Знаковые бренды Александр Соловьев Сборник «Знаковые бренды» – вторая книга «знаковой» серии «Библиотека Коммерсантъ», продолжение книги «Знаковые люди». На этот раз мы предлагаем читателю истории великих брендов, без которых невозможно представить современный мир, – от звонких имен категории luxury до «скромных трудяг» потребительского сектора. Более 30 захватывающих рассказов, наполненных истинным драматизмом, изобилующих неожиданными поворотами и малоизвестными подробностями, не оставят равнодушным настоящего ценителя бизнес-фикшн. Александр Соловьев (составитель) Знаковые бренды до них мир был… совсем другим От составителя Книга, которую вы держите в руках, тематически продолжает сборник «Знаковые люди». Богатейший архив, накопившийся за почти полуторадесятилетнюю историю журнала «Коммерсантъ ДЕНЬГИ» (более 600 статей, опубликованных в рубрике STORY), позволил нам подготовить целую серию уникальных сборников. Для новой книги мы отобрали великие бренды, ставшие синонимами высочайшего качества, безупречного стиля, шикарной жизни или повседневной необходимости. Многие из них создавались в ту пору, когда понятий «бренд» или «брендинг» вообще не существовало. За каждым – гениальное озарение, тяжкий труд, море терпения и немного удачи, а кроме того – бесконечная вера в то, что новый продукт – суперкар или бриллиантовое колье, быстрорастворимый суп или зубная паста – нужен людям, принесет им пользу, удовольствие, радость, а зачастую все вместе. Истории великих брендов полны занимательных, драматических, а порой и трагических фактов и удивительных совпадений. Часто от баснословного богатства до оглушительного краха – всего один шаг. Время, молва и СМИ сделали эти бренды легендами и даже мифами, и наша книга расскажет о том, как это происходило. А там – как знать – ведь Coca-Cola началась с обыкновенного лимонада, корпорация Sharp – с карандаша, а Кингу Кемпу Жиллетту просто надоела вечно тупая бритва. Георгий Бовт, Анна Шестопалова (ДЕНЬГИ № 9 (10) от 21.12.1994) 1 STORY: Кэлвин Кляйн: из Бронкса в «Eternity» Благодаря Кэлвину Кляйну – этому плейбою от haute couture – Америка стала одним из центров мировой моды. Он первым сделал джинсы для изысканных и респектабельных див, покорил мир духами «Obsession», а вопрос, где женщины носят трусики – на талии или спускают до бедра, полагал одним из ключевых вопросов современности. Кляйн, воспитавший свой утонченный вкус в бедных кварталах нью-йоркского Бронкса, создал империю моды стоимостью более $1 млрд. Credo В 1993 году, накануне атаки на французский рынок новыми духами «Eternity», американец Кэлвин Кляйн был уверен в успехе даже у наиболее «патриотично» настроенных французов. Правда, на всякий случай подстраховался, затратив 5,5 млн на рекламу. Франция все же. И не проиграл. Францию самонадеянный янки стал завоевывать именно с духов. Чуть позже он вспоминал, как в поисках названия, наиболее полно соответствующего настроению новых духов, он случайно наткнулся на каталог, где красовались драгоценности дома Виндзоров. Одно простое золотое кольцо, украшенное бриллиантами по всей окружности, называлось «Eternity Ring» («Кольцо вечности»). Кляйн подарил его своей жене. Духи – всем остальным женщинам. «Эти духи напоминают историю нашей любви. Кажется, они нашептывают о жизни, которая проходит, и о вечных ценностях, которые остаются». Кэлвин Кляйн, как никто другой, может по праву гордиться тем, что именно его стараниями Америка стала одним из мировых центров моды. Причем добился он этого весьма своеобразным способом. Сугубо, к слову, американским. Сделав модную одежду частью массовой культуры. И если европейская haute couture пронизана духом привилегированности, то Кэлвин Кляйн подчеркивает: это качество доступно всем и каждому, хотя его и не назовешь дешевым. В этом смысле он всего лишь произвел с модой то, что другие сделали с американской музыкой и кино: в результате к 1980-м годам Европа, возможно, с пренебрежением, но все же копировала американскую массовую культуру. Мода не стала исключением. Вы, наверное, помните, как герой фильма «Назад в будущее» Майкл Фокс очнулся после перемещения в Америку пятидесятых. Тут-то ему и говорит какая-то молоденькая девушка: «Эй, Кэлвин». – «С чего ты взяла, что меня зовут Кэлвин?» – «Так это же на тебе написано – “Кэлвин Кляйн”». Действительно, в 1950-е годы, когда дизайнеры типа Кляйна еще не расписывались на джинсах в миллионах экземпляров, указание фамилии на одежде могло означать только одно – это и есть тот, кто в нее одет. К 1980-м годам, конечно, все изменилось. Но трудно не согласиться, например, с таким утверждением: данное вам при рождении имя ничего не говорит постороннему ни о вас, ни о ваших взглядах на жизнь. А вот имя чужое (Кляйна, например) расскажет куда больше. Это «пресс-релиз» миру, обозначение статуса в обществе, эмоционального настроя, а также жизненных ожиданий. Собственно, создателей империи моды стоимостью более $1 млрд было двое – Кэлвин Кляйн и Барри Шварц. Оба родились в нью-йоркском Бронксе. Не самое лучшее место для воспитания утонченного вкуса. Оба – в 1942 году. Оба – в семье мелких лавочников. Вряд ли стоит добавлять к этой обыкновенной «американской истории», что первое знакомство с «высокой модой» происходило во время шопинга родителей или «облизывания витрин» (так говорят французы) в одиночестве. Отнюдь не в элитарной художественной школе. В нью-йоркских магазинах, между прочим, Кэлвин кое-что все же усмотрел. И с этой подготовкой поступил в Институт технологии моды. Закончив его в 1962 году, он счел за великое благо зарплату в $75 в неделю у Дана Милстейна. Друг детства Барри тем временем корпел над книгами в Нью-Йоркском университете, дабы затем подхватить из слабеющих рук родителей семейное дело Шварцев – супермаркет в Гарлеме. Как всегда, в ход событий, которые все более уверенно катились по чинно-унылой жизненной колее, вмешался случай. Трагический случай. Барри Шварц оказался невольным свидетелем убийства собственного отца в супермаркете. Душевная травма оказалась настолько сильной, что один заниматься этим бизнесом он уже не смог или не захотел. А потому предложил Кэлвину (вместе с 50 % акций в новом деле) разделить бремя ответственности и, главное, трудов. Кэлвину не оставалось ничего другого как согласиться: после шести лет в дизайнерском бизнесе (правда, в основном на побегушках и в подмастерьях) никакого финансового успеха, равно как и славы, он не стяжал. С трудом собрав $2 тыс. (и одолжив еще $10 тыс. у того же Барри), Кэлвин вошел в бизнес. Так родилась Calvin Clein, Limited. Шел 1968 год. Буквально через пару дней после регистрации новой компании был убит Мартин Лютер Кинг. Гарлем погрузился в массовые кровавые беспорядки. Супермаркет Шварцев был разграблен толпой. Отступать было некуда. И, главное, не на что. Пять лет фирма прозябала где-то на 7-й авеню в отеле средней руки, пока, наконец, не был куплен «Дан Милстейн» и не состоялся переезд на более престижную 39-ю улицу в западной части Манхэттена. Тогда же определилась и специализация партнеров: Барри Шварц сосредоточился на финансах и менеджменте, оставив Кэлвину то, что у него получалось лучше, – мечтать и, по возможности, мечты материализовывать. Конец 1960-х – начало 1970-х годов в Америке были не самым лучшим временем для изысканных начинаний в области haute couture. Тенденция была другая – «хипповать». Не приодеваться, а как раз наоборот – раздеваться (dressing down). Кляйн прикатил вместе с охапкой эскизов в офис Милред Кастин, президента знаменитой в те времена фирмы Bonwit Teller, и через полчаса вышел оттуда с контрактом на $50 тыс. Версия самого президента: «Молодой человек, поднимите цены на вашу продукцию долларов этак на 10, а то вам никогда не сделать больших денег». Кэлвин намек оценил: дабы простота линий и композиций, которыми отличались эскизы Кляйна, стали чем-то вроде haute couture, цена на продукцию должна быть «респектабельная». Джинсы haute couture С 1972 года Кляйн занялся спортивной одеждой. Его концепция, правда, была гораздо шире, чем просто создание чего-либо для бега трусцой. Это была одежда для нового стиля жизни в условиях нарастающего феминизма. Причем в самой его агрессивной форме – американской. Женщины перестали сидеть дома и активно устремились в бизнес, в офисы и в политику. Им хотелось найти новые, более универсальные, утилитарные и демократичные формы в одежде. И все это вместе не должно было быть (то есть выглядеть) дешевым. Кэлвин Кляйн это понял. Пока европейские дизайнеры 70-ых все еще скрывали (пусть и лукаво) женскую фигуру под одеждой, Кэлвин Кляйн, напротив, подыгрывал женскому самолюбию. И в самом деле – ради чего все терзания с диетой и похуданием (как раз в те времена разразилась мода на особенную худобу), если старания не видны окружающим. Продукция фирмы постепенно стала поставляться выборочно, а не во все дешевые супермаркеты подряд. В 1975 году последовало весьма неожиданное предложение. От надменно-роскошного и весьма дорогого нью-йоркского магазина Bloomingdale: «Не сделаете ли вы для нас джинсы?» Первой реакцией было неподдельное изумление: «Джинсы? Для Bloomingdale?!» В те годы у джинсов имидж был самый что ни на есть простецкий. Покупатель Bloomingdale, да и многих более дешевых магазинов, ни для чего бы их не надел, кроме как для подстригания газона в уик-энд. Джинсы ассоциировались с хиппи. Хиппи – это было нереспектабельно. Кэлвин Кляйн был первым, кто сделал модными джинсы – голубые, подчеркивающие линии тела, «заигрывающие» с демократизмом. Но при этом не позволяющие забыть о своем благородном происхождении. На телевидении их рекламировала 15-летняя, но уже весьма сексапильная Брук Шилдс. Слоган «Между мной и моим “Кэлвином” ничего нет», двусмысленно произносимый красоткой, не оставил Америку безразличной. Пятидесятидолларовые джинсы (при средней цене на прочие джинсы в $25) для многих людей стали первым предметом одежды «высокой моды». Успех в бизнесе немножко эротичен В конце 1970-х годов компания Кэлвина Кляйна приносила ежегодный доход уже в $30 млн. К началу 1980-х годов объем продаж компании достиг $500 млн в год. Новые объемы требовали качественно нового подхода к рекламе. Следовало найти единый стиль, один, но безошибочный ход. Возможно, вызывающий намек в исполнении Брук Шилдс заставил Кляйна задуматься о том, как бы восполнить отсутствие чего бы то ни было между «Кэлвином» и женским телом. В 1983 году он начинает производство женского белья – и шикарным, и шокирующим одновременно. Что шокирующего? Основа женских трусиков – аналогичный предмет мужского туалета «от Jockey», в простоим и строгом «кляйновском» стиле, исполненный в плотных и довольно простых тканях. Секрет, очевидно, в том, как это преподносится публике. Более 10 лет реклама продукции Кляйна, выполненная самыми блистательными фотографами и операторами, выдержана в безотказном ключе вызывающего эротизма. Его по праву можно считать основоположником целого направления в рекламе. «Кляйн заставляет людей думать о сексе и их собственной сексуальности. Это очень многих раздражает». А будучи раздраженными, они уже никогда не забудут увиденного. В 1991 году рекламные фотографии его новой коллекции джинсов были столь откровенно сексуальны, что большинство иллюстрированных журналов просто отказались их публиковать. Зато сама коллекция разошлась мгновенно. В начале 1980-х годов он создал новые духи, сначала названные «Оргазм». Его уговорили изменить название на нечто более пристойное. В результате возникло «Obsession» («Наваждение»). Зато Кляйн отыгрался на рекламе: три обнаженных молодых самца целовали прекрасную обнаженную женщину. Последовали тысячи разъяренных писем и телефонных звонков. Однако в 1984 году объем продаж «Obsession» в мире достиг 1 млрд. Это было на 10 % выше, чем до выхода описанной рекламы. Долгое время творчество модельера не оказывало никакого влияния на его собственный облик. Имидж и образ жизни Кляйна были далеки не только от изысканности, но и от «скромного обаяния буржуазии». Его компаньон Барри Шварц красовался на раутах в строгих черных костюмах, поселился в респектабельном графстве Вестчестер, в благообразном окружении жены и трех ухоженных детей, коллекционируя марки, позже – породистых лошадей. Кэлвин, как и прежде, предпочитал свободные блейзеры, свитера и рубашки без галстука. В 1964 году он женился на Джейн Сентр, через 10 лет развелся и начал беспорядочную жизнь нью-йоркского плейбоя. Знаменитая «Студия-54», дискотеки вперемежку с визитами в «клубы здоровья» (все на алтарь стройной фигуры и «вечной молодости», без которых плейбой быстро превращается в «старую калошу»). Он заявил в интервью Playboy: «Я имел всех, кого хотел». Бурный образ жизни почти не отразился на деле. Зато изрядно подорвал здоровье: обильные возлияния часто перемежались валиумом, а затем сменились строгим медицинским режимом. Излечение было отмечено второй женитьбой – на своей ассистентке Келли Ректор. И новыми духами «Eternity» («Вечность»), – по выражению самого Кляйна, «чистыми, романтичными и цветочными». Подстать была реклама. Он решил больше не эпатировать публику «Я совершил все провокации, которые можно было совершить, не доводя дело до ареста». Точно назвать день и час их свадьбы сам Кляйн явно затрудняется. Его жена говорит точнее: «Это было в Риме то ли в 1986, то ли 1987 году в присутствии двух свидетелей. На мне был кремовый костюм из шелка и льна, перчатки и кружевная маечка». Роман случился на службе: в 1982 году Келли участвовала в разработке очередной коллекции женской