Главный фигурант

Распечатки коротких телефонных разговоров, их точные копии в допросах матерей, еще до изъятия кассет из приемников телефонных аппаратов, допросы тех, чью жизнь «спас» убийца. И фотографии, фотографии, фотографии... Снимки форматом 9г12 и 10г15, раскрывающие таинство того, как это «спасение» осуществлялось.

К окончанию седьмого дня работы он вошел в приемную Смагина с папкой для докладов в руке.

Смагин принял его как обычно. Как принимал одного Кряжина – придвинул к месту за длинным столом, выбранному Кряжиным, пепельницу и сам нажал на чайнике кнопку. Тот сразу же зашумел, что свидетельствовало о том, что Смагин даже более чем приветлив. Чаепитие он закончил только что, но из-за Кряжина готов выпить еще.

Устав от монотонных дней последней недели, когда он только и делал, что читал, помечал и размышлял, советник был не так приветлив, как его начальник. И вид его, невозмутимо-равнодушный, словно говорил: «Чуть не умер от скуки, но сделал все, о чем просили». Смагин ожидал, что из папки появится дюжина листов с привычной взгляду «шапкой» на листе титульном: «Обвинительное заключение», однако вместо этого принял в руки рапорт, и по лицу Кряжина можно было предположить, что это рапорт об увольнении.

– Что это? – Вопрос можно было не задавать, потому как Смагин читать уже начал, а текст едва занял страницу.

Кряжин терпеливо выждал две минуты.

– Объясни, зачем тебе нужно встречаться с Разбоевым?

– Для меня остались непонятными два вопроса.

– Назови второй, – Смагин снял очки и закусил дужку.

Следователь виновато улыбнулся и вытянул из кармана сигарету.

– Я так и знал, что мой первый вопрос у вас сомнений не вызовет. Перечитав материалы дела, я так и не уяснил для себя мотив, который двигал Разбоевым. Что касается второго... – Щелчок зажигалки разорвал тишину неожиданно возникшей паузы, как граната. – Егор Викторович, если я не ошибаюсь, то основной причиной, почему был задержан Разбоев, явился телефонный звонок соседки в ночь первого убийства.

Смагин пожал плечами.

– Да, Иван Дмитриевич. Если не учитывать добровольное раскаяние подозреваемого и его проводки по местам совершения преступлений, где он показывал без подсказок, как убивал и где оставлял трупы, – и он развел руки. – Я уже не говорю об образцах крови, изъятых с одежды Разбоева сразу после задержания.

Советник встал, откинул в стороны полы пиджака и погрузил руки в карманы. Его сейчас, казалось, не интересовало ничто, кроме крошечного обрывка белой нитки, повисшей на тяжелой шторе кабинета начальника Следственного управления. Он снял ее, долго изучал, понимая, что испытывает терпение начальника, и только тогда, когда пауза стала превышать максимально допустимые размеры, растер между пальцами и швырнул катышек в кадку с фикусом.

– Да, это существенная доказательная база. Закреплена результатами экспертиз, видеосъемкой и протоколом явки с повинной. Я ознакомился.

– Так за чем же дело стало? – без удивления поинтересовался Смагин.

– Чего стоит эта база для состава суда присяжных, если эти двенадцать из достойнейших поймут, что явка писана после задержания, а потому явкой с повинной являться не может? Судебно-медицинская экспертиза определила, что кровь на одежде Разбоева относится к третьей группе, то есть идентична крови первой потерпевшей. Но я не увидел в деле доказательств того, что эти следы – кровь жертвы, а не другого лица.

Пройдя к начальнику, он оперся руками на стол перед ним и склонил голову.

– И еще задолго до того, как взял в руки дело, я мог провести любую следственно-оперативную группу по тем местам, где были обнаружены трупы девушек. Я рассказал бы, как их убивал и в каких позах оставлял, уходя.

Смагин помедлил с ответом и направился к закипевшему чайнику. Уже оттуда, стоя спиной к советнику, справился:

– Это как?

– Трупы показывали все московские телеканалы. И их журналисты очень подробно рассказывали, где те трупы обнаружены, какие увечья нанесены жертвам и весьма точно называли причины наступления смерти. В качестве следственного эксперимента предлагаю привести сюда любую женщину старше пятидесяти. Она проведет вас по памяти по всем закоулкам Санта-Барбары, расскажет, как выглядела спальная Си Си и зачем Мэйсон отрастил бороду. При этом будет точно установлено, что тетка ни разу не выезжала дальше Золотого кольца России.

Смагин помедлил, раздумывая, правильно ли он поступил, попросив закончить дело Кряжина, а не кого другого, и только после этого, решившись, поставил размашистую роспись на постановлении о продлении сроков предварительного следствия.

