Вокруг себя был никто

Спокойствие – это главное оружие в борьбе частного лица с государственной машиной. Расставляя препоны, чиновник уповает на истерику и повышенный тон. Стоит подать ему искомый сигнал, и вы в его руках. Навсегда. Потом можете сколько угодно сохранять каменное выражение лица, вам никто не поверит, вы его клиент, и пока не рассчитаетесь сполна, не проникнете сквозь вверенный ему участок.

Но, если с первого момента на вашем лице играет безмятежная улыбка, если, не взирая на подножки и пинки, вы доброжелательны и спокойны – чиновник теряется. Возможно, его дурят, но возможно, за вами стоит сила, с которой лучше не связываться. И, как правило, он не связывается, отыгрываясь на следующем в очереди.

Ребятки медлят, вероятно, ожидая мзду, и я бросаю им спасательный конец, выход из ситуации. Им всегда служит самый идиотский вопрос. И я задаю его, доставая из нагрудного кармана мобильный телефон:

– Не подскажете, господа, Джи эм си тут работает?

Дверь открывается моментально. Что такое Джи эм си, ребятки не знают, впрочем, как и я. Но это не главное, они изобразили строгих стражей закона, я – безмятежного туриста. Все в порядке, проходите, пожалуйста.

За дверью волновалась толпа родственников экипажа. Н-да, кончились торжественные прибытия флотилии «Слава»: оркестр, белые платочки встречающих, парадная форма прибывающих. Публика одета буднично: джинсы, кожаные куртки, кепки. Плюс пять, все-таки. Я одет точно также, специально уточнял, вполне могу сойти за своего, особенно в полутьме.

Сумерки, почти интим. Встреча прошла в интимной обстановке… Режим повальной экономии, чуть не блокада. Куда же уходит весь донецкий уголь и киловатты Днепрогэса? Ну что ж, начинаю разминку.

– Сколько ребята ходили? – осведомляюсь с бывалым видом.

– Восемь месяцев, – отвечает дедок с запорожскими усами. Впрочем, какой он мне дедок? Лет всего на 15 старше. Почти ровесник.

– Сына встречаете?

– Жену.

– Куда ж ее в такие годы в море?

Дед зло ощеривается:

–А тебя забыли спросить!

– Звыняйте, диду! Я ж только спросил.

– Ты еще и пойти можешь, и прямо на хрен, внучек долбаный!

Первые шаги на родине. Первые слова. Первые запахи. Первые реакции. По ним легко вычисляется общее настроение. Когда обстановка нормальна, не посылают на хрен незнакомого человека, даже за глупый вопрос. Да еще с такой злобой. Резко снижаю профиль и начинаю выбираться из толпы. Сумку держу впереди, наплечную сумочку прижимаю локтем.

Кто-то сзади подхватывает ремешки сумки и пытается вырвать ее из моих рук. Тянет вежливо, но упорно. Вряд ли вор, воры так не работают, скорее всего, встречающий. Оборачиваюсь. Так и есть, ошибиться невозможно – передо мной психометрист.

– С приездом! Испугались за сумочку? Всеж-таки Одесса!

– Испугался, – включаюсь в игру. Психометрист бывалый, неплохого уровня – работает красиво, за каждым словом стоит осторожная прокачка. Но и я не ребенок.

– Отдел «железной кровати»? – моментально соображает встречающий. – Говорили, что ожидается важная птица, но такую не ожидали…

Он действительно на хорошем уровне. Отпускаю «защиту» и протягиваю свободную руку.

– В., приятно познакомиться.

Встречающий шутливо вытирает свою о куртку и вкладывает ее в мою ладонь с легким полупоклоном.

– Мотл. Вдвойне приятно. Только сумочку отдайте. Вы наш гость.

Он красив, зрелой красотой сорокалетнего мужчины. Густая борода, еще без седины, крупный нос, широко расставленные, смеющиеся глаза с искрой. Даже залысины не портят, а скорее украшают. Он моего роста и похожей комплекции – крупен без грузности. Излучает спокойствие и уверенность. Симпатичен сразу, и впервые за последние четыре с половиной часа мне хочется завязать беседу. Не разминку или прокачку, а просто разговор. Отдаю сумку.

– Пошли?

– Пошли!

Сразу за дверью начинается забытое счастье одесской осени. Сеется сверху мелкая морось, блестят деревья, блестят крыши машин, блестит асфальт. Острый, одуряющий запах прелой травы. Ах, как я устал от вечного лета, от бескрайнего, неисчислимого голубого неба над головой, яркого солнца, тропической зелени. Сырости хочу, мокрого чавканья под ногами, по три дня солнца не видеть, вообще, никогда, только сквозь тучи туманным ореолом. А в дом заходя, радостно растирать руки над горячей батареей.

Справа, там, где перед стоянкой такси всегда клубилась очередь, сейчас пусто. То есть, абсолютно пусто, ни живой души. То ли у всех автомобили завелись, то ли слишком дорого ездить на такси.