одежды. Она подала кутюрье идею сделать женский вариант мужских кальсон. Как-то в пятницу они заработались допоздна и… отправились на уик-энд вместе. Конец ХХ века пара встретила в старом, посеревшем от океанических ветров деревянном доме, крытом черепицей. Дом на Лонг-Айленде надежно укрыт в лагуне, и Кэлвину «нравится там работать и размышлять». В интерьерах дома – белое и черное. Повсюду фотографии Келли и орхидеи. Убранство комнат почти аскетично, внутренняя геометрия лаконична до педантизма. «Прежде мои вещи частенько были в полном беспорядке. Сегодня предпочитаю точно знать, где и что находится». Быть может, это влияние Келли. А может быть, жизненные принципы вошли в гармонию с принципами его эстетики. Минимализм – противоположность бедности. Мария Голованивская, Елена Вансович (ДЕНЬГИ № 8 (212) от 03.03.1999) 2 STORY: Химия и жизнь Эсте Лаудер Услышав это имя, мужья вяло и снисходительно тянутся к кошелькам, выдавая женам очередную сотню долларов на духи или крем. Им и невдомек, что Эсте Лаудер – женщина, которая даст сто очков вперед любому мужчине. Без всяких преувеличений: скажем, в списке людей, «определивших лицо XX века», который опубликовал журнал Time, Эсте Лаудер – единственная женщина и единственный представитель косметической промышленности. Иными словами, Лаудер – это Билл Гейтс в юбке. Сварив свой первый крем в кастрюле, она заработала миллиарды долларов. Продавщица в фирменной одежде «Галери Лафайет», огромного магазина на бульваре Османн с самыми шикарными в Париже витринами, нервно вращает телефонный диск: «У нас такого никогда не было». А случилось вот что. Пристойного вида дама вошла в парфюмерный отдел, открыла вдруг сумочку, достала оттуда большой флакон с какой-то желтоватой жидкостью и с размаху грохнула его об пол. «Может, это террористка? Газеты столько пишут о терроризме», – вслух рассуждает продавщица. А в хозяйственной службе и в службе безопасности, как назло, намертво заняты телефоны. Что же теперь будет? Через несколько секунд по парфюмерному отделу начал распространяться удивительный аромат. Сначала ошеломленные покупатели только переглядывались, но уже через несколько минут хулиганка не могла отбиться от вопросов: «Да, это мои новые духи, – сияя улыбкой, повторяла она. – Это Youth Dew, а меня зовут Эсте Лаудер. Вы никогда не слышали моего имени?» Конечно, здесь ее имени никто никогда не слышал. И она это знала – в старой доброй Европе с недоверием относились ко всему американскому. Однако это ненадолго – она уверена. Главное, чтобы запомнили имя и этот замечательный аромат. Для того она и приехала в Париж, чтобы разбить в самом известном универмаге склянку со своими последними и, как она сама считала, лучшими духами в мире. Смело. Ну как еще она могла вырваться из кухни, где варила свои кремы в кастрюле из-под сосисок? Кухарка Родилась будущая королева косметики в Нью-Йорке в большой семье венгерских эмигрантов Макса и Розы Ментцер. В каком именно году, точно никто не знает. То ли в 1908-м, то ли в 1910-м. Лаудер этих подробностей не уточняла. Она была самой младшей в семье, седьмой по счету после пяти братьев и сестры. Имя свое она получила в честь любимой венгерской тетушки, но последовавшие далее орфографические чудеса не позволяют угадать, как оно звучало изначально. Эсте очень переживала из-за своего венгерского происхождения. Ее раздражали родители, говорившие по-английски с сильным акцентом. Она хотела стать настоящей американкой, что для нее было синонимом успеха. Это был не комплекс, идущий от бедности, – золушкой Эсте никогда не была. Это была мечта, в точности совпадавшая с тем, что называют американской мечтой. Благополучное детство. Отец, исправно копивший деньги и быстро добавивший к своей портняжной мастерской еще и небольшой магазинчик одежды. Радостные семейные праздники. Все это было очень приятно. Но все не то, не то. Свой бизнес Эсте начала в отцовском магазине, помогая ему вести дела и оформляя витрины. Но по-настоящему радостным для нее событием, случившимся вскоре после Первой мировой, стало возвращение дядюшки Джона Шотца Ментцера, химика, занимавшегося изготовлением средств по уходу за кожей. Его лаборатория разместилась в ветхом сарае прямо за родительским домом. Эсте с любопытством наблюдала за булькающей в пробирках жидкостью и испарениями самого сумасшедшего цвета. Все, решение было принято окончательно и бесповоротно: она будет ученым, будет придумывать, изготавливать и продавать кремы под своим именем. Эсте поступила в Ньютаунскую высшую школу. Окончила ее с отличием. В январе 1930 года вышла замуж за Джозефа Лаудера, удачливого бизнесмена, владельца магазина модной одежды. Все это время ее опыты продолжались: на кухне, в перерывах между приготовлением еды, создавались кремы для лица, помады и пудры. И вот однажды Эсте положила свои кремы в сумочку и пошла в ближайший салон красоты House of Ash Blondes, чтобы устроить первую в истории косметики бесплатную демонстрацию. – Вы хотели бы постричься? Или сделать маникюр? – приветливо обратилась к ней девушка. – И сделать маникюр, и увидеть управляющего. Мы уже беседовали на днях, – невозмутимо ответила Эсте. Блеф чистой воды. Но через несколько минут управляющий уже наказывал сотрудникам бесплатно накладывать на лицо клиенток кремы Эсте. По их желанию, конечно. Управляющий не ошибся – желающих оказалось много. Фокус сработал: кто из женщин откажется от бесплатной услуги? Через несколько дней от сраженных кремами женщин не было отбоя – принципиально новая реклама товара прошла на «ура». Через месяц к Эсте Лаудер обратились несколько владельцев окрестных салонов. Через полгода ее кремами пользовались уже не только в округе, но и по всему Нью-Йорку. В престижном Upper East Side, например. С каждым годом продажи росли. Увлечение женщин косметикой Лаудер приобретало размеры эпидемии. Секрет успеха был очень прост. На презентациях каждый (точнее, каждая) получал маленький бесплатный образец – чуть-чуть пудры, немного помады и так далее – и проникался к Эсте Лаудер благодарностью, а к ее товарам – доверием. Потом появлялся спрос, в конце концов обеспечивший изобретательнице этого рекламного ноу-хау мировое имя и баснословные доходы. Учительница Лаудер разъезжает по курортам. В Майами ее знает в лицо и по имени каждая уборщица и каждый менеджер местных отелей. Она устраивает в просторных холлах презентации своих кремов, продает их, собственноручно делает макияж, всякий раз оказывая клиенткам как можно больше персонального внимания. Почти со всеми знакомится лично. Зимой она посещает клиенток на дому, где в перерывах между игрой в бридж делает макияж их подругам. Вскоре Эсте Лаудер попадает в списки желанных гостей почти всех известных дам Нью-Йорка. В декабре 1942 года Эсте проводит целый день в маленьком кафе: там она обсуждает с мужем перспективы нового семейного бизнеса. Ей уже требовалась помощь опытного и надежного человека – муж подходил для этой роли как нельзя лучше. Сферы деятельности поделили так: Эсте занимается маркетингом, Джозеф отвечает за финансы. Сначала они все делали сами и выпускали только четыре продукта по уходу за кожей (крем для проблемной кожи, очищающее масло, насыщенный многоцелевой крем, питательный лосьон) и несколько видов декоративной косметики (пудру для лица, бирюзовые тени для век, ярко-красную помаду). Это была первая полная косметическая линия Эсте Лаудер. Вскоре она разработала для этой линии особую зеленовато-голубую упаковку. Цвет, известный как «лаудер блю», прекрасно гармонировал с интерьером любой ванной. Эсте Лаудер настаивала: в большом бизнесе не бывает мелочей. Она следила за каждым центом, обедала в кафетериях, пользовалась общественным транспортом. Она заметила, что многие женщины покупают косметику между делом, наряду с другими товарами. И стала открывать свои фирменные отделы в престижных и модных магазинах, где продавалась дорогая одежда и аксессуары. Эсте лично отбирала и обучала продавцов. Работницы каждого нового отдела проходили у нее недельный курс обучения – она не хотела терять покупателей из-за продавщиц, которые весь день висят на телефоне или бессмысленно крутятся у зеркала. Они должны быть приветливыми и привлекательными. Они должны не только подробно рассказывать о каждом продукте, но и демонстрировать все его возможности на личном примере. В 1953 году Лаудеры вложили $50 тыс. в образцы, которые бесплатно разослали по почте. Результат – тысячи новых покупателей. Но, несмотря на успех, денег на настоящую лабораторию не хватало. Кремы по-прежнему изготавливались на кухне. Однако уже не дома, а в арендованном углу огромной кухни одного из ресторанов на Манхэттене. Они с мужем растирали сухие травы в порошок, смешивали их с маслами, стерилизовали кипятком баночки, завязывали бантики на упаковках. Все делалось вручную. Шеф-повар ресторана был очарован белокурой Эсте. Милый толстяк и не подозревал, что пригрел на своей кухне родоначальницу будущей империи. Там, на Манхэттене, Эсте Лаудер приготовила и первую большую партию товара – по заказу огромного магазина «Сакс» на Пятой авеню, имеющего множество филиалов в других городах. Так об Эсте Лаудер узнали за пределами Нью-Йорка – она стала получать заказы от магазинов по всей стране. К началу 1950-х годов Эсте открыла свои отделы по всей Америке в престижных магазинах «Маршал Филд», «И. Магнин», «Нейман-Маркус» и «Бонвит Тэллер». Открытие нового отдела в «Нейман-Маркусе» в первый день 1954 года сопровождалось запуском первого слогана компании. Под музыкальное сопровождение приятный голос Эсте Лаудер предлагал «начать новый год с новым лицом». Америка была завоевана окончательно. Осталось покорить Европу. Завоевательница Перед тем как разбить флакон духов в «Галери Лафайет», Лаудер внимательно изучила повадки европейской публики. Феминизм, демократизация взглядов, зарождающийся культ молодости, набиравшая обороты высокая мода – все это должно было работать на нее. Ее смелая, почти авангардная акция в парфюмерном отделе привлекла внимание журналистов. На это она и рассчитывала – Лаудер дает интервью модным журналам. В конце 1960-х годов она создает и косметику для мужчин – коллекцию Aramis (если женщина может носить мужской костюм, то почему мужчина не может пользоваться кремом?). Французы, а за ними немцы и англичане по достоинству оценили новшество. В 1970-е годы Лаудер мгновенно реагирует на европейский взлет движения «зеленых» и создает коллекцию Clinique – первую полную линию косметики, ориентированную на снижение кожных аллергических реакций. Это более 100 косметических средств на все случаи жизни – от морщин, от синяков под глазами, от кожных раздражений. Позже крупнейший специалист в области косметологии Лоуренс Аппел признал, что крем Swiss Age Controlling и лосьон Night Repair, стимулирующие восстановление клеток, действительно лучшее из того, что есть в этом классе косметики. Европейская публика это тоже заметила – крем и лосьон опередили по уровню продаж другие продукты по уходу за кожей. Успех был оглушительным. Труднее всего было завоевать европейский рынок духов с его прочными традициями и известными брендами. Однако у Эсте Лаудер получилось. Спортивные, классические, экзотические ароматы – на все вкусы. Шикарная мужская гамма одеколонов. Лаудер устраивает балы, званые обеды, вечеринки, коктейли, которым придумывает завлекательное название «Богатые и знаменитые». Шумные сборища с непременным участием журналистов проходят в ее доме на Манхэттене, на вилле в St. Jean Cap Ferrat в Южной Франции, в шикарной лондонской квартире, в доме в Палм-Бич во Флориде. Пресса работает без осечек: «Самые красивые мужчины Нью-Йорка высоко оценили новую коллекцию Эсте Лаудер», «Первые леди Нью-Йорка полюбили новый аромат Эсте Лаудер». А дальше были премии, первые места на конкурсах, растущий успех. И Европа признала, что американка Эсте Лаудер действительно умеет делать духи. Признала Европа и главное достижение Лаудер – в области рекламы. Достаточно подарить 1 миллиграмм духов или 2 грамма крема, чтобы потом духи покупали литрами, а кремы – килограммами. Людмила Лунина (ДЕНЬГИ № 27 (37) от 12.07.1995) 3 STORY: Haute Cartier 20 филиалов в 120 странах мира. Более 150 фирменных магазинов. Ювелирные изделия, парфюмерия, косметика, аксессуары… Все это – «классика классики» – стиль Cartier, созданный Луи Франсуа, Альфредом и Луи Картье – наследниками пороховых дел мастера. Луи Франсуа Эпоха второй французской империи была воистину золотой. Буржуазия процветала, биржа переживала наивысший подъем, как на дрожжах росли огромные магазины – «Самаритэн», «Лувр», «Прентан», активно строились железные дороги, по которым в Париж стекалась аристократия со всей Европы. Открывшаяся при Наполеоне III крикливо-нарядная Grand-Opera, построенная архитектором Гарнье, стала большим праздничным тортом, приподнесенным к столу веселой парижской жизни. «У парижан нет своего очага, он их нисколько не интересует, их жизнь сосредоточена на улицах, в музеях, салонах, театрах, кружках, в этом огромном муравейнике, который не смолкает ни днем, ни ночью, возбуждает, забирает все ваше время, ваши мысли, душу, пожирает все», – писал свидетель той эпохи Октав Фейе. Тон задавала императорская чета, обожавшая шумные приемы и костюмированные балы в Тюильри, Сен-Клу и Фонтенбло. Женщины блистали в платьях с кринолинами от Шарля-Фредерика Ворта. Глубокие декольте жаждали объятий роскошных колье, а обнаженные по моде руки молили о браслетах и кольцах. В свете просто немыслимо было появляться без бриллиантовых сережек и диадем. В 1847 году