Переплетения

Кузнецов был прав. Дело становилось интересным. Похоже, им действительно придется искать мелкого грабителя, который случайно оказался убийцей. То есть нужно действовать шаблонно, подумал Шацкий, составляя в уме список поручений.

– Сообщите в прессе, что мы ищем людей, которые крутились там ночью и могли что-то видеть. Допросите всех ночных сторожей, охранников, ксендзов, работавших там в выходные. Узнайте, кто шеф замка и с кем Рудский заключил договор о найме, чтобы с ним потолковать. Я сам собираюсь поехать туда на неделе и внимательно все осмотреть.

Кузнецов кивнул, поручения прокурора были само собою разумеющимися.

– Только напиши в свободное время для меня бумажку, чтобы было основание.

– Ясно. И еще одна просьба, уже без бумажки.

– Ну?

– Последи несколько дней за Рудским. У меня нет никаких оснований его обвинять, но на сегодняшний день он самый подозрительный. Боюсь, смоется, и делу конец.

– Как это конец? Ты что, не веришь, что наша бравая полиция его найдет?

– Не смеши меня. У нас достаточно сменить место прописки, чтобы исчезнуть навеки.

Кузнецов громко рассмеялся.

– Да ты не только чинуша, но и циник, – сказал он, вставая из-за стола. – Передай привет своей прекрасной и весьма сексуальной супруге.

Шацкий удивленно приподнял бровь. Он не был уверен, что Кузнецов имеет в виду ту женщину, которая слонялась по его дому, жалуясь каждый день на новые болезни.

2

По пути в свою комнату Шацкий взял в канцелярии новую папку для дела. На ней стоял номер IDs 803/05. Невероятно. Еще немного, и у них будет тысяча зарегистрированных следствий, не побьют ли они прошлогодний рекорд? Похоже на то, что маленький лоскуток Варшава-Центра – самый темный пункт на уголовной карте Польши. Правда, большинство следствий касалось хозяйственных, финансовых и бухгалтерских прегрешений, которыми занимался специальный отдел. Все из-за того, что около 80 % всех польских фирм разместили свои офисы между площадью Люблинской Унии и Банковой площадью. Однако хватало и обычной уголовщины. Почти двадцать прокуроров в Первом следственном отделе районной прокуратуры занимались кражами, грабежами, изнасилованиями, драками. А часто и такими делами, которыми теоретически должны были заниматься специалисты по организованной преступности окружной прокуратуры. На практике звезды из ОП выбирали себе самые интересные дела, а «обычную стрелянину» оставляли в районах. Результат был таков, что окружной прокурор одновременно вел несколько дел, а районный – несколько десятков. Вплоть до сотни, если к текущим делам присовокупить те, которые лежали в шкафах, ожидая появления свидетеля либо рассмотрения в суде, а он мог многократно откладываться. Шацкий, имевший довольно комфортную позицию – он занимался только убийствами, на прошлой неделе попытался сосчитать все свои дела. Вышло сто одиннадцать. С Теляком – сто двенадцать. Сто одиннадцать, если сегодня вынесут результативный приговор по делу Пещоха, и сто тринадцать, если это дело завернут в прокуратуру. Но не должны, все идеально приготовлено, а Шайнерт, по мнению Шацкого, был лучшим судьей Варшавского округа.

Увы, отношения прокуратуры и судов с каждым годом ухудшались. Хотя работа прокурора была ближе к занятию судей, чем полицейских, a прокуратура была «вооруженной рукой» третьей власти[28 - Третьей государственной властью принято называть судебную, наряду с законодательной и исполнительной.], дистанция между сотрудниками с фиолетовым и красным орнаментами на мантиях увеличивалась. Месяц назад начальница Шацкого поехала в суд в Лешно с просьбой ускорить рассмотрение громкого дела о групповом изнасиловании в спортивном центре на Нововейской. Ее отругали; она услышала, что суды независимы и прокурор не смеет указывать им, как работать. Смешно. Полбеды, если бы вражда сводилась к оскорблениям. С приговорами дела обстояли еще хуже. Шацкому временами казалось, что выиграть можно лишь дело, где обвиняемый уже в первый день следствия во всем признается, а потом троекратно подтверждает свое признание в зале суда. Любой другой вариант – лотерея.

Он поставил зонтик в угол комнаты; ближайшие две недели ее ни с кем не нужно делить: коллега уехала с больным ребенком в санаторий. Третий раз в этом году. Правда, ему добавились два ее дела, но, по крайней мере, не придется смотреть на бардак, который она создавала вокруг. Шацкий сел за стол, где поддерживал безупречный порядок, и вынул листок с телефонами людей с Лазенковской. Взялся было за трубку, но тут в комнату сунула голову Марыля, секретарша его начальницы.

– Тебя приглашают на беседу, – сказала она.

– Через четверть часа.

– Она сказала, цитирую: «Если скажет, что через четверть часа, ответь, что я приказала „немедленно"».

– Сейчас приду.

– Она сказала, цитирую…

– Сейчас приду, – повторил он твердо, указывая на телефонную трубку в руке. Марыля закатила глаза и вышла.