Глава третья

В России один показатель состояния здоровья: можно пить и нельзя пить. Еще год назад Разбоеву пить было можно. Поскольку пристрастился к этому виду разочарования в жизни он довольно поздно, в тридцать три, то в коллективе, в котором он оказался сразу после того, как пал, он выглядел человеком сторонним. Внешне, разумеется. Поутру его лицо не было смято ночными муками нарушенного процесса обмена веществ, не болела голова, но вскоре все стало на свои места. Для того чтобы на вопросы бывших знакомых, приходящих в ужас от разительных перемен в Разбоеве: «Как дела?» – с раздутым лицом отвечать: «Ничего», Разбоеву понадобилось всего полгода. Ведь только в России ответ на вопрос: «Как дела?» – «Ничего» означает, что все в порядке.

На самом же деле Разбоев говорил правду, и понимать ее следовало однозначно. У него теперь не осталось ничего. Даже память, натренированная математическими выкладками и сложными физическими теоретическими преобразованиями, и та стала давать сбои. И было бы удивительно, если бы сбоев не было. Практически ежедневно, набираясь сомнительным спиртным, от которого можно потерять не только память, но и рассудок, Разбоев участвовал в низкопробных разборках. Возникали они, как правило, из ничего и заканчивались хорошей потасовкой. Из потасовки бывший теоретик, так и не сумевший овладеть практикой, выносил сотрясения мозга, и за несколько месяцев до ареста довел себя до того состояния, когда человек утром совершенно не помнит того, чем занимался вчерашним вечером и нынешней ночью. Во рту засуха, значит, вчера опять пили. Одежда грязна и потрепана сильнее, чем вчера, значит, пили много и на ногах не стояли. Болит нос и рубашка на груди коробится, как картон, – значит, была драка, то есть били.

– Разбой, ты сколько сегодня в кассу сдал? – спрашивал Гейс.

– Тридцатку, – виновато отвечал Разбоев.

– И на тридцатку ты хочешь выпить и закусить?

Били в ухо, не по злобе. Но брагой делились. Иначе нельзя.

Но сколько бы Разбоев ни пил, перед его глазами постоянно вставала Мариша. Потом, когда образ ее стал стираться, ее место заняла какая-то раздетая женщина, и в воображении Разбоева, где он был здоров, силен, хорошо одет и при деньгах, она всегда готова была с ним переспать. Минута отдыха – и образ ее, телесно-ажурный, вставал перед ним, как маяк. И он снова чувствовал те позывы в организме, которые не мог перебить даже алкоголь технического состава.

Наступали моменты, когда ему становилось совсем уж невмоготу и он ходил по местам сборищ таких же опущенных лиц, как он, чтобы там по возможности перебиться тем, что есть. Сделав несколько вылазок, он понял, что все, что было доступно, было безобразно и чудовищно, и пыл его, волнующий разум, угасал так же резко, как и рождался. Все, что его интересовало, была либо Мариша, либо нечто похожее на нее. Разбоев вспоминал свои молодые годы с Маришей и ее, золотовласую, поддающуюся каждому его движению. Ни спиртное, ни дневные труды по поиску пропитания не могли удалить это наваждение. Вскоре состояние Разбоева завело его в тупик, и он стал искать места поближе к школам и другим учебным заведениям, дабы была возможность набрать на ночь побольше материала для своей больной фантазии.

Был ли он болен? Кто знает. Всепобеждающая тяга мужчины к женщине нездоровым аспектом существования на этой планете никогда не считалась. Все чаще он стал бывать у ближайшей к своему постоянному месту жительства школе и искать глазами, покуривая в кустах по ту сторону ограды, золотоволосых старшеклассниц. Дважды его гнали охранники, небезосновательно заподозрив в мутном типе с «Примой» в зубах нежелательный для учебного заведения элемент пейзажа.

Боясь усугубить отношения со школьной гвардией, Разбоев к школе больше не подходил и стал искать места, где заподозрить его в нездоровом влечении никто не мог. Поискав, выяснил для себя, что лучшими из таких являются остановки общественного транспорта. Там он и сидел, жадно хватая в объективы своих воспаленных глаз стройные юные ноги, упругие груди, ровные, еще не перекошенные авоськами спины, словом, всех тех, кто хотя бы отдаленно напоминал ему юную Маришу.

Состояние его улучшалось, похмелье уходило, как после стакана разбавленного спирта, и он отдавался в плен своим фантазиям. И не случалось еще ни разу, чтобы та, кого он выбирал, ему в этих фантазиях отказала. Она делала все, что он требовал, и всякий раз, закончив дело, он выбрасывал ее из своей памяти. Достаточно только выйти на остановку девяносто седьмого маршрута и сесть на лавочку. Перед глазами расстилался лесопарк, и на его фоне мимо Разбоева, дурно пахнущего и неприятного на вид, торопились девочки, которым едва исполнилось семнадцать...