никому не известный 28-летний француз по имени Луи Франсуа Картье открыл ювелирный магазин на улочке Монторгей. В коммерческом регистре той поры сохранилась запись: «Преемник господина Пикара, производит ювелирные изделия – новинки. Его именное клеймо – туз червей в ромбе». Картье родился в 1819 году в семье владельца фабрики по изготовлению пороховниц и поступил в подмастерья к знаменитому ювелиру Адольфу Пикару Доподлинно неизвестно, был ли Луи Франсуа одаренным художником – с тех пор сохранились лишь книги заказов, несколько карандашных эскизов и только один, весьма ординарный, бриллиантовый бант. Тем не менее, молодой и амбициозный Картье очень скоро добился признания. Он заводил знакомства с влиятельными персонами с легкостью светского льва. Он заслужил покровительство кузины Наполеона III – принцессы Матильды, и именно у него покупала драгоценности сама Евгения Монтихо, супруга Наполеона III. Нельзя было и желать лучшей рекламы. Его заказчики были настолько богаты, что использовать в украшениях мелкие камни считалось просто дурным тоном… Финалом недолгого благополучия стала Франко-прусская война. Франция потерпела поражение. Империя пала. Сын и внук Империя Cartier выстояла. Благодаря сыну Луи Франсуа – Альфреду Картье. В 1870 году в Лондоне ему удалось с выгодой приобрести на аукционе драгоценности Джулии Бенени (более известной как Баруччи) – одной из самых знаменитых дам полусвета. Доход от этой операции помог выжить семейному ремеслу. Вскоре к Альфреду Картье перешло управление знаменитым магазином на Итальянском бульваре. Расширившийся круг клиентуры, разнообразие ее финансовых возможностей и вкусов потребовали и разнообразия ассортимента. Веера, пряжки для поясов, флаконы и табакерки, сервизы из золота и серебра, статуэтки слоновой кости, броши, медальоны, фарфор, эмали, часы-подвески, карманные и наручные часы. На оборотной стороне эскизов Альфреда Картье неизменная печать – «Картье-Жийон, золотых дел мастер, Итальянский бульвар, 9, Париж». Он создал собственно классический стиль Cartier: первоклассное исполнение, подлинность камня, строгость и элегантность оправы. В конце XIX века старший сын Альфреда – Луи Картье – стал компаньоном своего отца. Луи, человек утонченного вкуса, ювелир в третьем поколении, постигал азы ремесла едва ли не с пеленок. Он штудировал историю искусства и великолепно разбирался в художественных стилях. Его страстью стали орнаменты. Своих рисовальщиков он посылал на улицы копировать фигурное литье чугунных решеток. Когда в Париже открылась выставка исламского искусства, Луи Картье проводил в залах дни и ночи, скрупулезно разбирая восточные орнаменты. Неизвестно, был ли влюблен Луи во внучку Шарля-Фредерика Ворта – Андрэ. Но доподлинно известно, что их брак упрочил положение Картье не только в ювелирном деле, но и в среде модельеров. Вслед за престарелым Вортом он переносит свой магазин на Рю де ла Пэ. Магазин Ворта размещался в доме номер 7, Картье обосновался в доме номер 13. Рядом с ними держал свой бутик Дусэ, а парфюмерную лавку – великий Герлэн. Луи Картье были совершенно безразличны новаторские идеи Ренэ Лалика, привнесшего в ювелирное дело стиль модерн. Картье не одобрял этих новаций. Он черпал вдохновение в уникальных сборниках орнаментов XVIII века. Его настольной книгой был «Трактат о драгоценных камнях» 1762 года. Луи руководил фирмой почти полвека – полвека расцвета семейного бизнеса. Коронованные особы Европы жаловали Луи Картье специальными грамотами и стали называть его «ювелиром королей и королем ювелиров». Правнуки и правнучки Три его сына, среди которых не нашлось подлинного лидера, все же возглавили филиалы Cartier. Старший – Луи – в Париже, Жак – в Лондоне и Пьер – в Нью-Йорке. Отделение Cartier было даже в Южной Африке – ведь братья Де Бирз нашли там алмазы. Магазины империи Cartier сами казались произведениями искусства. А продавцы от Cartier были не просто профессионалами ювелирного искусства – они обязаны были знать несколько языков, владеть навыками дипломатов, устраивать приемы и даже… играть в поло. Постепенно власть в Cartier стала ускользать из рук самих Картье. Лучшими в деле становились новые управляющие и дизайнеры. В 1933 году ювелирное производство возглавила Жанна Туссен. Именно она придумала украшение, ставшее визитной карточкой фирмы, – пантеру из золота и платины, украшенную бриллиантами. Среди шедевров Cartier – магические часы со стрелками, как бы висящими в воздухе; часы бразильца Альберто Сантос-Дюмона, пионера авиации и личного друга Луи Картье; маршальский жезл, врученный командующему союзнических войск генералиссимусу Фердинанду Фошу; национальная награда Франции – Лотарингский крест. У Cartier заказывали свои шпаги члены французской Академии Андре Моруа, Франсуа Мориак, Жорж Дюамель, Жюль Ромэн… Самая знаменитая шпага принадлежала Жану Кокто и была сделана в 1955 году по его собственному эскизу. Сегодня представители фамилии Картье уже не имеют к ювелирному дому отношения. Cartier – акционероное общество, руководимое Советом директоров. Аллан Доминик Перрен, в 2001 году возглавивший Richemont Group (куда входит и Cartier), претворяет в жизнь лозунг «Cartier – это дорого, но доступно», его детище – серия Must de Cartier. Еще в 1984 году он основал Фонд современого искусства Картье. Недалеко от Парижа, в местечке Jouy-en-Josas, раскинулся парк, где любопытные могут увидеть скульптуры Сезара из испорченных часов и зажигалок Картье, а также знаменитый монумент работы Армана – 56 старых автомобилей, впрессованных в бетонный столб. Анна Рабина (ДЕНЬГИ № 26 (381) от 10.07.2002) 4 STORY:Миллиарды на кончиках волос «Я никогда не буду богатым», – сказал однажды химик Эжен Шуэллер. Он не предполагал, что основанной им компании по производству краски для волос суждено стать огромной империей L’Oreal, а его дочери, унаследовавшей отцовское предприятие, – одной из самых богатых женщин мира. Шерше ля фам «Дорогая, что случилось? И почему ты дома в шляпке?» – в голосе 26-летнего помощника лаборанта Эжена Шуэллера слышалось подлинное беспокойство. Еще бы! Вернувшись с работы в свою бедно обставленную квартирку, он застал молодую жену в слезах. Вместо ответа мадам Шуэллер просто сняла шляпку. Даже в плохо освещенной комнатке было видно, чем обернулось для молодой женщины стремление к красоте, – вместо белокурых локонов заплаканное личико обрамляли пегие пряди, больше похожие на солому. «Ну что ты, милая, стоит ли расстраиваться! Все равно ты самая красивая. Хочешь, я придумаю для тебя волшебную краску, и тогда твоими волосами будет восхищаться весь мир?» – бормотал Эжен, пытаясь утешить жену. «Да! Хочу такую краску», – неожиданно услышал он в ответ. Мадам Шуэллер не предполагала, что в скором времени получит не только волшебную краску, но и целое предприятие по ее производству – причем в собственной спальне. Химическая база Эжен Шуэллер родился в Париже в 1881 году. Его родители, выходцы из Эльзаса, поселились в Париже сразу после войны 1870 года и открыли маленькую кондитерскую на улице Шерш-Миди. После уроков маленький Эжен помогал родителям в семейной лавке, постигая премудрости изготовления пирожных и круассанов. Его будущее было предрешено – он станет кондитером, как и его отец. Но судьба распорядилась иначе. В 1891 году супруги Шуэллер, потерявшие все свои сбережения после того как лопнул проект Панамского канала, были вынуждены переехать в маленький городок Нелли. Там почти разорившимся кондитерам крупно повезло: престижный колледж Сент-Круа стал заказывать у них булочки и пирожки для учащихся. Старшему Шуэллеру даже удалось договориться о том, чтобы Эжену разрешили посещать занятия в колледже – заметьте, совершенно бесплатно. Увы, учеба в колледже для него закончилась слишком быстро. Бизнес на пирожных не пошел, родители продали лавку и подались на родину, в Эльзас. За недолгое время обучения в колледже он страстно увлекся химией. Но пока о продолжении учебы не могло быть и речи: юноша должен помогать родителям. Он работает разносчиком или торгует вместе с матерью тканями на рынке. А вечерами в сарайчике на заднем дворе мудрит с какими-то порошками и читает непонятные книжки, сплошь исписанные странными значками. В 1900 году, скопив немного денег, Эжен отправился в Париж, блестяще сдал вступительный экзамен в химический институт и через три года вышел из него дипломированным инженером-химиком. Во время учебы Эжен продемонстрировал такое рвение и такие способности, что его преподаватель профессор Виктор Огер предложил молодому специалисту место помощника лаборанта в Сорбонне. Заработки там были, конечно, небольшие, но жениться молодой ученый смог. Спальное производство Эжен Шуэллер не привык давать пустых обещаний. Да и самому стало интересно – а вдруг действительно получится чудо-краска? В те времена женщины красили волосы преимущественно растительными средствами – хной и басмой, которые не давали необходимых оттенков, да и пользоваться ими было непросто. А что если, призвав на помощь химию, сделать синтетическую краску, удобную в применении, щадящую волосы и к тому же самых разных цветов? По просьбе Эжена профессор Огер устроил молодого ученого старшим лаборантом в лабораторию Центральной аптеки Франции. Новые место и должность давали Шуэллеру большие возможности для химического творчества, и очень скоро его жена смогла протестировать новую краску. «Милый, это действительно волшебство! Посмотри, какой цвет! А как блестят мои волосы! Ты просто чудо!» Глядя на жену, которая, не переставая восторгаться, крутилась около зеркала, Шуэллер напряженно размышлял: «Может, предложить новое чудо-средство парикмахерам?» Через некоторое время он продал одному из них, своему знакомому, пару флакончиков краски, которую назвал звучным, но ничего не значащим словом L’Aureale, и почти не удивился, когда тот заказал еще. Работа закипела. Производство разместилось непосредственно в двухкомнатной квартире Шуэллеров на улице Альже: столовая играла роль демонстрационного зала, спальня – лаборатории. По ночам Эжен самостоятельно выпускал свою продукцию, а утром сбывал ее парикмахерам. Начальный капитал французской компании «Безопасные краски для волос», основанной в 1907 году, составлял 800 франков. Первичный рост В 1909 году судьба свела молодого предпринимателя с бухгалтером Эпернэ, который только что получил в наследство 25 тыс. франков. Мадам Эпернэ и ее подруги в восторге от краски L’Aureale, а парижские парикмахерские с нетерпением ждут очередных партий продукта. Шуэллер с воодушевлением рассказывает о новых разработках – и бухгалтер на свой страх и риск решился вложить нежданное богатство во вроде бы перспективное предприятие. С такими деньгами можно было расширять производство. Первым делом Шуэллер переместил свою компанию, которая теперь для краткости стала называться L’Oreal, в четырехкомнатную квартиру на улице Лувр. Кроме того, он нанял в качестве торгового агента бывшего парикмахера российского царского двора и активно занялся рекламой. В частности, ему в голову пришла гениальная мысль издавать профессиональную газету «Парижский парикмахер» – в ней Шуэллер не только рассказывал о собственной продукции, но и размещал информацию (конечно, не бесплатно) производителей-конкурентов. Вскоре «Парижского парикмахера» читали (и красили волосы краской L’Oreal) не только в Париже, но и в других городах Франции. А в 1910 году, спустя всего три года после создания марки, продукция L’Oreal уже продавалась в Голландии, Италии, Австрии. Еще через несколько лет «безопасные краски» можно было купить уже в США, Бразилии и даже в России. На сегодняшний день продукция группы L’Oreal представлена примерно в 150 странах. 85 % оборота делается за границей Франции и 50 % – за пределами Европы. В частности, на Соединенные Штаты приходится почти 30 %, около 13 % – на Японию. Сильные ходы Во время первой мировой войны Эжен Шуэллер был мобилизован, а компанией управляла его жена. Вернувшись в 1918 году с фронта, он повел дела с еще большим размахом. 1920-е годы – время многочисленных производственных экспериментов, принесших Шуэллеру связи, признание и деньги. В 1919 году по просьбе старых рекламодателей «Парижского парикмахера» он согласился принять на себя техническое управление маленькой фирмой, специализирующейся на выпуске полимеров. Через несколько лет модернизированное под его руководством предприятие превратилось в мощную компанию Nobel Francaise, деятельность которой распространилась до советской России, а сам Шуэллер стал ее генеральным директором. В 1925 году он создал французский филиал американской компании Valentine, наладив производство целлюлозного лака. Продвижению нового продукта снова помогли рекламные идеи Шуэллера – например, он заменил текстовые объявления на радио запоминающейся песенкой: «Лак выпускается в маленьких флаконах – “Валентин”, “Валентин”! Лак есть любого тона – “Валентин”, “Валентин”…» Поглощенный новыми обязанностями, Эжен Шуэллер тем не менее не забывал и о своем любимом детище. Для L’Oreal 1920-е годы – пора процветания. В квартире на улице Лувр компании стало тесно, и Шуэллер открыл свой первый завод на улице Клавель. Там работало уже 100 человек (трое из них – химики), и им было чем заниматься. Распространившаяся мода на короткие стрижки вызвала ажиотаж вокруг красок – отросшие корни на коротких волосах более заметны, и их требовалось постоянно подкрашивать. В ответ на повышенный спрос Эжен Шуэллер выпустил в 1929 году органическую краску, которую назвал Imedia. Новый продукт произвел настоящий фурор на рынке – никогда еще подобные средства не имели таких естественных оттенков и не наносились так легко. Оглушительному успеху краски Imedia способствовал и тот факт, что ее можно было использовать даже после химической завивки (еще одна примета моды того времени) – короткие стрижки требуют большего объема волос, а этого можно достичь только с помощью перманента. В общем, продукт быстро завоевал сердца дам во Франции, а затем и за границей. В 1935 году представители L’Oreal распространяли его в Италии, Австрии, Соединенных Штатах, Бразилии и на отсутствие клиентов не жаловались. Для продвижения Imedia Шуэллер применял неординарные маркетинговые ходы. Например, на упаковках с краской было честно напечатано предупреждение о возможной аллергии и рекомендации проводить предварительные тесты. Столь серьезная забота о клиенте и научный характер пояснений и инструкций также способствовали рыночным победам Imedia. Наконец, используя опыт «Парижского парикмахера», неугомонный Шуэллер запустил второе издание – профессиональный журнал «Ваша красота», в котором одновременно был главным редактором, художником и секретарем. Журнал, выходивший тиражом 50 тыс. экземпляров, получала примерно половина французских парикмахеров. Надо сказать, что общая ситуация в Европе была весьма подходящей для косметической деятельности – в благополучные 1930-е годы люди стали больше задумываться о личной гигиене и своем внешнем виде. В 1928 году Эжен Шуэллер купил компанию Monsavon, маленькое предприятие, выпускавшее туалетное мыло. Это приобретение позволило бы L’Oreal внедриться на рынок туалетных средств, который, как предчувствовал Шуэллер, должен был стремительно развиваться. Однако не все прошло гладко. Несколько лет Monsavon оставалась убыточной и приносила хозяину массу хлопот. Ради спасения марки Шуэллер даже был вынужден заложить часть личного имущества. Хорошо, что семья – жена и маленькая дочь Лилиан – отнеслась к этому с пониманием. Тем не менее, 10 лет спустя мыло Monsavon стало наиболее продаваемым во Франции. Здесь Шуэллеру опять-таки помогли его рекламные таланты. Он предложил спонсировать радиопередачу, которая «путешествовала» бы из города в город и исподволь призывала слушателей использовать качественную продукцию для ухода за внешностью. Le crochet radiophonique (так называлась эта передача) имела большой успех в течение нескольких предвоенных лет и по многочисленным просьбам слушателей была возобновлена сразу по окончании войны. Надо ли говорить, что главная цель Шуэллера была достигнута – вся Франция узнала о мыле Monsavon. Одновременно с продвижением брэнда Monsavon компания L’Oreal запустила в 1934 году знаменитый Dop – первый жидкий шампунь (до этого для мытья головы использовали мыльную стружку или обычное мыло). Эффектное, легко запоминающееся название придумал сам Шуэллер. В 1936 году произошло важнейшее для косметического бизнеса событие – во Франции был введен оплачиваемый отпуск. Шуэллер, словно предчувствуя это, разработал очередной продукт – солнцезащитное молочко Ambre Solaire, его L’Oreal начала выпускать в 1935 году. Мода на курорты плюс маркетинговые находки (например, экзотическое название, флакончики с рифленой поверхностью, которые не скользили в руках) обеспечили Ambre Solaire большой успех. В 1939 году в группе L’Oreal трудились уже более 1000 человек, и среди них дочь Шуэллера – Лилиан, которая во время каникул клеила этикетки на флакончики с краской. Компания имела около трехсот представителей, в основном бывших парикмахеров, которые напрямую работали с большинством французских косметических салонов. Подъем L’Oreal, успешная деятельность Nobel France и Valentine превратили Эжена Шуэллера в крупного промышленника. И, как следствие, если не в публичного политика, то минимум в видного общественного деятеля. Он, человек, создавший процветающий бизнес, считался экспертом в области экономики и в многочисленных выступлениях – статьях и лекциях – излагал свои взгляды относительно пропорциональных зарплат и окончания классовой борьбы. Позже, уже после войны, Эжен Шуэллер станет одним из самых горячих сторонников налога на электроэнергию. Сейчас компания L’Oreal работает в четырех областях косметического рынка – средств для волос, декоративной косметики, средств по уходу за кожей и парфюмерии. Она является единственной косметической группой, использующей все каналы сбыта: профессиональных парикмахеров, парфюмерные магазины, супермаркеты, аптеки, почтовые каталоги и, конечно, интернет. Косметика L’Oreal производится на 47 заводах, расположенных в 22 странах мира. Более 13 тыс. человек заняты в производственном секторе, в лабораториях компании трудятся около 2700 ученых – специалистов более чем в тридцати областях (химия, физика, биология, медицина, токсикология и т. д.). Каждый год они разрабатывают и тестируют более 3000 новых косметических формул. Прежним курсом После окончания Второй мировой войны жизнь во Франции постепенно входила в привычное русло. Благосостояние населения неуклонно росло, повсюду возводились современные жилые дома с водопроводом – люди с готовностью тратили на средства гигиены и косметику все больше денег, что не могло не сказаться на развитии L’Oreal. Тем более что Шуэллер чутко улавливал перемены в настроениях своих покупателей. В 1945 году L’Oreal первой в Европе вывела на рынок «холодный перманент» Oreol – средство для щадящей химической завивки. Два года спустя – огромный успех Rege-Color, первой краски для самостоятельного использования (без помощи парикмахера). Именно в связи с ее выпуском компания, продукция которой до сих пор распространялись исключительно через парикмахерские, освоила классические сети сбыта – магазины и, в частности, аптеки. В 1950-е годы с появлением телевидения начал активно развиваться новый вид рекламы. И, конечно, Эжен Шуэллер не упустил это из виду. О новых продуктах L’Oreal теперь можно было узнавать не только из радиопесенок. Некоторые ролики, снятые при непосредственном участии Шуэллера, – настоящие произведения искусства. Например, в 1953 году один из них даже получил премию «Оскар». В том же 1953 году, за четыре года до смерти, Шуэллер открыл первый филиал компании L’Oreal – в США. Сейчас L’Oreal Group имеет прочные позиции на крупнейших рынках – в Европе, Японии, Америке. Компании принадлежат такие всемирно известные марки, как L’Oreal Paris, Garnier, Maybelline, L’Oreal Professionnel, Redken, Lancome, Biotherm, Parfums Giorgio Armani, Cacharel, Ralph Lauren, Helena Rubinstein, Vichy. В ее ассортименте более 2 тыс. наименований продукции. После приобретения шести американских косметических фирм (в частности, крупнейшей Maybelline) L’Oreal стала лидером на рынке США. При этом большое внимание группа уделяет развивающимся странам с быстро растущей экономикой. В большинстве таких государств у L’Oreal есть филиалы, через которые она контролирует продвижение своих марок. Дочь Эжена Шуэллера, Лилиан Бетанкур, унаследовавшая империю L’Oreal, – самая богатая женщина мира. Ее личное состояние оценивается в 14,3 млрд евро. Екатерина Марголис (ДЕНЬГИ № 48 (252) от 08.12.1999) 5 STORY: Укротитель лезвий Кинг Кемп Жиллетт не просто придумал и «раскрутил» безопасную бритву. Он привил покупателям новую культуру потребления – когда вещь после использования просто выбрасывается, а не служит годами. Он придумал новую идеологию, открыл эпоху одноразовых носовых платков, зажигалок, стаканчиков и тарелок. Блестящая идея, которая приносит свои плоды до сих пор. Каждый год идейные последователи Жиллетта осваивают новые сферы производства, делая мир вещей все более одноразовым. Хуже для мужчины нет Однажды летним утром далекого 1895 года он посмотрел в зеркало на свою заросшую физиономию и пробормотал короткое и звучное ругательство, разные варианты которого ежедневно произносят все мужчины вне зависимости от языка, страны и профессии. Все они одинаково ненавидят процедуру утреннего бритья. В особенности тупой бритвой. На этот раз исполнителем традиционной арии был 40-летний агент по продажам Кинг Кемп Жиллетт, успешный распространитель бутылочных пробок нового типа. Его, однако, манили иные берега. Он мечтал что-то изобрести. Что-то такое простое и прекрасное. Он родился и вырос в провинциальном городишке со звучным французским названием Fond du Lac (Озерная Глубь), в штате Висконсин. Здесь от всего веяло замшелостью и основательностью. Неторопливая жизнь, патриархальные устои, серьезные бородатые лица, долгие зимние вечера. Это было не для него. Как, впрочем, и не для его отца, от которого он унаследовал живость ума и немалое самолюбие. Чтобы заняться бизнесом и дать сыну образование, отец Жиллетта перевез семью в Чикаго: большой город – большие возможности, говаривал он. Там Жиллетт-старший открыл мастерскую по ремонту и обслуживанию швейных машин. Она приносила неплохой доход, и это внушало надежды на лучшее. Все рухнуло из-за Чикагского пожара 1871 года – легендарной катастрофы в американской истории, которая смешала карты и переплавила многие судьбы. Мастерская сгорела, а с ней и все дело. Вскоре отец запил, и Кингу пришлось взять содержание семьи на себя. Работу он нашел быстро. Небольшая компания по продаже бытовых мелочей – от зубочисток до мыла – приняла улыбчивого и энергичного юношу на должность торгового агента. Продавать Кинг умел и быстро завоевал репутацию перспективного работника. Он разъезжал с товаром не только по американским просторам, но освоил и Англию, прорубив компании, на которую честно трудился, окно в Европу. Но детская мечта сделаться изобретателем не оставляла его. Время только подстегивало его страсть: конец прошлого века был эпохой изобретений – телефон и радио, электрические лампочки и автомобили. В 1891 году мистер Жиллетт переехал в Балтимор и устроился на новую работу в фирме Baltimore Seal Company, производившей штопоры и пробки. Он подружился с Уильямом Пейнтером, изобретателем штопора и латунной крышки с внутренней пробковой прокладкой – той, которая в наши дни ассоциируется прежде всего с водочной бутылкой. В первое же воскресенье месяца тот пригласил Кинга на обед. Вскоре воскресные обеды сделались регулярными – приятели обсуждали инженерные новинки, фантазировали от души. Разговор об очередном изобретении непременно сопровождался открытием и распитием бутылки калифорнийского вина или даже французского коньяка. Однажды, откупоривая очередную бутылку и глядя на изящную крышку собственного изобретения, Пейнтер заметил: – Кинг, ты вот все хочешь изобрести что-нибудь этакое. А знаешь, что мне пришло в голову? Ведь, может быть, главная прелесть моей пробки в ее дешевизне и недолговечности. Открыл бутылку, пару раз закрутил туда-сюда, и все – на помойку. Подумай! Эта мысль Кингу понравилась. От нее веяло новизной. Он много раз говорил о том, что пора отбросить амбиции изобретателей прошлых веков, которые претендовали на вечность. Он искренне считал, что надо быть проще. Сказано – сделано. Сделано – использовано. Использовано – выброшено. Очень в духе времени. Идеологии и вдохновения хватало, но требовался научный подход. Квинтэссенцией рационального метода казался словарь. По вечерам Кинг мечтательно листал его, вчитываясь в каждое слово, обозначающее предмет. «Существительное» – всплыло что-то из недр школьного детства. «А» – алмаз, чтоб стекла резать. Нет, такая штука уже есть. «Б» – бутылка, пробками для которой я торгую. «В» – велосипед. Чего ради я на старости лет собрался изобретать велосипед? Он зевнул и закрыл словарь. А на следующее утро… Как закалялась сталь 20 лет спустя он так вспоминал это утро: «Я взглянул в зеркало и, начав бриться, тут же обнаружил, что моя бритва безнадежно тупа. Она была не просто тупа, а именно безнадежно. Заточить ее самому мне было не под силу. Нужно было идти к парикмахеру или в точильную мастерскую. Я стоял, растерянно глядя на бритву, и вот тут-то в моей голове и родилась идея. Или картина. Не знаю. Во всяком случае, я точно знаю, что в этот миг и родилась жиллеттовская бритва. Я увидел ее целиком, в одну секунду задал себе десятки вопросов и ответил на каждый из них. Все происходило быстро, как во сне, и напоминало скорее откровение, чем рациональное размышление». Американские бритвы конца 1890-х годов почти в точности повторяли, как это ни удивительно, свой древнеегипетский прототип. Они состояли из лезвия, задняя часть которого крепилась к ручке и была намертво впаяна в нее. Идея Жиллетта состояла в том, что задняя часть не нужна. Достаточно заточить тонкую полоску стали с двух сторон и закрепить ее в простом съемном горизонтальном держателе, который, в свою очередь, прикреплялся бы к ручке перпендикулярно. Как только лезвие тупилось, его можно было выкинуть и вставить новое. Конструкция была предельно проста. «Я стоял и улыбался как последний дурак. Собственно, я и был дураком. Я ничего не понимал в бритвах, а в свойствах стали разбирался и того меньше». «Готово. Наше будущее обеспечено», – написал он жене, гостившей у родственников в Огайо. И, как всегда, поспешил. Потребовалось 11 лет проб и ошибок, прежде чем изобретение принесло хоть цент. Но Кинг об этом пока не знал. Окрыленный, он влетел в ближайший хозяйственный магазин, купил там моток стальной ленты для изготовления часовых пружин, простейшие инструменты и чертежную бумагу. Со всем этим он отправился домой и через неделю явил свету первую бритву с одноразовыми лезвиями. На смену борьбе за долговечность лезвия пришла борьба за дешевизну. Кинг был уверен в успехе своего предприятия. Ведь моток ленты стоил всего 16 центов за фунт, а из фунта, по его