Он быстро договорился о встрече после полудня с Барбарой Ярчик и Ханной Квятковской, небольшая проблема возникла только с Эузебиушем Каимом.

– У меня сегодня встреча под Варшавой.

– Прошу отменить.

– Это очень важная встреча.

– Понимаю. Я должен писать для вас оправдание или сразу прибегнуть к аресту?

Долгая тишина.

– Собственно, она не такая важная.

– Замечательно. В таком случае до встречи в три часа.

Врач не снимал трубку. Шацкий оставил ему СМС-сообщение и ощутил неприятную сдавленность в желудке. Есть надежда, что врач просто на минутку выключил телефон. О других возможностях думать не хотелось. Еще он позвонил в морг и узнал, что вскрытие назначено на среду, в девять утра, и вышел.

– Наши кабинеты, похоже, находятся в разных измерениях времени и пространства, – приветствовала его начальница, – потому что мое «немедленно» равняется у вас десяти минутам, пан прокурор.

– А я не знал, что мне отведен кабинет, – ответил Шацкий, присаживаясь.

Районный прокурор Варшава-Центра, Янина Хорко, кисло улыбнулась. Она была на пару лет старше Шацкого, ее серый костюм сливался с серыми волосами и посеревшей от никотина кожей. Всегда слегка кривящаяся, с хмуро сведенными бровями, она опровергала тезис о том, что не существует некрасивых женщин. Янина Хорко была некрасивой, прекрасно отдавала себе в этом отчет и не пыталась скрыть свои дефекты одеждой или макияжем. Наоборот – сознательно создавала образ женщины жесткой, зловредной и до боли конкретной, что прекрасно согласовывалось с внешним видом, превращая ее в типичную начальницу-ведьму. Новые прокуроры боялись Хорко, а практиканты прятались в туалет, когда она шла по коридору.

В роли прокурора Хорко была великолепна. Шацкий ее ценил, поскольку она была не середнячком, продвинутым кем-то за верность и отсутствие ошибок, а служакой с первой линии фронта. Отслужила свое в районной прокуратуре на Воле, затем – в окружной на Краковском предместье, наконец, попала на Кручую и теперь железной рукой правила самым сложным районом Польши. В своем кабинете ей удавалось превратить самую яркую звезду в щепотку несчастья, но вне его она никогда не выступала против своих людей, не раз серьезно рискуя от их имени. Шацкий слышал, что на Краковском ее тоже боятся, особенно редко опровергают подготовленное ею решение сотрудники отдела предварительного следствия. С Шацким при власти Хорко еще ни разу не случилось, чтобы он по финансовым соображениям не получил согласия на привлечение экспертов (расходы, превышающие две с половиной тысячи злотых, утверждала окружная прокуратура), а в других районах это бывало сплошь и рядом.

Они работали вместе семь лет и питали друг к другу огромное уважение, хотя друзьями не были. Даже не перешли на ты, что устраивало обе стороны. Оба считали, что холодные, официальные отношения способствуют делу. Особенно когда на табличке у дверей – не многоцветное лого фирмы, а герб Речи Посполитой.

Шацкий вкратце изложил суть событий на Лазенковской, рассказал о планах на ближайшие дни и подозрениях, касающихся психотерапевта Рудского. Которые, впрочем, не могли быть основанием для конкретных действий против него.

– Когда вскрытие? – спросила Хорко.

– В среду утром.

– В таком случае прошу до пятнадцати часов в среду представить мне план следствия и его версии. Самое позднее. Напоминаю также, что до конца недели вам следует написать обвинительный акт по делу Нидзецкой. Я доверилась вам и парафировала замену ареста на домашний надзор, но меня это не успокаивает. Я бы хотела, чтобы дело как можно быстрее оказалось в суде.

Шацкий кивнул. Дело откладывалось с прошлой недели, – он не мог определиться с его юридической классификацией.

– Раз уж мы беседуем, еще два вопроса. Во-первых, прошу не злоупотреблять услугами женщин-коллег, которым вы нравитесь, и ходить на свои процессы в суды самому. Во-вторых, я бы хотела, чтобы вы помогли Юреку и Тадеушу с наркотиками.

Шацкому не удалось скрыть гримасу отвращения.

– Что с вами, пан прокурор? У вас что-нибудь болит? Наверное, вы не желаете, чтобы я подумала, будто вы не способны к коллективной работе. В особенности в делах, требующих многотрудных, нудных и не приносящих удовлетворения усилий.

Что правда, то правда, подумал Шацкий.

– Прошу дать мне неделю, чтобы я мог сконцентрироваться на этом убийстве. Наркотиками мы будем заниматься еще не один месяц, я успею подключиться, – сказал он.

– Хорошо, даю неделю. Я скажу Тадеушу, что с понедельника вы будете работать вместе.

На этот раз Шацкому удалось сохранить каменное лицо, хоть и с трудом. Оставалась зыбкая надежда, что за неделю появятся новые трупы, которые спасут его от нудной работы с нудными коллегами.

Аудиенция подошла к концу. Он уже держал руку на ручке двери, когда до него донесся голос начальницы:

– Не думайте, что я говорю вам комплименты, но вы прекрасно выглядите в этом костюме. Как звезда адвокатуры.