За одной из таких он пошел следом. Было это в начале июля прошлого года. Он сам не понимал, как это случилось. Она выскочила из автобуса, перекинула через плечо сумочку и, цокнув у ограждения каблучками, пропустила мчащийся мимо «Мерседес». Подождала еще секунду и перебежала дорогу. Мельтешение ее стройных ножек взволновало Разбоева с такой силой, что он вскочил с лавочки и пошел следом.

Она шла, мягко отбрасывая в стороны руки, как делают нежнейшие из женщин или самые юные из них, и даже не пыталась посмотреть за спину. Впрочем, Разбоев, чувствующий, как учащается его пульс, мог этого просто не заметить. Она могла услышать сзади шаги, оглянуться и успокоиться. Какой резон страшиться доходяги, убежать от которого можно даже на каблуках? А можно и не убегать. Остановиться, смахнуть с ноги туфлю и врезать мерзавцу «шпилькой» по голове. Говорят, после подобного отпора скоромные желания насильников резко слабеют...

Он тогда еще не был уверен, что сможет догнать ее и завладеть ею. Он тогда просто шел и с пристрастностью физика вычислял процент рентабельности такого предприятия.

По правую и левую руки от тропинки – густые кусты. Надо догнать и ударить по голове, чтобы пресечь попытки неповиновения – он понимал, что схватить поперек туловища и занести жертву в кусты ему вряд ли удастся: он и в лучшие свои годы не обладал атлетическими данными. Теперь же сделать это ему будет просто невозможно. А потому – догнать и ударить. Жертва обмякнет, схватится за голову, и в этот момент ей можно будет нанести еще несколько ударов. Девичья конституция хрупкая... Даже закричать сил не будет... Останется схватить и утянуть в кусты... А там...

А там... Он уже видел, что там будет. Ему не нужна страсть. Черт с ней, этой страстью!.. Не до мести сейчас. Просто хоть раз за эти годы... Снова почувствовать, как это хорошо...

– Тебе что нужно, чмо?!

Разбоев опомнился и ужаснулся тому, что происходит.

Увлеченный желанием, он догнал девушку и схватил ее за руку. И теперь она, резко вырвав ее из цепкой хватки бродяги, смотрела на него совсем не Маришиными глазами. У той в зрачках всегда стояла истома. У этой пылает пожар. Она даже не испугалась.

– Тебе что нужно, чмо?! – повторила она и скользнула ладошкой в сумочку.

Он сглотнул слюну. Ему очень хотелось сказать: «Пойдем со мной», но вдруг поймал нюхом то, что доселе было ему недоступно – свой запах. Он был столь отталкивающим, что Разбоев снова сглотнул и посмотрел на ноги девушки. Ноги! Они были по-прежнему манящими... Сама она не пойдет, в ней много гнева и неприязни. Значит, нужно бить... Следующей ночи наедине с самим собой Разбоев уже просто не выдержит. Ему нужна рядом слабая душа, способная исполнить все его прихоти. А таких у него накопилось столь много, что для их реализации не хватит всех семнадцатилетних Мариш, гуляющих по Москве.

И в этот момент он почувствовал, как в глаза врывается жар, а в ноздри – удушающий, разрывающий их до самого затылка ядовитый газ! Какая боль!.. Светлый образ мгновенно улетучился из его головы, и первой мыслью, занявшей освободившееся место, была мысль о воде.

Следующим очагом возникновения нестерпимой боли была вспышка как раз в том месте, которое... Носок туфли на шпильке, врезавшись в пах Разбоева, вырвал из его легких утробный вой.

– Я сейчас еще пацанов позову, они тебе быстро мозги вправят!..

И среди пожара, пылающего перед глазами, послышалась частая дробь удаляющихся шагов.

Ждать обещанных пацанов-нейрохирургов Разбоев не стал. Стараясь не кричать от разрывающей его душу ненависти, он продирался вслепую сквозь кусты, чтобы удалиться от злополучного места, и вскоре набрел на коммерческий киоск. Женщина средних лет, торгующая в нем сигаретами, сжалилась и подала ему в окошко бутылку воды. Разбоев промыл глаза и впервые проявил себя как мудрый практик, получающий результат после произведенного опыта. Оказывается, глаза, пораженные перечным газом, водой промывать нельзя. Но чтобы понять это, их нужно промыть. Стараясь не попадать более на глаза продавщице, Разбоев пошел вдоль киоска.