– Нам налево, – направляет Мотл. Его скромный «Ниссан-Альмера» припаркован у самого конца площадки. На таких в Израиле разъезжает низ среднего класса, неплохо, значит, живется психометристам в нынешней Одессе.

Мотл заводит мотор и элегантным щелчком вправляет кассету в щель магнитофона. Через несколько секунд раздается знакомое вступление флейты, и голос моей жены заполняет кабину.

– Слыхали, наверное? – осведомляется Мотл.

– Да уж, наслышан.

Впервые я услышал эти напевы много лет назад, на сборище у «старых психов». Меня долго мурыжили, проверяли, прежде чем решились пригласить. Я шел туда, словно первый осенний дождик, нерешительно и замирая на каждом шагу. Мне почему-то казалось, будто предстоящая встреча многое переменит в моей жизни. Но так не произошло – все продолжалось по-прежнему еще несколько лет. Лишь сегодня, спустя целую жизнь в психометрии, я понимаю, какие зерна посеяли тогда «старые психи», и не могу не восхититься их виртуозной работой.

Они пели старческими, хриплыми голосами, слегка раскачиваясь и чуть запрокидывая головы. Слов не было, только мотив. Мы не видим звуки, и для нашего разума они бестелесны, в том смысле, что разум не придает им зримо воспринимаемой формы. Поэтому мы не расцениваем их как нечто внешнее, выделенное, а словно часть самих себя. Слова здесь только мешают, чистый мотив проникает внутрь сознания и меняет душу, переносит ее из одного состояния в ему противоположное. Мелодия может сказать больше, чем десятки правильных слов.

Жена моя, Вера – женщина с консерваторским образованием и прекрасным голосом, дружбу со «старыми психами» переживала бурно, даже болезненно. Поначалу она отнеслась к ней, как к минутной забаве. Следуя советам мудрых подружек, она окружила меня еще большей заботой и любовью, в порыве компенсировать эмоциональную нехватку, которую, по их мнению, я пытался восполнить. Не пошло. Тогда начались скандалы и упреки. Не помогло. Самым правильным выходом из этой ситуации был бы развод.

Моя жена – очень красивая женщина. Мы прожили вместе много лет, но до сих пор, когда она, вернувшись с работы, переодевается в спальне, мое сердце начинает дрожать. Семейные пары с нашим стажем давно перестают стесняться друг друга, и обыкновенное снятие юбки начисто утрачивает сакральный смысл. Но не у нас. А шестнадцать лет назад я терял самообладание при виде ее бюстгальтера, забытого на спинке кровати. Разводиться в такой ситуации немыслимо.

Выход нашелся сам собой. Однажды, забывшись, я затянул один из напевов, услышанных на сборище «старых психов».

– Что ты такое мурлычешь? – жена прибежала из другой комнаты. – Ну-ка, ну-ка?

Я повторил. Она слушала, будто зачарованная.

– А еще?

Я напел еще, и в тот момент вся наша жизнь перевернулась. С тем же напором, с каким она сопротивлялась психометрии, Вера погрузилась в изучение напевов. По ее требованию я приносил на сборища карманный магнитофон и записывал. Женщин туда не приглашали, и Верино увлечение довольно долго оставалось нашей семейной тайной.

Вообще-то женщины у психометристов не поют, но ради сохранения семьи я готов был пренебречь большим, чем простое нарушение условностей. Тем более что под влиянием напевов жена не только примирилась с моим образом жизни но и сама начала принимать в нем участие. Я ликовал мне казалось будто выход, наконец, найден, но как выяснилось я собственными руками выстроил куда более запутанный лабиринт.

Вера снова начала петь. Сначала только для меня, потом для ближайших подруг, а потом на публике. Исполняла она, разумеется, напевы психометристов и популярностью пользовалась просто бешеной. Старики, услышав об этом, несколько охладели ко мне. Я пробовал говорить с Верой, но бесполезно.

– У каждого своя дорога в психометрию, – заявила она. – Ты идешь своей, не мешай и мне идти по своей.

Слова оказались вещими, Вера прочно застряла на пути, сделав его целью и средством. Ее вполне устраивает вечное положение начинающей, причастной без всяких обязательств. С тех пор прошло много лет, но ничего не переменилось.

В Израиле подобных моей жене оказалось довольно много. Вера быстро завязала знакомства, обросла связями. Женщина она яркая, к ней тянутся. Какие-то лихие бабенки сочинили слова к мотивам, высокопарный набор глупостей, нравящийся публике, и – пошло-поехало. Сначала выступления в клубах, потом на профессиональной эстраде. Пластинки, кассеты, концерты. Тайну, сомнение и грусть моя жена разменяла на стертые монетки популярности. В исполнении «старых психов» эти напевы открывали вход в иную реальность, моя жена, напичкав их бустерами, синтезаторами и удобрив словами, обратила в расхожие мелодии, которые играют в свадебных залах. Но зато в нашем доме появились деньги.

– Нравится? – переспросил Мотл. – Доводилось слышать?

– Конечно, – отвечаю я, – конечно, доводилось.