подсчетам, должно было получаться 500 лезвий. «Не имея технического образования, я и не подозревал, что мне требовалась сталь особого качества, значительно более дорогостоящая, чем та, с которой я начал свои эксперименты». Но Кинг буквально помешался на своей идее, изгототавливая все новые и новые модификации бритвы. За последующие 8 лет опытов, в изнурительной борьбе за дешевизну лезвия он истратил более $25 тыс. Он почти ни с кем не виделся и целыми днями просиживал в лаборатории или над чертежами. Нужна была тонкая, прочная и при этом дешевая сталь. Специалисты, к которым он обращался, советовали бросить бессмысленные поиски. Закалить стальную полоску такой толщины – все равно что пытаться сшить платье из нитки. Если бы Жиллетт получил соответствующее техническое образование, он бы давно махнул рукой и сдался. Но он не отступал. Дело сдвинулось с мертвой точки в 1900 году, когда за техническое воплощение жиллеттовской идеи взялся Уильям Никерсон, выпускник Массачусетского технологического института. Никерсон разработал технологию укрепления и заточки стальной ленты. Еще несколько месяцев работы – и решение найдено. Жиллетт закончил разработку окончательной модели. Когда он наконец выполз из своего добровольного заточения, друзья подняли его на смех: – Ты, приятель, совсем одичал. Ты хоть в зеркале-то себя видел? Изобрел бритву, а сам зарос, будто в лесу живешь. Он не обиделся, а принял это к сведению. Он уже сам об этом думал. Беда была в том, что, как на грех, бороды снова стали входить в моду. Первыми начали носить бороду представители королевских фамилий Европы, а затем волна докатилась и до Америки. Переломить моду не удастся, но ведь возможен компромисс. Усы – чем не компромисс? Так появились те самые знаменитые жиллеттовские усы, которые стали фирменным знаком компании. Но в их волшебную силу не верили еще ни сам обладатель усов, ни те, кому он пытался предложить свое изобретение. Друзья шутили, а инвесторы и инженеры оставались равнодушны и в ус не дули. На лезвии И все же в 1901 году Жиллетту удалось убедить нескольких друзей вложить в дело небольшие суммы в качестве первоначального капитала. Набрав $5 тыс., он получил патент на свое изобретение и открыл фирму. Первые одноразовые бритвы появились на рынке в 1903 году. Тогда удалось продать 51 бритву и 168 лезвий. В следующем – 91 тыс. бритв и 123 тыс. лезвий. К 1908 году объем продаж превысил $13 млн. Во время Первой мировой войны мода на бороды, разумеется, сошла на нет и спрос на бритвы резко вырос. Наступил звездный час Жиллетта. Военное время и походные условия требовали упрощенного быта. Одноразовые бритвы были весьма кстати. Они решали сразу множество проблем: были дешевы, просты в обращении, не требовали ухода и, будучи одноразовыми, гарантировали гигиеничность. Кроме того, вместе с ними отпадала необходимость в полковом брадобрее. Жиллеттовские бритвы начали расходиться в небывалых количествах. К 1917 году ежегодно продавался 1 млн бритв и 120 млн лезвий. Война закончилась, а привычка бриться самостоятельно осталась. Знаменитый парадокс «Кто бреет брадобрея, если он бреет только тех, кто не бреется сам?» ушел в историю. Наступил 1921 год. 20-летний срок первоначального эксклюзивного патента истекал, а это означало, что на следующий же день после его окончания любая компания могла выбросить на рынок одноразовые бритвы и составить Жиллетту конкуренцию. «Разведка» доносила, что несколько производителей готовы выпускать дешевую имитацию жиллеттовских бритв. Судьба компании висела на волоске. За полгода до истечения срока патента Жиллетт разработал и выпустил новую модель ценой доллар за штуку (предыдущие стоили от $5). В тот год доход компании был рекордным. Величайшая мелочь К 1930 году компания Gillette слилась с конкурирующей компанией. Вплоть до начала Второй мировой войны она продолжала расширяться. В моду вошла бритва, в которой лезвие было вставлено в цельный пластмассовый корпус. После использования ее выбрасывали всю, а не только лезвие. Кроме того, компания стала производить бритвенные аксессуары и кремы для бритья. В 1947 году, уже после смерти изобретателя (он умер в 1932 году), одноразовая бритва пережила второе рождение. На смену привычным, завернутым в промасленную бумагу отдельным лезвиям пришли безопасные кассеты с встроенными лезвиями. Затем в 1957 году появилась первая бритва Gillette с подвижной головкой. Последняя модель жиллеттовской бритвы с тремя лезвиями под названием Mach много раз мелькала в рекламных роликах на экранах российских телевизоров. И мы, как и все прогрессивное человечество, влились в цивилизованное одноразовое русло, внеся свой вклад в миллиардные продажи бритв, сорокамиллиардные продажи лезвий, в работу тысяч фабрик не только в Америке, но и в Аргентине, Австралии, Канаде, Бразилии, Мексике, Англии, Франции, Германии и Швейцарии. Теперь и в наших домах появились упаковки со знаменитыми усами изобретателя одноразовых бритв Кинга Жиллетта. Сам же 77-летний основатель одноразовости и продавец сиюминутности незадолго до смерти скромно заметил: «Из всех великих изобретений одноразовая бритва – величайшая из мелочей». Жиллетт мог умирать спокойно. Ведь он оставлял в наследство своей семье одно из самых крупных состояний в Америке. Дмитрий Абанкин, Анна Рабина (ДЕНЬГИ № 34 (238) от 01.09.1999) 6 STORY: Они отмыли Америку Мы чистим зубы Blend-a-med, а раковину – Comet, руки моем мылом Safeguard, а посуду – Fairy. Нам не страшны пятна, потому что есть Tide, и перхоть – потому что есть Head & Shoulders. Попки наших младенцев всегда розовы, да и нам самим вполне комфортно и сухо. В общем, представить нашу жизнь без Procter & Gamble так же невозможно, как Проктера без Гэмбла. А саму компанию – без изобретений Виктора Миллса. Например, без памперсов, которые Миллс придумал ровно 40 лет назад. Как Проктер и Гэмбл стали родственниками Англичанин Уильям Проктер и ирландец Джеймс Гэмбл могли бы никогда не встретиться, если бы в начале прошлого века судьба не занесла обоих в Америку. А именно в Цинциннати (штат Огайо). 16-летнего Джеймса Гэмбла в США привез отец – священник-протестант, уставший влачить полунищенское существование в вечно неспокойной католической Ирландии и решивший начать новую жизнь где-нибудь в Иллинойсе. Однако путешествие Гэмблов закончилось немного ближе к побережью Атлантики: в дороге Джеймс занемог, и семья сделала остановку в Цинциннати – местечке шумном и оживленном. Пока Джеймс набирался сил, преподобный Гэмбл успел переквалифицироваться в зеленщики, но продолжал проповедовать в семейном кругу и воспитывал сына примерным христианином. Окрепший телом и духом Джеймс сначала помогал отцу в лавке, а потом пошел в ученики к самому опытному мыловару штата – мыло в то время приносило неплохой доход. Настолько неплохой, что через несколько лет Джеймс открыл собственную мыловарню и смог завести семью. Его женой стала Элизабет Норрис, дочь Александра Норриса, вполне преуспевающего изготовителя свечей. В этом же году сыграли еще одну свадьбу: Оливия, сестра Элизабет, вышла замуж за вдовца Уильяма Проктера. Уильям тоже оказался в Америке не от хорошей жизни. В старой доброй Англии он влез в долги, чтобы осуществить мечту свой жизни – открыть магазинчик шерстяных изделий. Но, увы, магазин просуществовал ровно один день: на следующее утро после открытия Уильям обнаружил дверь магазина взломанной, а прилавки пустыми. Он поклялся кредиторам вернуть $8 тыс. долга – огромную по тем временам сумму, но попросил их разрешения покинуть Англию, чтобы отправиться на заработки в «сказочно богатую Америку». Тем не оставалось ничего иного, как поверить Проктеру и согласиться повременить с судебным разбирательством. Засади они его в долговую яму – вернули бы какие-то крохи. А так появлялся хоть какой-то шанс получить все. Уильям с женой Мартой отправились в Кентукки. Но им тоже не довелось добраться до места назначения: в дороге Марта подхватила холеру и спустя несколько дней умерла. Несчастье случилось как раз в Цинциннати, где Проктер и похоронил жену. Не в силах двигаться дальше, он решил осесть неподалеку от ее могилы и устроился клерком в один из местных банков. Но низкого жалованья не хватало даже на жизнь, не говоря уж о том, чтобы расплатиться с долгами, и через несколько месяцев Уильям решил заняться изготовлением свечей – делом сложным, но весьма прибыльным. Несколько лет понадобилось на то, чтобы организовать небольшое свечное производство. И все эти годы призрак грабителей не давал Проктеру спать спокойно. Экономя на собаке, Уильям пугал злоумышленников таким образом: рядом с мастерской поставил огромную собачью будку, привязал цепь внушительных размеров, рядом положил здоровенные обглоданные кости. Воры не беспокоили, жизнь потихоньку налаживалась. Проктер даже смог расплатиться с кредиторами. Теперь вдовец подумывал о новом браке. Его женой и согласилась стать Оливия Норрис, с которой Проктер познакомился в церкви. Таким образом, Уильям Проктер и Джеймс Гэмбл стали родственниками. Как Проктер и Гэмбл стали партнерами А на том, чтобы Проктер и Гэмбл стали партнерами, настоял их тесть. Глупо заниматься делом поодиночке, тем более что свечнику и мыловару нужно одно и то же сырье: животное сало. Так в апреле 1837 года появилось предприятие Procter, Gamble & Co. Под «Co» некоторое время скрывался некий мистер Таррант, приглашенный участвовать в предприятии в качестве инвестора. Но примерно через год мистер «Со» исчез, видимо, устав ежедневно выслушивать псалмы, которые Уильям и Джеймс распевали за работой. Но, по всей видимости, их молитвы были услышаны не только Таррантом – по крайней мере, компания Procter & Gamble успешно конкурировала с восемнадцатью производителями мыла и свечей Цинциннати. Очень скоро их продукцию начали узнавать по характерному рисунку на ящиках – звездам и полумесяцу, заключенным в круг. Компаньонам, быть может, и в голову не пришло бы разрабатывать свой фирменный знак, если бы Проктер однажды не обратил внимание на грубые кресты, намалеванные на ящиках с продукцией: так неграмотные грузчики помечали, в каких ящиках мыло, а в каких – свечи. Набожный Проктер распорядился поменять кресты на звезды. Вскоре рядом с ними появился и полумесяц. А после того как один торговец вернул всю партию свечей, усомнившись в их подлинности только потому, что на ящиках не было знакомого рисунка, уже ни одно изделие не обходилось без фирменного знака Procter & Gamble. Через 22 года работы предприятие Проктера и Гэмбла, начальный капитал которого составлял $7192 и 24 цента, продало свечей и мыла на $1 млн. К началу 1960-х годов они имели уже небольшой завод, 80 рабочих, фирменный знак – и сыновей, готовых продолжить отцовское дело. Сыновьями можно было гордиться. Уже первое серьезное задание, порученное им, было выполнено блестяще. В самый канун гражданской войны Уильям Александр Проктер и Джеймс Норрис Гэмбл отправились в Новый Орлеан на закупку древесной смолы, необходимой в производстве мыла и свечей. В разговорах попутчики то и дело произносили слово «война», и, хотя других поводов для тревоги не было, молодые люди скупили чуть ли не весь новоорлеанский запас смолы по доллару за бочку. Несколько месяцев спустя войскам северян понадобилось огромное количество мыла и свечей, цены на них подскочили, резко взлетела и стоимость смолы – до $15 за бочку. Procter & Gamble продавала свой товар по ценам более низким, чем у конкурентов, не успевших сделать запасы, но все равно снимала жирный навар. Более того, компания получила свой первый крупный госзаказ, так что каждый солдат, вернувшийся с войны, отлично знал ее звезды и полумесяц. Удача сопутствовала младшему поколению Проктеров и Гэмблов и после войны. Джеймс Норрис Гэмбл, химик-самоучка, разработал новый сорт мыла – очень белого и очень твердого. А Харли, младший сын Проктера, придумал для него название – Ivory, что в переводе означает «слоновая кость» (о дворцах из слоновой кости Харли услышал на воскресной проповеди). Эта марка настолько понравилась покупателям, что мыло с названием «Айвори» с успехом продается во многих странах до сих пор. Впрочем, белизны, твердости и звучного названия для такого успеха было явно маловато. Требовалось что-то еще. И оно появилось. Опять помог случай. Однажды рабочий, следивший за варкой Ivory, то ли заснул, то ли с кем-то заболтался, в результате на целый час позже отключил аппарат. Побоявшись гнева хозяев, он не признался, что мыло переварено. И оно поступило в продажу. Через неделю у дверей склада Procter & Gamble появились покупатели, потребовавшие «мыла, которое не тонет, как все остальные, а плавает». Хозяйкам, стиравшим белье в реках и озерах, как раз этого и не хватало. В начале 1920-х годов все уже было по-другому. Во всяком случае, стирали уже не Ivory, которое за десятилетия из идеального средства для стирки превратилось в «мыло красоты». Об этом сообщал журнал Cosmopoliten – в рекламной заметке рядом с картинкой, изображающей леди Айвори, томную красавицу в платье цвета слоновой кости. К рекламе компания Procter & Gamble подходила очень серьезно. Но с тех пор как в 1882 году Харли Проктеру с трудом удалось убедить старшее поколение в необходимости тратить деньги на рекламу, картинок в иллюстрированных журналах и фотопортретов тогдашних звезд с «мылом красоты» в руках стало уже недостаточно. Нужно было задействовать новые, современные средства рекламы. Например, радио. И вот в перерывах между первыми радиосериалами стала звучать реклама мыла от Procter & Gamble. То был радиосериал о семейке Колдбергов, его тут же окрестили «мыльной оперой». Скорее всего, Procter & Gamble так и осталась бы в памяти поклонников «мыльных опер» одним из крупнейших производителей мыла (к тому времени компания продавала уже свыше 50 сортов мыла; свечи не выдержали конкуренции с электролампами, и в 1920 году Procter & Gamble перестала их производить), если бы не выдумщик по имени Виктор Миллс. Как Procter & Gamble обеспечила свое будущее Мы никогда не узнаем, догадывался ли Уильям Купер Проктер (последний из семьи основателей, непосредственно руководивший компанией), принимая на работу молодого человека по имени Виктор Миллс, какое значение это будет иметь для будущего Procter & Gamble. К 1925 году, когда Миллс стал первым инженером-химиком компании, он успел послужить на флоте во время первой мировой войны, поработать сварщиком на Гавайях, жениться и окончить химико-технологический факультет Вашингтонского университета. Энергии и идей у него было хоть отбавляй, и Виктор с энтузиазмом взялся за работу. Глядя, как его жена мучается со стиркой, и услышав однажды ее причитания: «Ах, Виктор, эти мыльные стружки, что делает твоя компания, совсем не хотят растворяться в воде!» – он придумал мыльные хлопья для стирки и мытья посуды. А немного позже – первый синтетический стиральный порошок Dreft, прообраз Tide. Жена была не только вдохновительницей сумасшедших идей Миллса. И она, и их дочь Мэйл стали настоящими подопытными кроликами в той лаборатории, в которую Миллс превратил свой дом. Если папа являлся с работы, заляпанный чем-то красным и благоухающий вишней, Мэйл знала: он придумал новую зубную пасту, которой на ночь придется почистить зубы. Если на лацканах папиного пиджака виднелись белые отпечатки пальцев, значит, завтра вся семья будет дегустировать новый кондитерский порошок для бисквитов и целый день в огромных количествах поедать кексы. Мэйл не сомневалась, что ее будущие дети не избегнут той же участи. Она не ошиблась. Когда у нее появился первый ребенок, Миллс, возглавивший к тому времени отдел исследований и развития Procter & Gamble, задумался над тем, как бы сделать помягче бумажные одноразовые платки, чтобы они не царапали внуку нос. Когда у Мэйл появился второй ребенок, дедушка Вик, обожавший внуков и ненавидевший стирать ползунки и марлевые прокладки, загорелся идеей создания одноразовых бумажных подгузников. Внукам Миллса, щеголявшим в первых опытных образцах подгузников, приходилось несладко – в пластиковых трусах им было жарковато. Да и застегивать их булавками было не слишком удобно. Но несколько месяцев работы – и проблема была решена. В марте 1959 года в магазины Иллинойса поступила первая партия «Памперсов» (pamper в переводе с английского означает «баловать»). Отзывы покупателей были самыми благоприятными, рынок сбыта казался бескрайним – Америка переживала демографический подъем. Неудивительно, что к началу 1990-х годов «Памперсы» стали настолько популярными в мире, что стали синонимом самого понятия «одноразовые подгузники». Благодаря им Procter & Gamble получила возможность расширить производство и ассортимент продукции, а потом и скупить многие торговые марки. Сейчас компания производит свыше 40 групп изделий, включающих более 300 наименований. Это мыло, зубные пасты, стиральные порошки, моющие средства, шампуни, пищевые продукты, женские прокладки и, конечно, «Памперсы», о которых мир впервые услышал 40 лет назад. Но имя их создателя широкой публике стало известно лишь из газетных статей, посвященных памяти Миллса. «Отец подгузников» и автор еще 25 запатентованных изобретений, превративших Procter & Gamble в многопрофильный концерн, умер в 1997 году в возрасте 100 лет. Почему он не стал называть свое гениальное изобретение собственным именем, вполне понятно. Но не будь он так брезглив, дети всего мира узнавали бы его имя одновременно со словами «папа» и «мама». Елена Вансович, Анна Рабина (ДЕНЬГИ № 19 (272) от 17.05.2000) 7 STORY: Венец растворения Вкусно поесть любят все. При этом людей, готовых к многочасовым бдениям у плиты, не так уж и много. Трудоемкие блюда ушли из нашей повседневности вместе с жесткими корсетами, сложными прическами и большим количеством свободного времени. Главное преимущество еды и напитков из порошков и кубиков – быстрота и удобство. За это мы должны благодарить двух людей – Генри Нестле и Юлиуса Магги. Именно они придумали растворимую еду. Иные советские писатели двадцатых годов, описывая модель идеального общества, немалое внимание уделяли «еде будущего» – по их мнению, строитель коммунизма не должен был отвлекаться от строительства, а все необходимое для жизнедеятельности получать, заглатывая одну-единственную пилюлю. Писатели-фантасты семидесятых не были столь категоричны. На самом деле «еда будущего» – вовсе не атрибут «идеального человека» и не фантастика. Вот уже больше 100 лет порошки и кубики, превращаемые в еду струей кипятка, сопровождают любого желающего на протяжении всей его жизни. Даже младенцу понятно, что без молочных смесей и растворимых кашек не вырасти большим и сильным. Люди постарше отдают себе отчет в том, что гораздо удобнее и быстрее растворить в воде бульонный кубик, чем ощипывать и варить курицу. А уж банка растворимого кофе непременно занимает почетное место на кухне в любом доме. В общем, главным кулинарным достижением современного человека стало умение вскипятить воду. Растворимая еда для младенцев Первым потребителем растворимой еды стал грудной ребенок. Примечательно, что она появилась на свет потому, что Генри Нестле очень любил свою жену. Отец порошкового питания для детей и основатель компании Nestle родился 10 августа 1814 года одиннадцатым по счету ребенком в семье франкфуртского стекольщика. Его родители, ревностные протестанты, учили своих детей: служить Богу нужно не только молитвой, но и усердным трудом. Эти уроки Генри усвоил очень хорошо – в годы учебы свои знания он черпал не только из научных фолиантов, но и из практической работы: пока юноша учился искусству фармацевтики, он сменил не меньше четырех рабочих мест. По окончании учебы 25-летний Генри Нестле решил обосноваться в швейцарском городке Веве. Здесь он устроился в аптеку. В течение четырех лет, смешивая порошки и отпуская покупателям лакричные леденцы, Генри мечтал о собственном деле. И фортуна улыбнулась ему: в 1843 году на деньги, занятые у вдовствующей тетки из Франкфурта, Нестле приобрел по сходной цене небольшое перерабатывающее производство – фабрику, склады, прилегающие поля и луга, лесопилку, пресс для переработки костей и машину для изготовления растительного масла. Сначала Нестле наладил выпуск фруктовых ликеров и уксусов. Чуть позже начал производить газированную воду и лимонад. Потом молодому предпринимателю захотелось чего-нибудь поострее – к уксусу добавилась горчица. На этом эксперименты не закончились. Пользуясь своими познаниями в химии, Нестле занялся изготовлением газа для уличных фонарей. Заменив масляные светильники газовыми, Нестле не только сделал крохотный Веве светлее. Он смог неплохо заработать. В начале 1960-х годов педантичный Генри посчитал, что его состояние вполне позволяет ему жениться. Его избранница – меланхоличная и хрупкая Клементин Эман, из семьи франкфуртского врача, была на 19 лет моложе. К сожалению, она не отличалась хорошим здоровьем и не могла стать матерью. Тем не менее в доме четы Нестле всегда раздавались детские голоса – Клементин охотно возилась с ребятишками, пока их мамы работали на фабрике ее мужа. Именно она и обратила внимание Генри на то, что младенцам часто не хватает материнского молока. О том, что его работницы вынуждены часто покидать рабочие места, чтобы покормить своих детей, Нестле знал и сам. В 1860-х годах он начал эксперименты с коровьим молоком, пшеничной мукой и сахаром, вознамерившись создать заменитель грудного молока – продукт, который можно было бы употреблять при любых условиях. В 1867 году появилась готовая молочная смесь для грудных детей Farine Lactue Henri Nestle – порошок, легко растворимый в воде. Первым потребителем новой молочной смеси был новорожденный ребенок одной из сотрудниц Нестле. Малышу не годилось в пищу ни материнское молоко, ни коровье, ни козье. Порошок Нестле просто спас ему жизнь. Теперь Клементин могла почувствовать себя настоящей матерью. Всех детей, которых она выкормила из бутылочки молочной смесью, созданной мужем, Клементин называла не иначе как «наши детки». Вид счастливой жены с младенцем на руках натолкнул Генри на мысль создать эмблему для своей продукции – что-нибудь напоминающее о материнстве, любви, безопасности. В качестве символа Нестле выбрал графический перевод своей фамилии – маленькое птичье гнездышко. Перед своей смертью в 1890 году 76-летний Генри Нестле мог с удовлетворением вспоминать не только своих названных детей. Два других его детища – порошковое молоко и компания собственного имени – пользовались большим успехом и имели все шансы этот успех упрочить. Так и случилось. Уже в начале 1900-х годов компания Nestle управляла своими заводами в США, Англии, Германии и Испании. К растворимому детскому питанию Нестле прибавились первое в Европе сгущенное молоко и первый молочный шоколад. А к началу Первой мировой войны компания производила и другие растворимые продукты: порошковый растворимый напиток для детей Milo и порошковое масло-молоко. Словом, проблема быстрого кормления детей была решена. В то же самое время в той же самой Швейцарии решалась проблема быстрого кормления взрослых. Этим занимался Юлиус Магги. Растворимая еда для взрослых Отец Юлиуса Магги был родом из Ломбардии, мать – дочерью цюрихского учителя. Родившийся 9 октября 1846 года в маленькой швейцарской деревне, Магги удачно сочетал в себе южную дерзость и северное благоразумие. В свои 24 года Юлиус Магги унаследовал семейный бизнес: мельницу в городе Кемптал, недалеко от Цюриха. Что он действительно умел – так это молоть. В муку Магги хотел превратить все: пшеницу, рожь, горох, бобы. От своего друга доктора Шулера Магги узнал, что овощи при сушке не теряют своих питательных качеств. Вдохновленный этим знанием, Магги оборудовал свою мельницу специальным устройством для сушки овощей и бобовых. Из них предприимчивый мельник-изобретатель сделал овощную муку – первый в своем роде растворимый суп. Хозяйки быстро оценили новый продукт: пять минут – и горячий питательный суп готов. К 1886 году Магги торговал тремя видами растворимых супов, которые продавались в пакетиках. Филиалы Maggi & Company были открыты по всей Европе. К рекламе своих продуктов Юлиус Магги привлекал самых известных людей того времени. Они расхваливали его в один голос: «Результатом эмансипации женщин становятся пессимизм и перегрузки на работе. Женщинам все больше приходится принимать решения самим. Но теперь у них есть способ облегчить свою участь. Это растворимый суп Магги!» Очень скоро Магги понял, что быстрота и удобство приготовления – не единственный залог успеха его продуктов. Необходимо было сделать их съедобными. В 1890 году Магги предложил покупателям еще одну новинку – особый аромат для улучшения вкуса блюд. Баночки с универсальным порошком распродавались мгновенно: ведь приправу можно было использовать и для супа, и для соуса, для мяса и овощей, гарниров и салатов, и во время приготовления пищи, и перед подачей на стол. Изменилась и реклама. Плакаты, расклеенные повсюду, кричали: «Какая домохозяйка сегодня не знает о приправе Магги? Всего одна ложка сделает любое блюдо превосходно вкусным!» Но Магги не оставил идею стереть в порошок все, что можно есть. Пришла очередь мяса. А точнее, концентрированного мясного бульона, принявшего форму растворимых кубиков. Теперь на рекламных плакатах антропоморфные овощи вместе с солью и перцем запрыгивали на спину быку и оттуда все вместе – в огромный котел, в котором варился говяжий бульон Магги. Надпись на плакате: «Мы даем вам все самое лучшее». Популярность нового продукта была столь велика, что уже в 1901 году бывший мельник стал владельцем производства с отделениями в нескольких странах. А свой первый зарубежный завод он построил не где-нибудь, а в самой Франции – законодательнице кулинарной моды. Для вясчего привлечения внимания покупателей к бульонным кубикам пробные упаковки раздавали прохожим, по улицам ездили лотки, заваленные этими кубиками, – берите бесплатно, только попробуйте. Демонстрационные парады, плакаты, пакеты, глянцевые афиши на стенах и люди-бутерброды на улицах города. Рекламе продукции в компании Maggi продолжали уделять большое внимание и после смерти ее основателя в 1912 году. Но самой лучшей рекламной акцией для растворимой еды стала сначала Первая, а потом и Вторая мировая война. Растворимая еда для настоящих мужчин Солдаты – тоже люди, которым нужно есть. Война – вот когда действительно пригодились растворимые супы и бульонные кубики Maggi. Солдаты и офицеры – вот кому действительно полюбились молочные порошки от Nestle. Во время Первой мировой за счет огромных государственных заказов обе компании смогли существенно укрепить свое положение. Компания Nestle к концу войны имела уже 40 заводов. Ассортимент продукции компании Maggi значительно расширился. Солдаты с удовольствием поедали куриный суп, приготовленный из кубика, и напевали популярную тогда рекламную песенку (перевод с англ. Алексея Ходорыча): Пока в солдатский рацион Не будет Maggi-суп включен, Отец, я не пойду служить, Без Maggi дня мне не прожить… А ну-ка, сын, скорее в строй! Тебе скажу секрет простой. Так вот: Maggi’ческий бульон — И есть солдатский рацион. Вторая мировая оказалась не менее важной вехой в истории успеха обеих компаний. Например, Nestle увеличила объем продажи своей продукции с $100 млн в 1938 году до $225 млн в 1945 году. Во время Второй мировой войны на рынке появился и невиданный до тех пор продукт – растворимый кофе. Напиток, который хотя бы раз в жизни попробовали даже те, кто порошкам и кубикам предпочитает молоко цельное и курицу ощипанную. Растворимая еда не для гурманов На протяжении более чем тысячи лет кофе приносил удовольствие не только своими вкусовыми качествами, но и самим процессом его приготовления. Важной датой в многовековой истории этого напитка можно считать 1938 год, когда мир впервые попробовал растворимый кофе. Заслуга в этом принадлежала специалисту компании Nestle – швейцарскому химику Максу Моргеншталеру. Макс Моргеншталер не пытался спасти голодных младенцев или совершить переворот в кулинарии, как делали его предшественники Нестле и Магги. Он был ученым, и его интересовала исключительно научная сторона дела. В течение нескольких лет он экспериментировал с кофе и в результате выяснил, что в кофейном зерне содержится почти 50 % растворимых в воде веществ, которые можно полностью извлечь в раствор. Нельзя сказать, что первый растворимый кофе имел большой успех. Вкус и аромат нового напитка с большой натяжкой можно было сравнивать с настоящим вареным кофе. Сам Макс Моргеншталер довольно скептически относился к своему детищу и предпочитал выпивать за завтраком чашечку крепкого кофе, сваренного по всем правилам. Однако для армии растворимый кофе оказался просто незаменимым. «Нескафе» стал основным напитком американских солдат. К 1943 году годовой уровень продаж нового продукта достиг 1 млн ящиков. А когда конец войны стал очевиден, руководители компании Nestle обнаружили себя владельцами мирового концерна кофе. С тех пор многое изменилось. Два пионера растворимой еды – компании Nestle и Maggi – объединились в 1947 году. Качество растворимого кофе намного улучшилось, этот напиток завоевал огромную популярность и среди мирного населения, а споры о его достоинствах и недостатках почти утихли. Ведь даже самый отъявленный гурман не сможет отрицать двух преимуществ растворимого кофе, как и растворимой еды вообще. Это быстрота и удобство. Дмитрий Абанкин, Анна Рабина (ДЕНЬГИ № 35 (239) от 08.09.1999) 8 STORY: Рыцари чайного стола Китайский «ча-е», «молодой листок», «чудесный эликсир». Японская церемония, сложная и завораживающая, как иероглиф. Аромат, сравнимый с запахом индийских благовоний. Английский five-o’clock. Вчера – это большая политика и большие деньги. Сегодня – бумажный пакетик с ярлычком на нитке и по-прежнему большие деньги. Все это – чай. В долгой истории превращения чая из предмета роскоши в самый распространенный на Земле напиток заметную роль сыграли два человека – бакалейщик из Глазго Томас Липтон и торговец из Нью-Йорка Томас Салливан. Первым европейцем, попробовавшим чай, скорее всего, был Марко Поло, попавший в Китай в конце XIII века и проживший там 17 лет. В XVI веке чай попал в Европу – в 1517 году его привезли в свою страну португальцы. Почти столетие спустя, в 1610 году, диковинную «китайскую траву» доставили на родину голландские купцы. Их стараниями чай появился в Дании, немного позже – в Германии. Как о чудодейственном лекарстве о нем знали и во Франции. Англия познакомилась с чаем одной из последних в Европе: в 1664 году владельцы британской Ост-Индской компании, известной как «Почтенная компания», преподнесли своему королю Карлу II два фунта перекупленной у голландцев заморской диковинки, дав заодно имя целому классу чаев (Оранж – английская калька с названия династии принцев Оранских). Король подарком остался весьма доволен. Чай стал быстро распространяться по всей стране, но наслаждаться им могли только состоятельные люди: «китайская трава», наряду с такими редкостями, как имбирь и сахар, стоила очень дорого – в нынешних ценах до $100 за фунт. Пристрастие английской аристократии к экзотической новинке существенно обогатило «Почтенную компанию», которая, получив монопольное право на импорт чая, только за период с 1705-го по 1805 год привезла в страну 7,5 млн фунтов популярного в те времена кантонского чая. Людям победнее доставался чай, завезенный в страну контрабандой. Впрочем, чаем назвать его было нельзя: хорошо, если вместе с чайными листьями покупатели получали измельченную ивовую кору, лакричник или уже использованную заварку – иной раз торговцы подмешивали в чай и овечий помет. Но ни высокая цена, ни низкое качество не помешали чаю постепенно стать таким же необходимым каждому англичанину напитком, каким был для них традиционный эль. Вокруг чая начали складываться свои традиции. Например, ежедневные пятичасовые чаепития. Этот обычай в начале XIX века ввела герцогиня Бедфордская Анна, скучавшая в своей летней резиденции. Перерыв между завтраком (обычно состоящим из хлеба, холодной говядины и пива) и обедом (плотным, но поздним) был очень большим – неудивительно, что герцогиня, помимо скуки, испытывала еще и голод. И предложила друзьям весьма дорогое в те времена развлечение – «пятичасовую беседу за чашкой чая». Чай разливали в тончайшие чашки из китайского фарфора и подавали к нему пирожки, сладости и только что введенные в моду графом Сэндвичским многослойные бутерброды. Эта церемония так полюбилась всем участникам чаепитий, что они продолжили и распространили ее в Лондоне. Другая традиция – «чайные сады». В конце XVIII века фейерверки и танцы, устраиваемые английской аристократией на открытом воздухе, дополнились непременным чаепитием. А к концу XIX века «чайные сады» были открыты по всей стране для всех желающих. Популярность чая к этому времени так возросла, что в этих «садах» в честь любимого напитка сотни тысяч англичан одновременно с удовольствием танцевали чарльстон, «чайный танец». Все это говорило о том, что чай из привилегии аристократии превратился в общедоступный напиток. А произошло это благодаря Томасу Липтону, бакалейщику из Глазго. Судьба бакалейщика В мае 1850 года в семье мистера и миссис Липтон, недавно приехавших в Глазго из Ирландии, родился пятый ребенок. Томас был последней надеждой уже немолодых Липтонов – двое первых детей умерли в младенчестве, здоровье оставшихся сына и дочери вызывало у родителей серьезные опасения. Кто же как не маленький Том будет помогать родителям в бакалейной лавке? Уже с пяти лет ему пришлось познавать премудрости торгового дела: хотя крошечная лавка его родителей вмещала не больше пяти покупателей одновременно, работы хватало всем. А с тех пор как Том остался единственным ребенком (его брат и сестра умерли, когда ему не исполнилось и десяти), пришлось забыть даже о занятиях в школе. Родители не могли нарадоваться на наследника : отличный растет помощник, если дела пойдут на лад, может, вместо маленькой лавочки удастся открыть магазинчик побольше. Однако Тома вовсе не привлекала перспектива проторчать всю жизнь в отцовской лавке. Его родной Глазго, возле которого располагались крупнейшие верфи того времени, был основным пунктом отправления судов, перевозящих грузы и пассажиров в Америку. Каждый день Том, любезно улыбаясь покупателям, с тоской думал о тех, кто в этот самый момент пересекает Атлантический океан, – их наверняка ждут необыкновенные приключения в Новом Свете. И в 1865 году 15-летний Томас Липтон присоединился к их числу. В течение первых трех лет своей жизни в Америке Томас путешествовал по западным штатам в поисках работы. Недавно окончившаяся Гражданская война повергла всю страну в глубокую экономическую депрессию. Чтобы выжить, Липтону приходилось браться за любую работу – выращивать рис в Южной Каролине или скручивать табачные листья в Вирджинии, но уж видно судьбы стать бакалейщиком Липтону было не избежать. В 1868 году он стал продавцом бакалейного отдела одного из универмагов Нью-Йорка (универмаги появились в Америке совсем недавно – родившись в Филадельфии, новая форма торговли быстро распространилась по всем крупным городам). Став винтиком огромной торговой машины, Липтон получил уникальную возможность увидеть, как тщательно организована ее работа – продумано все: от расположения товаров на прилавках до методов общения с покупателями. А девиз американских торговцев «In God we trust, all others pay cash» («В Бога мы верим, все остальные платят наличные»; первая часть этого девиза с середины XIX века печатается или чеканится на всех денежных знаках США) Томас Липтон запомнил на всю жизнь. В 1871 году из Нового света он вернулся в Великобританию. Свои новые знания, полученный опыт и заработанные ?100 он решил вложить в собственный бизнес – небольшой бакалейный магазин в родном Глазго. Первое время Липтону приходилось совмещать обязанности управляющего, продавца, закупщика, кассира и посыльного. Он сам привозил в тележке товар с причала, сам доставлял покупки клиентам, лично наносил визиты поставщикам и ни на минуту не прекращал размышлять над тем, как привлечь покупателей и сделать так, чтобы, зайдя в его магазин один раз, они становились его постоянными клиентами. Хорошо было бы пустить в ход рекламу, с возможностями которой Томас познакомился в Америке. Но денег не хватало – Липтон упорно не желал повышать цены в своем магазине, пусть для этого даже приходилось все время мотаться по окрестным фермам и, минуя посредников, закупать товар непосредственно у производителей. Не имея лишних средств, Липтон был вынужден положиться на свою фантазию и изобретательность, используя их на полную катушку. В витрине были затейливо разложены продукты, сами витрины разрисованы забавными картинками, а плакаты, приглашающие в магазин, менялись каждую неделю – их рисовал специально нанятый карикатурист Уилли Локхарт. Сработало: народ у магазина толпился и днем и ночью (витрины подсвечивались газовыми горелками). Постепенно затеи Липтона становились все более масштабными. Чего стоил, к примеру, самый большой в мире кусок сыра, заказанный им в Америке специально к Рождеству 1881 года! Жители Глазго долго обсуждали, как эту гору сыра доставляли в магазин при помощи тяжеловозов, какие за ним выстроились очереди и как весь сыр был распродан за два часа. Бизнес пошел настолько успешно, что спустя 11 лет после открытия первого магазина Липтон владел уже двадцатью торговыми точками по всей западной Шотландии, а в 1885 году приобрел фабрику по упаковке продуктов и продовольственные склады в Чикаго. Чуть позже было открыто несколько магазинов в Америке. Доходы 40-летнего Липтона позволяли ему в любой момент отойти от дел и наконец отдохнуть – отправиться, например, в далекое морское путешествие. Но лучше – в такое путешествие, которое можно было провести с пользой для дела. Ценовой диктатор В 1890 году Томас Липтон начинает чайный бизнес. Время для старта было выбрано не случайно: кофе, единственный напиток, способный составить чаю конкуренцию, был в большом дефиците из-за распространившегося на Цейлоне заболевания кофейного листа. Большая часть кофейных плантаций на острове пошла с молотка или была засажена чайными кустами. Цены на землю неслыханно упали, и предприимчивый Липтон, запутав конкурентов рассказами о том, что отправляется открывать очередные магазины в Австралии, тайно приехал на Цейлон, где и купил пять плантаций чая общей площадью 5500 акров. Липтон завоевывал чайный рынок по всем правилам военной науки. Свои плантации он сделал полигоном для испытания всех появлявшихся в то время технических новшеств. Когда ему показалось, что доставка чая с плантаций до места переработки занимает слишком много времени, он придумал канатные дороги для транспортировки корзин с листьями. У него был даже собственный флот – сначала клипперы, легкие парусники, способные развивать огромную по тем временам скорость, а затем и пароходы, более вместительные и менее зависимые от погоды. Прибытие корабля с чаем и разгрузка в порту сопровождались настоящим парадом с участием сингалезского оркестра, колоритные участники которого, приплясывая и играя на экзотических инструментах, следовали за ящиками с чаем. Липтон четко видел цель: чай должен стать доступным по цене и при этом не потерять в качестве. «С плантации прямо в чашку» – этот рекламный слоган красовался на плакатах, расклеенных Липтоном во всех британских поездах и автобусах. Став крупным плантатором, он мог обходиться без многочисленных посредников – и чай «от Липтона» стал существенно дешевле остальных. Но главная проблема состояла в том, что с времен подмешивания в чай овечьего помета за дешевым чаем прочно укрепилась плохая репутация. Чтобы переубедить общественное мнение, Липтону пришлось нанять лучших блендеров (специалистов, составляющих чайную смесь) – пусть учтут даже такой нюанс, как жесткость воды, от которой тоже зависит вкус чая. Кроме того, он изменил сам механизм торговли – отказался от продажи чая на вес и продавал его упакованным в картонные пачки. Наконец, он сделал узнаваемой саму упаковку для чая – чтобы публика, однажды попробовав фирменный напиток, оставалась ему верна. И здесь Липтон не ошибся – его чай, упакованный в аккуратные пачки с изображением сингалезской красавицы с корзиной на голове, стал своеобразным символом эпохи. А сам Липтон прочно вошел в массовую культуру того времени – он попал в карикатуры, частушки и антрепризы мюзик-холлов. Большой поклонницей чая «Липтон» стала королева Виктория. Она сочла, что вклад Томаса Липтона в дело формирования «английского образа жизни» достоин титула сэра. В 1897 году Липтон был посвящен в рыцари. Но для того чтобы чай стал не просто доступным по цене, но и самым распространенным напитком, этого было мало. Нужен был еще один маленький шаг. Его в начале XX века и сделал американец Томас Салливан. Чай для «чайников» Сейчас существует огромное разнообразие одноразовых бумажных пакетиков – они бывают плоскими и объемными, круглыми и квадратными, с ниточками и без. Пакуют в них все, что требует кипятка, – чай черный, зеленый, красный; листочки, корешки, цветочки, травки. Наиболее распространены сложенные вдвое прямоугольные пакетики (такую форму им придали в 1952 году специалисты компании Lipton) – так кипяток лучше проникает к чайным листам. А вот самый первый чайный пакетик представлял собой небольшой шелковый мешочек. Его вручную сшил молодой нью-йоркский торговец Том Салливан. Салливан никогда не задумывался о том, что проблема упаковки чая волновала многие поколения на протяжении 5 тыс. лет: чай – продукт нежный и скоропортящийся, его вкус напрямую зависит от условий хранения. Салливан никогда не видел древних китайских рисунков, изображающих огромные фарфоровые вазы – первые емкости для чая. Он никогда не размышлял над судьбой тех моряков, которые головой поплатились за то, что перевозимый на кораблях чай промок и безвозвратно погиб, потому что они недостаточно тщательно упаковали его в деревянные ящики. Салливан, конечно, слышал о Липтоне, но даже не догадывался, что именно он впервые стал продавать чай не на вес, а в упаковке. Том просто поставлял чай нью-йоркским ресторанам и очень хотел на этом разбогатеть. Рассудив, что за чай в мелкой расфасовке можно выручить гораздо больше денег, в 1904 году Салливан предложил заказчикам чай, упакованный в небольшие шелковые мешочки, сшитые вручную. И не прогадал: рестораторам новинка понравилась. Рассыпные чайные листы плодили на кухне огромное количество мусора, а шелковые мешочки можно было даже не развязывать – чай легко заваривался и в них. Новая идея быстро распространилась. В ресторанах, кафе и чайных Нью-Йорка стали заваривать чай в мешочках, только делали их уже не из шелка, а из марли – так дешевле. Через 10 лет после того как первый шелковый мешочек с чаем нашел своего покупателя, чай в пакетике стал достоянием не только профессиональных поваров – многие торговцы обнаружили, что продавать чай в одноразовой упаковке весьма выгодно, и стали обзаводиться специальными аппаратами для расфасовки чая. В 1914 году удобство чайных пакетиков оценила и Европа: для солдат, воевавших на фронтах первой мировой войны, они оказались как нельзя кстати. И чайный пакетик начал свое быстрое и триумфальное шествие по миру. Хотя привередливые гурманы презрительно морщатся при упоминании о них и даже отказываются признавать такой напиток настоящим чаем, сейчас уже невозможно найти человека, который бы ни разу в жизни не выпил чашку чая из пакетика. И хотя гурманы не признают такой чай (дескать, и сорт не тот, и листья мелкие), мы-то знаем, что гурман – он на то и гурман, чтобы всегда критиковать. Сергей Татевосов (ДЕНЬГИ № 37 (290) от 20.09.2000) 9 STORY: Сладость квакерства Сэр Адриан Кэдбери считает, что его подпись определенно напоминает торговый знак компании Cadbury. «Конечно, буквы D и B немного отличаются, и у C завитушка не совсем такая, но в целом, несомненно, они близки. Подпись Кэдбери узнается мгновенно». Фирменный автограф датируется 1899 годом, а его автором является предок сэра Адриана Уильям Кэдбери. Так что между несколькими поколениями знаменитого квакерского клана можно проследить не только шоколадную, но и каллиграфическую связь. Cadbury World Среднестатистический британец съедает в год семь с лишним килограммов шоколада. И, чтобы заставить его съесть больше, нужно сделать нечто исключительное. Компании Cadbury, судя по всему, это удалось. В Cadbury World гостей развлекают испанский конкистадор Эрнан Кортес, вождь ацтеков Монтесума и английский король Карл II. А еще там есть музей, ресторан, небольшая фабрика и магазин. Говорят, после того как посетители проведут несколько часов в Cadbury World, они долго не могут смотреть на шоколадные конфеты, плитки и пасхальные яйца. Зато они узнают, что американские аборигены пили какао с перцем чили, а английские пираты, найдя какао-бобы на захваченных испанских судах, выбрасывали их за борт в полной уверенности, что это помет овец, который испанцы зачем-то засыпали в трюмы. И что рецепт знаменитого шоколада от Кэдбери Dairy Milk почти не изменился за последние 100 лет – в нем по-прежнему обязательно содержится «полтора стакана цельного молока на полфунта шоколада». Но, что самое главное, они твердо усваивают, что в истории семейства Кэдбери есть два ключевых слова – «квакеры» и «шоколад». Бизнесмены поневоле В том, что Кэдбери стали производить и продавать шоколад, есть доля случайности. А вот в том, что они вообще стали заниматься бизнесом, ничего случайного нет. Кэдбери – одна из самых известных британских квакерских династий. Движение квакеров, возникшее в XVII веке под названием «Общество друзей», не признавало официальную церковь и благосклонностью властей отнюдь не пользовалось. Квакерам было запрещено поступать на государственную службу и учиться в высших учебных заведениях, церковная карьера, само собой, исключалась, на военную службу квакеры не шли по идейным соображениям, поскольку они – убежденные пацифисты. Оставалось заниматься торговлей и финансами. И тут квакеры проявили себя самым лучшим образом. Как и другие протестанты, квакеры считали, что человек должен стремиться к личному общению с Богом и посредники ему не нужны. Они носили самую простую одежду, женились только в своем кругу, подолгу молча молились. Они наотрез отказывались давать клятвы, утверждая, что и так всегда говорят правду. Иногда их озарял внутренний свет, и тогда они впадали в транс и начинали трястись, за что и были прозваны квакерами («трясунами»). Тем не менее представители этой радикальной религиозной группы стали одними из самых богатых людей в Англии. Три самые крупные шоколадные династии – Кэдбери, Фрай и Раунтри – это династии квакеров. Кроме того, квакеры – отличные фармацевты, банкиры и металлурги. Два из четырех крупнейших британских банков – Barclay’s и Lloyd’s – имеют квакерское происхождение. Равнодушие к мирским радостям (квакерам запрещалось иметь в доме картины, танцевать, музицировать, пить спиртное и играть в азартные игры) и жесткая дисциплина делали квакеров идеальными банкирами: им можно было смело доверить сбережения. Нравы квакерского сообщества служили дополнительными гарантиями для вкладчиков: община бдительно следила за финансовыми делами своих членов и не допускала такого позора, как банкротство. Бирмингемские братья Джон Кэдбери был одним из десяти детей известного квакера Ричарда Тэппера Кэдбери, поселившегося в Бирмингеме в конце XVIII века. В 1824 году 22-летний Джон открыл бакалейную лавку на одной из самых оживленных улиц Бирмингема Булл-стрит, по соседству с текстильной лавкой отца. Торговал Кэдбери-младший в основном чаем и кофе, но были у него в лавке и другие товары – горчица, хмель и какао-порошок, из которого делали напиток для богатых под названием «шоколад». Зерна какао Джон самостоятельно обжаривал и толок в каменной ступке. Его незаурядные способности к рекламе проявились в первом же объявлении, которое он дал в газете Бирмингема: «Джон Кэдбери жаждет предложить особому вниманию публики зернышки какао, собственноручно им приготовленные, которые позволят изготовить самый питательный напиток для завтрака». Внимание бирмингемцев привлекал китаец в национальном костюме, распоряжавшийся за прилавком, который был виден с улицы через большую стеклянную витрину. К 1831 году выяснилось, что какао приносит больше дохода, чем другая бакалея. К тому же шоколадная торговля идеально соответствовала представлениям квакеров об усовершенствовании мира: источником множества бед общества квакеры считали пьянство, а жидкий шоколад отвлекал внимание заблудших от алкоголя. В 1840-е годы Джон продавал уже 16 видов шоколадных напитков и 11 видов какао-порошка. В самом раннем из сохранившихся прайс-листов фигурируют «Шоколад священника», «Испанский шоколад», «Исландский мох», «Гомеопатическое какао»… Дела шли в гору. Джон переехал в помещение попросторнее и позвал в компаньоны своего брата Бенджамина, а компания стала называться «Братья Кэдбери из Бирмингема». Вскоре братья получили право именоваться поставщиками двора Ее Величества королевы Виктории. Но в конце 1850-х годов торговля пришла в упадок. В 1860 году Бенджамин ушел из компании, еще через год решил отойти от дел Джон. Компанию он передал своим сыновьям – Джорджу и Ричарду (им исполнился 21 год и 25 лет). Второе поколение братьев превратило лавку Кэдбери, в которой работали 15 местных жителей, в одно из крупнейших шоколадных производств Англии. Однако вначале дела шли так плохо, что Кэдбери всерьез намеревались сменить профессию. Ричард думал уйти в землемеры, а Джордж – отправиться на чайные плантации в Индию. Но в 1866 году ситуация резко изменилась. Братья купили изобретение голландца Вата Хутона – специальный пресс, позволяющий выжимать из молотого какао до двух третей масла. Теперь за те же деньги можно было выпускать больше твердого шоколада. Через два года на прилавках появились первые наборы шоколадных конфет Cadbury. Коробки украшали сентиментальные картинки работы Ричарда Кэдбери (он рисовал детей и цветы, натурой служили собственные чада и собственный сад). Шкатулка же, отделанная бархатом и имевшая зеркальные вставки, считалась изысканным подарком. И полезным. После того как конфеты съедались, в нее можно было складывать безделушки и пуговицы. Бурнвильский социализм В 1879 году пришлось искать новое место для фабрики – в очередной раз расширять бизнес. Братья Кэдбери решили разместить производство буквально в чистом поле. Следовательно, требовалось построить и поселок для рабочих. Но главной причиной рождения этого проекта было желание показать, что такое правильно организованное предприятие. У Джорджа Кэдбери на этот счет имелся ряд соображений. Он был уверен, что городская жизнь противоестественна и неминуемо развращает работников, поэтому фабрика должна быть расположена в живописном загородном месте: «В городской обстановке невозможно вырастить морально, физически и духовно здоровую нацию. Единственный эффективный путь – вытащить людей из городов и дать каждому свой сад, чтобы он мог соприкасаться с природой и таким образом больше узнавать о Боге, создавшем природу». Кроме приятного пейзажа и общения с природой, рабочие должны иметь достойные условия жизни: «Откуда у рабочего возьмутся идеалы, если он живет в трущобах, а единственное место его отдыха – публичный дом?» Наконец, рабочие и работодатели должны жить бок о бок, поскольку это соответствует замыслу Творца, для которого все люди равны (известно, что в свое время квакеры немало натерпелись, категорически отказываясь снимать шляпы перед аристократами). Сначала на новом месте построили большое здание фабрики и 24 домика для основных работников. Потом возвели еще 300 домов, так что получился городок. Первый поезд с 230 бирмингемскими любителями природы прибыл в Бурнвиль в сентябре 1879 года. Слово «Бурнвиль» было составлено из английского «Бурн» (рядом протекала одноименная речка) и французского «виль» (город): законодателями шоколадных мод тогда были французы, и было лучше, чтобы название места, где делают шоколад, звучало на французский лад. По сравнению с обычными рабочими кварталами Бурнвиль выглядел просто сказочно – сад у каждого дома, большие комнаты, веселенький красный кирпич… Кэдбери уже давно пользовались репутацией хороших хозяев: ввели сокращенный рабочий день по субботам, закрывали фабрику в дни банковских каникул, практиковали сдельную оплату труда и даже давали небольшие премии работникам – «за пунктуальность». Но в Бурнвиле они превзошли самих себя. Школа, больница, баня, читальня, комнаты отдыха, буфет, действовавший в часы работы, медицинская помощь (включая стоматологическую) за счет компании – набор социальных благ для работников предприятий ВПК времен развитого социализма. Будучи заядлыми спортсменами, братья Кэдбери всячески поощряли занятия спортом и были не прочь поиграть в крикет с народом. В Бурнвиле были футбольное поле, бассейны (мужской и женский), площадка для сквоша, теннисный корт. О духовной пище подопечных квакеры тоже не забывали – устраивали по утрам совместные молитвы, а днем – чтение Библии. Братья стремились поддерживать дух семейного предприятия – работники фактически считались членами клана Кэдбери. Спустя 50 лет от этой идиллии пришлось отказаться: слишком много стало рабочих. В 1893 году были выкуплены остатки земли вокруг фабрики – с расчетом на последующее расширение производства и рост населения Бурнвиля. В 1900 году Джордж Кэдбери передал землю и строения в собственность благотворительному фонду Bournville Village Trust с условием, что доходы от недвижимости будут вкладываться в развитие поселения и пропаганду жилищной реформы, возможность которой, с точки зрения Джорджа, доказывало существование Бурнвиля. Хотя формально фонд не имел отношения к семейному бизнесу, Кэдбери принимали участие в его управлении. Филантроп После смерти Ричарда Кэдбери в 1899 году компания братьев была преобразовала в «закрытое акционерное общество» Cadbury Brothers Limited. Джордж стал председателем совета директоров, в который вошли его сыновья и племянники. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/aleksandr-solovev/znakovye-brendy/) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания