа?

Закрывая дверь, я услышал приглушенный разговор несколькими этажами ниже. Судя по шагам и придыханию, кто-то поднимался по лестнице. Моя «кукушка» на седьмом, значит те, кто поднимается, сейчас находятся где-то на четвертом. Я глянул на кнопку лифта. Она горела, а значит, лифт работал. Зачем идти пешком при свободном и исправном лифте? Только в одном случае – если необходимо по пути до верхнего этажа обсудить последние детали. Я почувствовал приближение чего-то неприятного, словно по моей руке пробежал таракан. Может быть, человеку, который не связан опытом судьи, живется на свете легче, потому что он не видит того, что совершенно ясно для судьи – бывшего следователя прокуратуры. Может быть. Вот, например, обывателю и в голову не придет, что квартирные разбойники и воры никогда в жизни не воспользуются лифтом, даже если нужно будет идти на двадцатый этаж. Что обещает российский лифт? Во-первых, поломку. При наличии в карманах масок, перчаток, набора инструментов и оружия – это худшее, что может произойти. Во-вторых, неожиданные встречи при открывающихся дверях. Но это знаю я, следователь в прошлом и судья в настоящем. Поэтому, бесшумно закрыв тщательно смазанный замок двери («кукушка» есть «кукушка»), я поднялся на пролет выше и замер. Если альпинисты пройдут мой этаж и станут подниматься выше, я просто спущусь с тупой миной на лице.

Каждый судья обречен на небольшую дозу паранойи. Без этой дозы можно только называться судьей, но быть им невозможно. В этом он схож и с сыщиком из уголовки, и со следователем. Схожий склад ума, разные лишь выводы из одинаковых ситуаций…

Нет ничего неприятнее, чем в трех метрах от двери своей квартиры наблюдать за тем, как в нее звонят трое молодых людей с пистолетами, не состоящими на вооружении МВД.

Может быть, мужики просто телеграмму принесли? А я тут, как параноик, стараюсь не дышать! Если бы не оружие, можно было бы предположить, что это внеплановое посещение «кукушки» или знакомые Пащенко. Но всех его друзей я знал, а операм здесь делать нечего. Квартира раньше не использовалась в качестве «рабочей» и сейчас проходила срок короткой «реабилитации», то есть выжидался момент, когда соседи забудут старых хозяев и ничего не смогут сказать по поводу новых.

После третьей попытки до меня дозвониться один из пришедших не выдержал:

– Ничего не понимаю. У него же горел свет!

Голос звучал приглушенно и в нем чувствовалось волнение.

Еще звонок…

– Может, он в ванной? – высказал предположение второй. – Голову мылит, а мы тут названиваем.

Очень хотелось, чтобы они продолжали разговор. Так можно легко определить, из какого «стана» прибыли гости. Если мент станет «ботать по фене», я сразу это определю так же легко, как если бы жулик заговорил без ее применения. И хотя сейчас все органично перемешалось и заимствовалось, и те и другие общаются на одном языке – полуворовском, полугражданском «эсперанто», опытное ухо моментально уловит истинную частоту. Жулик, к примеру, среди мата и сленга никогда не произнесет слов-предателей, типа – «установил». Ему ближе – «прокнокал». И из его уст не услышишь «поехали в адрес». Жулик обязательно произнесет «поехали на хату». Зато я знаю одного опера, который, делясь со мной опытом размена квартиры, в абсолютно неслужебной обстановке «выдал»: