Лань в чаще. Книга 2: Дракон Битвы Елизавета Алексеевна Дворецкая Корабль во фьорде #9 Торвард, конунг фьяллей, и Скельвир хёвдинг из Слэттенланда остановились на ночлег на полуострове Квиттинг. Под влиянием злых чар, берущих начало в давней войне между племенами квиттов и фьяллей, Торвард увидел на месте Скельвира своего давнего врага, непризнанного конунга квиттов Бергвида Черную Шкуру, и напал на него. В сражении Скельвир был смертельно ранен. Дочь Скельвира, Ингитора, обладающая сильным поэтическим даром, стала мстить за смерть отца, складывая про Торварда позорящие стихи (которые, по убеждению скандинавов, приносят неудачу и даже могут погубить). Эгвальд, сын конунга слэттов, полюбил Ингитору и пообещал ей убить Торварда, если она потом выйдет за него замуж. Но в сражении Эгвальд потерпел поражение и попал в плен. Торвард пообещал отпустить его за выкуп, при условии, что выкуп привезет ему сестра Эгвальда, Вальборг. Но вместо Вальборг с выкупом поехала Ингитора. По пути во Фьялленланд корабль, на котором она плыла, был захвачен Бергвидом Черной Шкурой. Ингитора ускользнула от него – и оказалась одна в глухом лесу, в чужой враждебной стране, очень далеко от родины… Елизавета Дворецкая Дракон Битвы Краткое изложение предшествующих событий Любезный читатель, начавший эту книгу сразу со 2-го тома! Я не буду утомлять тебя всеми подробностями сложных обстоятельств и неоднозначных отношений. Это краткое предисловие имеет цель лишь сориентировать, кто из главных героев чего хочет от жизни. Итак… Торвард, конунг фьяллей, и Скельвир хёвдинг из Слэттенланда остановились на ночлег на полуострове Квиттинг. Под влиянием злых чар, берущих начало в давней войне между племенами квиттов и фьяллей, Торвард увидел на месте Скельвира своего давнего врага, непризнанного конунга квиттов Бергвида Черную Шкуру, и напал на него. В сражении Скельвир был смертельно ранен. Дочь Скельвира, Ингитора, обладающая сильным поэтическим даром, стала мстить за смерть отца, складывая про Торварда позорящие стихи (которые, по убеждению скандинавов, приносят неудачу и даже могут погубить). Эгвальд, сын конунга слэттов, полюбил Ингитору и пообещал ей убить Торварда, если она потом выйдет за него замуж. Но в сражении Эгвальд потерпел поражение и попал в плен. Торвард пообещал отпустить его за выкуп, при условии, что выкуп привезет ему сестра Эгвальда, Вальборг. Но вместо Вальборг с выкупом поехала Ингитора. По пути во Фьялленланд корабль, на котором она плыла, был захвачен Бергвидом Черной Шкурой. Ингитора ускользнула от него – и оказалась одна в глухом лесу, в чужой враждебной стране, очень далеко от родины… В конце книги помещены Пояснительный словарь и Указатель имен и названий (персонажи, события и т. д.). Глава 1 Торвард конунг сидел на своем высоком сиденье, перекатывая в руках золотой кубок, и смотрел на вход в гридницу. Халльмунд, орудуя длинным эриннским ножом с бронзовой рукояткой, делил на куски жареного барана, попутно пресекая попытки тоскующего Эйнара затеять «сравнение мужей», как он это называл, то есть просто перебранку. В отсутствие Ормкеля Эйнар откровенно скучал, приставал ко всем подряд, но достойного противника и собеседника ему не находилось. Служанки раздавали куски мяса и хлеба, первыми оделяя трех конунговых телохранителей, разносили пиво в кувшинах. Хирдманы и гости за двумя длинными столами по сторонам палаты уже ели. Через порог перепрыгнула Эйстла, очевидно, уворачиваясь от подзатыльника, а за ней в гридницу шагнул Регне Песий Нос. – Он не пойдет! – объявил оруженосец. – Говорит, что если он нужен Торварду конунгу, то пусть Торвард конунг идет к нему сам. И что он никогда не сядет за один стол с колдуном, и что единственная встреча, которой он желал бы – новая встреча на поединке. И что ты ему должен виру за зловредную ворожбу… Но ты же сам приказал, чтобы слово в слово! – с мольбой воскликнул Регне, видя, как Торвард изменился в лице и подался вперед. – А про парня не скажешь, что он трус! – выкрикнул Фреймар ярл. По гриднице пробежал ропот: кто-то негодовал, кто-то смеялся. Для пленника Эгвальд ярл вел себя слишком уж дерзко, но многим эта дерзость нравилась. Женщины стали оживленно переглядываться: в последний месяц молодой, красивый, отважный сын Хеймира конунга был у всех на уме. То, что он потерпел неудачу и получил рану, в глазах отзывчивых женщин придавало ему особое обаяние: за его выздоровлением внимательно следили, о нем говорили, ему посылали подарки в виде жареных поросят или новых рубах. Всем хотелось на него поглядеть, и общее мнение склонялось к тому, что Эгвальду ярлу пора покинуть корабельный сарай, где он сидел с остатками дружины «Красного Ворона», и жить в Аскегорде в качестве гостя. Торвард конунг в общем-то не имел ничего против, но зато имел сам Эгвальд, который отказывался даже появляться в доме своего врага. Торвард отчасти понимал, почему тот решительно отвергает его попытки примириться: Эгвальду было просто стыдно показываться на глаза людям, которые взяли его в плен. Но вот грубить при этом вовсе не обязательно, и эта неистребимая дерзость отдавала мальчишеством. Сам же Торвард находил странное удовлетворение в том, чтобы наблюдать за Эгвальдовыми вспышками геройства и сносить упреки спокойно: при виде того, как другой не умеет держать себя в руках, он сам укреплялся в этой полезной способности. – Ты не можешь отрицать, конунг, что в нем тоже кровь истинного конунга, неустрашимого, как подобает потомку Кона Юного! – подхватила фру Гледни, жена Фреймара ярла. – Он неустрашим, как сам Сигурд! – Перед драконом, да? – Торвард усмехнулся, и вся гридница одобрительно засмеялась. – Неужели я такой страшный, а, Гледни? – Ты грозен и неумолим, как сама судьба! – пришла на помощь невестке фру Маглинд, жена Ингимара ярла. – Просто он знает благородство нашего конунга, вот и мелет языком, всем показывает, какой он герой! – с возмущением отозвался Халльмунд, оскорбленный за Торварда и считавший, что в этом случае конунг проявляет излишнее мягкосердечие. – И вообще, я говорю, нечего его сюда звать! А то опять примется за стихи! – Видно, ему не рассказывали про участь Вильмунда сына Стюрмира! – вставил Асвальд Сутулый, глядя на длинный, жирно блестящий нож в руках Халльмунда. – А случай-то прямо один в один! – Да, ты прав, Асвальд ярл! – воскликнула кюна Хёрдис. – Случай и впрямь подходящий! Было бы совсем неплохо порадовать Одина подходящей, достойной его жертвой, потому что конунгу, моему сыну, нужно много сил и удачи! – А заодно это было бы прекрасным ответом на то, как его братец Хельги лишил нас Торбранда конунга! – добавил Асвальд. Многие, изумленные этой диковатой мыслью, повернулись к нему, а Асвальд ярл невозмутимо продолжал: – Допустим, гибель на поединке нельзя приравнять к убийству и мстить за нее нельзя. Но и принесение пленника в жертву тоже нельзя считать убийством, поскольку это дар богам и почетная участь для самого принесенного. И при этом мы рассчитаемся с родом Хеймира за ту потерю, которую мы понесли из-за него. Соглашайся, Торвард конунг, – голосом соблазнителя добавил он. Эйнар в молчаливом восхищении закатил глаза; остальные смотрели недоверчиво, пытаясь понять, не шутка ли это. Торвард прикусил губу: с языка чуть не сорвалось, что такой совет пристал старой ведьме, но перед ним был один из старейших ярлов его отца и он не мог при всей дружине оскорбить его подобным сравнением. Да и кюна Хёрдис на «старую ведьму» непременно обидится… – Ты думаешь, Асвальд ярл, наши дела настолько плохи, что мы нуждаемся в таких сильных средствах? – многозначительно помолчав, невозмутимо и внушительно спросил Торвард. Старые ярлы взглянули на него по-другому, и даже кюна Хёрдис слегка переменилась в лице. Сами слова, и голос, каким они были сказаны, и то, как Торвард произнес их, не разжимая угол рта, так напомнили его отца, Торбранда конунга, имевшего привычку говорить, держа во рту соломинку, что всем вдруг померещился «старый конунг», хотя внешнего сходства между отцом и сыном не имелось ни малейшего. Асвальд Сутулый опустил глаза: на него вдруг глянул его прежний вождь, уже прославленный воин в то время, как сам Асвальд был мальчишкой, мечтающим пойти в поход вместе с конунгом. – Обидеть пленника, неспособного постоять за себя – позор! – горячо воскликнул Аринлейв сын Сельви, по лицу Торварда понявший, как тот к этому предложению относится. – А в том, чтобы обижать пленившего тебя, никакого бесчестья нет, и Эгвальд ярл этим пользуется вовсю. Он недооценивает благородство нашего конунга. Обижаться на пленника, который, видите ли, не желает сесть за наш стол, было бы глупо и недостойно, а наш конунг никогда не совершал ничего недостойного! – А где Эда? – Торвард бросил вопросительный взгляд на Лофта управителя, стоявшего у дверей в кухню и раздававшего указания служанкам. – Лофт! Где наша лекарка? Позови ее! Из кухни тут же пришла Эда – жена Лофта и лучшая лекарка в усадьбе: еще не старая, лет тридцати трех, рослая женщина, довольно полная, с высокой и мощной грудью. Двигалась она плавно и величаво, как тяжелый корабль под парусом, а серые глаза на красном обветренном лице казались очень светлыми. На ходу она вытирала красные пухлые руки о передник и кланялась конунгу и его матери. – Давно ты была у Эгвальда ярла? – спросил у нее Торвард. – Ты вроде бы говорила, что он уже совсем поправился? – Поправился! – подтвердила лекарка. – Уже ведь месяц прошел. – Она помолчала и повторила, словно хотела привлечь к своим словам больше внимания: – Уже месяц прошел. Рана совсем затянулась. Я к нему уже и не хожу. Дней пять как была. Вот только одна беда в нем осталась. Злой он, что твой дракон. – Дракон – самое удивительное существо на свете! – изрек Эйнар. – Никто его не видел, но почему-то все до одного знают, как он выглядит. – Вот, правильно ярл говорит! – одобрила Эда, не понявшая, что же он, собственно, сказал. – А в Эгвальде ярле слишком много злобы. И еще гордости. Они грызут его, как два злющих дракона, изнутри, и не дают быть здоровым. – Ты говоришь о его душе, – сказала кюна Хёрдис. – А мой сын спрашивает о его теле. – Это одно и то же. Пока его душа не успокоится, его телу не бывать здоровым. – А что же нужно его душе? Лекарка посмотрела на Торварда и развела руками: – Твоей крови, конунг. Твоей крови. А он вдруг засмеялся и словно бы отбросил невидимую соломинку, чтобы снова стать самим собой. Там, где старый Торбранд конунг предпочитал приглядеться и выждать, его сын всегда шел навстречу событиям и искал случая, не дожидаясь, пока случай найдет его. Наутро Торвард конунг отправился к причальной площадке под соснами, где в корабельном сарае сидел с полусотней слэттов Эгвальд ярл. Сняв замок и засов, хирдманы отворили одну из двух широких дверей, и Торвард движением брови послал Регне внутрь. Пленники, бледные и заспанные, неохотно поднимали головы. В сарае было душно, пахло прелой соломой, свет из открытой двери падал дорожкой длиной в несколько шагов, а дальше начиналась полутьма, полная лениво шевелящихся человеческих тел. – Где Эгвальд ярл? – громко спросил Регне, стараясь разглядеть людей в полутьме сарая. – Он хотел, чтобы Торвард конунг сам пришел к нему. Торвард конунг пришел и хочет говорить с ним. – Я не так неучтив, чтобы заставлять гостя стоять на пороге! – раздался из глубины сарая насмешливый голос, и из гущи сидящих и лежащих слэттов показался Эгвальд. – Заходи, Торвард сын Торбранда, если ты действительно здесь. Мне есть где принять гостя – благодаря твоим добрым женщинам у меня тут есть и подушки, и тюфяки! За месяц, проведенный в плену, Эгвальд сын Хеймира сильно изменился. Он побледнел, почти не видя солнечного света, на щеках его отросла негустая светло-золотистая бородка, светлые волосы свалялись. Рубаха, подарок какой-то сердобольной женщины, сшитая не по росту, была широковата и висела на похудевшем теле. Его юное лицо стало суровым, прежний задор в светлых глазах сменился мрачной настороженностью. Он не хотел принимать своего унижения и все помыслы сосредоточил на том, чтобы отомстить за него. Как и когда он выберется из душного корабельного сарая, каким образом снова обретет силы сразиться с конунгом фьяллей на равных – Эгвальд не знал этого, но не хотел верить и не верил, что боги и удача от него отвернулись. Даже сейчас он оставался сыном конунга и потому не делался пленником. – Спасибо, но я собирался не сидеть у тебя в гостях, а позвать тебя прогуляться на воздух, – крикнул Торвард снаружи. Он в отличие от собеседника был спокоен и почти весел. – Выйди-ка! Лекарка мне сказала, что это вполне в твоих силах. Она не ошиблась? Не понимая, что означает это неожиданное приглашение, Эгвальд помедлил, но отказаться не мог: еще посчитают, что он струсил! Однако, едва показавшись в дверях, он невольно вцепился обеими руками в косяки: от обилия света и воздуха у него закружилась голова. Блеск серо-голубой воды Аскефьорда и каменистый противоположный берег, длинные горные цепи вдали поплыли и закачались перед глазами. Торвард терпеливо ждал, пока его пленник придет в себя, а тем временем разглядывал его. Моложе лет на шесть, ниже ростом, легче сложенный, в придачу ослабленный раной и истомленный долгим сидением взаперти, без воздуха и без движения, Эгвальд ярл очень мало подходил для того, что он задумал. Но, впрочем, сам виноват. Еле на ногах стоит, так и нечего выделываться. Привыкнув к свету, Эгвальд посмотрел наконец на конунга фьяллей. Тот стоял перед дверью в сарай, сложив руки на груди, в нарядной рубахе своего любимого красновато-коричневого цвета, с двумя толстыми золотыми браслетами на запястьях, и даже красные ремни, которым придерживаются обмотки, скреплялись узорными, ярко блестящими золотыми пряжками – чтобы сразу становилось ясно, кто здесь конунг. Лицо его сегодня было чисто выбрито и знаменитый шрам бросался в глаза, волосы тщательно расчесаны и заплетены в две косы, и только маленькая золотая застежка на вороте опять висела, оттягивая уголок вниз, не застегнутая – ему всегда было жарко. Поодаль толпились люди: хирдманы, челядь, много женщин в разноцветных платьях. – Это что, торжественное жертвоприношение? – стараясь говорить насмешливо и выказывать то же презрение к смерти, как древний Хегни, когда ему вырезали сердце, спросил Эгвальд. – Только я немного сбился со счета: сегодня что, уже Середина Лета? Торвард гневно дернул уголком рта: уж не проболтался ли кто-нибудь о вчерашнем разговоре насчет принесения в жертву? – Середина Лета через два дня, – ответил он. – И я не хотел бы встречать священный праздник с тяжестью на душе. Вообще-то я имел в виду исполнить твое собственное желание. – Какое? – Ты вчера сказал, что хочешь встретиться со мной только на поединке. Мне верно передали твои слова? Так вот, я было подумал, что наш новый поединок может состояться прямо сейчас. Правда, я догадывался, что ты не слишком крепко держишься на ногах, и… Эгвальд криво усмехнулся: – А я не ошибался в тебе! Ты полон сил, а я едва стою. Солнечные лучи чуть не опрокинули меня! Это на тебя похоже! – Ты не дослушал! – невозмутимо, как при разговоре с больным, возразил Торвард, который нарочно запасся терпением для этой встречи. – Я сам над собой посмеялся бы, если бы захотел биться на равных с человеком, которому нужно держаться за стену, чтобы не упасть. Ты можешь выбрать: или мы тебе предоставим «сиротское право»,[1 - Одно из положений раннесредневекового права: если женщина участвовала в судебном поединке против мужчины, то он бился по пояс закопанным в землю.] или у нас с тобой будет разное оружие. Ты выберешь себе любой меч и щит, а я щита вовсе не возьму и у меня будет тупой меч. – Да ты меня считаешь ребенком! – Эгвальд снова оскорбился, поскольку тупым оружием бьются только дети младше двенадцати лет. – Нет, я просто хочу уравнять наши силы. Не прикажешь же ты мне месяц сидеть взаперти, чтобы тоже начать шататься! – Торвард усмехнулся, и фьялли вокруг него засмеялись. Они еще не поняли, чего хочет добиться их конунг, но готовы были поддержать что угодно. Эгвальд молчал, глядя ему в лицо, пытаясь понять, что задумал его противник, чего он ждет от этого поединка, то ли благородного, то ли просто нелепого. И Торвард добавил: – Лекарка сказала, что тебя успокоит только моя кровь. Так ты получишь ее, если боги и удача на твоей стороне. Условимся так: если ты меня ранишь, то я побежден и отпускаю тебя и твоих людей безо всякого выкупа. А если ты пропустишь удар, который убил бы тебя, если бы мой меч был острым, значит, в той битве победа все равно предназначалась мне. И ты перестанешь строить из себя оскорбленную невинность, которую одолели злыми чарами. Торвард говорил внешне спокойно, но его темные глаза блестели, выдавая, какую досаду ему причиняют эти обвинения, которые он не мог с чистой совестью отвергнуть. – И больше слэтты не станут говорить, что я украл у вас победу с помощью «боевых оков» моей матери. Я даже свой амулет сниму, если хочешь. – Он вытащил из-под рубахи маленький кремневый молоточек, снял ремешок с шеи и передал Халльмунду. – Тебя проводят в оружейную, выберешь себе оружие. Если тебе надо еще еды, или пива, чего там – скажешь в усадьбе, все дадут. Ари, проводи Эгвальда ярла. Эгвальда повели в Аскегорд, а Торвард с частью дружины пошел в Драконью рощу, где на поляне в самой середине лежал огромный, наполовину вросший в землю камень, который называли Поминальным Драконом. На поляне перед камнем проводились обряды священных годовых праздников, а в случае надобности она служила в Аскефьорде местом поединков. Круглые черные камни, которыми огораживали площадку, лежали кучей позади Поминального Дракона: ширина круга определялась условиями поединка. Желая облегчить дело ослабленному противнику, Торвард велел оставить места побольше, и хирдманы стали раскладывать камни по кругу. Лофт управитель с одним рабом притащили из усадьбы черного барашка. Вскоре пришел Эгвальд ярл в сопровождении Аринлейва и с частью конунговой дружины. В оружейной он выбрал себе меч и щит: оба были слэттинской работы, из добычи последней же битвы. Изображение ворона с распростертыми крыльями украшало и рукоять меча, и умбон красного, с синими полосами, щита. Торвард на глаз прикинул вес меча: пожалуй, Эгвальд ярл несколько переоценил свои силы, но это его дело. Для самого Торварда принесли недавно откованный, с новой рукоятью, еще не заточенный меч и дали Эгвальду его осмотреть. На поляне собирался народ: прослышав, что здесь затевается, весь Аскефьорд побросал дела и сбежался в Драконью рощу. Мужчины всякого рода и звания толпились вокруг отгороженного камнями пространства, женщины стояли кучками на опушке. В исходе поединка никто не сомневался, Эгвальда ярла жалели. – Такой молодой! – приговаривала фру Хольмфрид. – И что ему дома не сиделось? – Но ведь конунг не убьет его! – утешала ее фру Гледни. – Зато эти слэтты больше не будут! – Что не будут? – Да все! Фру Сэла из Дымной Горы, сестра Аринлейва, подошла к Торварду, знаком велела ему нагнуться и покрепче затянула тесемку на его косе с правой стороны. Ее трехлетний сынишка Литил-Одд стоял рядом, внимательно глядя на конунга умными серыми глазами. Это немудрящее зрелище до крайности неприятно задело Эгвальда: он не знал, кто эта невысокая миловидная женщина, но в ее обращении с Торвардом было столько простоты и вместе с тем заботы, что его, Эгвальда, одиночество в толпе фьяллей стало ощутимо-болезненным. – Говорят, что ты неуязвим для железа! – заметил Эгвальд, выискивая какой-то подвох в этом странном поединке, где ему давалось такое подозрительное преимущество. – Что твоя мать купала тебя в крови пещерного тролля и у тебя… – И у меня есть только одно место на спине, куда прилип березовый листок и куда можно воткнуть копье![2 - Подобной неуязвимостью обладал Сигурд Убийца Дракона.] – насмешливо окончил Торвард. – Надо меньше слушать «лживые саги», Эгвальд ярл! Ну, что с тобой будешь делать! С этими словами он расстегнул пояс и бросил его Регне, потом снял рубаху, подхваченную Сэлой, протянул руку Халльмунду и сделал пальцами требовательный знак. Эгвальд ничего не понимал, а Халльмунд понял: вытащив из ножен собственный нож, он подал его Торварду. Торвард поднес лезвие к своему предплечью и слегка провел по крупному, налитому силой мускулу: из неглубокого надреза на смуглой коже проступила красная кровавая полоска. – Ну, убедился? – Торвард насмешливо глянул на противника, потом склонил голову и по-звериному лизнул порез. – Я уязвим для железа. Если тебе удастся сделать на мне еще хоть такую же царапину, то я признаю себя побежденным. Идет? Эта легкость условий, чем-то обидная, еще больше усилила подозрение Эгвальда, что все здесь не так просто, и он молчал, мысленно стараясь найти подводный камень. Мощная полуобнаженная фигура его противника, несколько старых, заметных шрамов на груди, на плече, на боку, и длинный шрам на правой ладони, которую он протягивал Халльмунду за ножом, и эта легкость, с которой он показал свою кровь, это звериное зализывание раны приводило на ум мысли о берсерках. Торвард не был берсерком, ничего такого о нем не говорили, но от него веяло такой уверенной силой, что Эгвальд, несмотря на всю свою обиду, не мог подавить в душе робости, из-за которой злился еще сильнее. Трое конунговых телохранителей, в цветных рубахах и с серебряными гривнами, стояли в первом ряду толпы и оценивающе рассматривали Эгвальда – сейчас они никак не помогут своему господину, но эти трое, нарочно выбранные по росту и силе под самого Торварда, выглядели как его продолжение, и из-за этого его сила казалась вчетверо больше человеческой. Скользнув взглядом по толпе, Эгвальд заметил, с каким выражением смотрят на Торварда женщины… И это окончательно отбило у него охоту смотреть по сторонам. Отцовским ножом, сделанным из обломка Одинова копья, Торвард конунг перерезал горло барашку и обрызгал кровью священный камень и площадку поединка. – Твой удар первый, – сказал он, когда оба противника заняли места друг против друга. – Ведь я вызвал тебя. – Вот еще! – Эгвальд нашел в себе силы усмехнуться. – Я вызвал тебя еще с месяц назад. Опередить меня в этом тебе уже не удастся. Твой удар первый! Не споря больше, Торвард ударил своим тупым мечом. Эгвальд подставил щит и покачнулся под тяжестью удара, но тут же разозлился на собственную слабость и ударил сам. Торвард встретил клинок и отвел вниз. Пробуя, много ли сил сохранил Эгвальд, Торвард не нападал на него, а только защищался, то отводил его клинок, но чаще просто уходил из-под удара, поскольку, полный сил и не обремененный щитом, двигался гораздо легче Эгвальда. Собственный щит вскоре стал казаться Эгвальду насмешкой перед смуглой обнаженной грудью Торварда, с которой был снят даже амулет-торсхаммер, только помехой, которую хотелось бросить, но он не бросал, боясь почувствовать себя беззащитным, и из-за этой боязни злился все сильнее. Выбранный им меч делался с каждым движением все тяжелее. Эгвальд уже дышал с трудом, а Торвард словно танцевал перед ним, и меч его скользил в воздухе, точно невесомый волшебный жезл. От его движений, шевеливших теплый летний воздух, Эгвальда овевали волны тепла, и казалось, что это тепло излучает сам его противник. Теперь ему стало ясно, откуда взялся слух о неуязвимости Торварда: сама его смелость, сама готовность подставить грудь под клинок и уверенность, что он ее не коснется, создавали впечатление, что ему нечего бояться. Видя эту поляну, этот священный камень, вросший в землю и покрытый полустертыми рунами, и толпу поодаль, и, главное, Торварда с его смуглой кожей, с золотыми браслетами на обеих руках, с его завораживающей легкостью и силой движений, так что даже сражение выглядело танцем, – видя все это, Эгвальд не мог отделаться от впечатления, что уже начался священный праздник и ему тут предназначена участь жертвы. Казалось, их поединок – не более чем обряд, и тупой меч на самом деле у него, а его соперник, то ли дух, то ли божество, играет с ним, выбирает миг, чтобы нанести единственный верный удар. И он, почетный пленник, упадет, обливая Поминальный Дракон кровью жертвы, а все закричат и будут танцевать вокруг его тела священные заклинающие танцы… Видения теснились и сбивали с толку, голова кружилась, Эгвальд почти не отдавал себе отчета в своих движениях, и спасала его только привычка к оружию, не такая живая и прочная, как у Торварда, но все же вполне закрепленная многолетними упражнениями. И люди вокруг площадки молчали, хотя обычно поединки сопровождаются шумным переживанием зрителей. Не только хирдманы, но и Хумре рыбак, прибежавший сюда прямо с мокрым ножом, которым чистил на берегу утренний улов, видел, что Торвард конунг бьется в четверть своих возможностей, и преимущество его было настолько очевидно, что самому Торварду очень быстро стало стыдно. Он тоже думал, что сидящий в сарае Эгвальд сохранил все-таки больше сил, тем более что упражняться там с собственными хирдманами ему ведь никто не мешал! По крайней мере, сам Торвард в таких условиях только этим бы и занимался. Но похоже, что сын Хеймира предпочитал мечтать о мести, вместо того чтобы готовиться к ней! Это было нечестно. Решительно все, на что падал его взгляд – от Поминального Дракона до фру Сэлы с ее сынишкой, сама земля под ногами, неровная линия дальних гор на другом берегу фьорда, – все было частью его и давало ему опору, точно тысячи корней. Эта поляна, на которой его предки веками приносили жертвы, словно держала его на ладони и вливала в его жилы жар всей той жертвенной крови, что священный камень впитывал в себя со времен конунга Торгъерда. На них смотрела сотня людей, и он каждого знал по имени. А Эгвальд не знал здесь никого, и для него эта плотная толпа была все равно что деревья в чужом лесу. Полное одиночество лишало Эгвальда последних сил; истомленный раной и отчаянием, озлобленный, он казался бледным и бесплотным, как случайный блик лунного света на сером камне. И ему Поминальный Дракон внушал такие видения, что на лице его появлялось выражение неосознанного и неодолимого ужаса, какого Торвард не видел у Эгвальда даже в той злосчастной битве. И Торварду было стыдно за неравенство этого поединка, которым он хотел оправдаться, а вместо этого углублял свою вину. Он всегда любил покрасоваться своей силой и ловкостью, как перед своими, так и перед чужими, но сейчас это было нечестно! С тем же успехом он мог бы биться с женщиной или ребенком. Надо было заканчивать. Он просто отводил своим тупым клинком остро отточенный меч Эгвальда, просто предупреждал его выпады и легко уклонялся, даже не задумываясь, потому что сам-то не сидел без упражнений ни единого дня. По привычке ему хотелось давать противнику советы, как он делал, если бился с кем-то из своих молодых и менее опытных хирдманов. Он уже не раз пропускал отличные случаи нанести тот «смертельный» удар, который был оговорен в условии поединка, но все тянул, давал противнику больше времени, чтобы прийти в себя. Но Эгвальд быстро выдыхался, и время работало не на него. Сначала Торвард стоял спиной к фьорду, но в ходе поединка они поменялись местами, и теперь перед глазами Торварда лежал край Драконьей рощи, обращенный к морю. Роща лежала выше по склону горы, и деревья не мешали ему видеть воду внизу и противоположный берег. По фьорду что-то двигалось: небольшая снека скамей на восемь по борту шла на веслах. Корабль не здешний, но хорошо знакомый… Он был здесь совсем недавно… Болли Рыжий! Тот самый, что приплыл вместе с Гельдом Подкидышем и первым рассказал о деве-скальде из Эльвенэса, о ее ненависти к нему, Торварду, о том, как она подбивает Эгвальда ярла в поход на фьяллей… Могли быть десятки причин, по которым Болли Рыжий, уплывший месяц назад на юг, мог вернуться так скоро. За это время он успел бы не дальше Острого мыса… Острый мыс! Для Торварда это название было связано прежде всего с Бергвидом Черной Шкурой, и только о нем он сейчас подумал. Если Болли вернулся – значит, Бергвид преградил ему путь. Или он собирается сам напасть на Фьялленланд! Эта мысль так поразила Торварда и показалась настолько вероятной, что он отскочил назад и поднял левую руку, что, хотя на руке этой сейчас не было щита, означало «мир». Эгвальд застыл, держа оружие наготове, но невольно радуясь внезапной передышке, независимо от ее причин. Он и перед тем замечал, что его противник как-то часто посматривает мимо его плеча, за спину, и встревожился, не зная, что там такое. – Эй! – Торвард быстрым взглядом окинул своих людей, ни к кому в отдельности не обращаясь. – Подите узнайте, зачем вернулся Болли. Если что-то важное, тащите его сюда. А мы с тобой, Эгвальд ярл, – он снова посмотрел на своего соперника, – продолжим в другой раз. Когда ты окрепнешь и поупражняешься. За нынешнее, прости, мне стыдно перед Поминальным Драконом! * * * Увидев, что сделалось с Эгвальдом ярлом от вестей Болли Рыжего, Торвард конунг преисполнился к нему уважением и сочувствием, которых тот не мог вызвать в нем бездарным поединком. Вовсе не будучи бессердечным человеком, Торвард не мог остаться равнодушным к горю брата, у которого сестра попала в руки Бергвида Черной Шкуры. Смелость самой йомфру Вальборг тоже заслуживала лучшей награды, и в первый миг Торвард усомнился, а правильно ли было с его стороны требовать к себе дочь конунга, когда между ними на дороге залегает такой зверь, как Бергвид. И опять Бергвид! При мысли о нем Торвард ощутил такое возмущение, что в ярости взял свой тупой меч за оба конца, согнул в кольцо и бросил оземь. Разграбив «Бергбур», Бергвид ограбил самого Торварда, поскольку и люди, и выкуп, который они везли, принадлежали ему! – Чтоб его тролли драли! – с чувством пожелал Торвард. – Луг лами гвайте! Лиуг баотгельтахт! Ко ндеахайр-си рэ уайм! Кайлеан кальях! Гвэд а мадра! Так значит, все погибли? – переспросил он у Болли, сложив руки на груди и стараясь успокоиться. – Бергвид не взял пленных? – Спрашивай вот его, конунг! – Болли вытолкнул вперед Аудуна, но тот только хлопал ртом, совсем растерявшись при виде ярости конунга, устрашенный потоком эриннских ругательств, которые хотя и предназначались не ему, но звучали очень уж непонятно и грозно. – Говорит, что только девушку, а остальных всех – в море, и голову долой! – вместо племянника ответил сам Болли. – Он же всегда так делает. И я подумал: я утоплюсь, если Торвард конунг узнает об этом не от меня! – А что Ормкель? – воскликнул Эйнар, непривычно бледный и взволнованный. – А девушка жива? – одновременно с ним переспросил Торвард. – Ормкель последний был, я его признал! – Аудун наконец справился с растерянностью и заговорил. – Он бился на корме, а йомфру была у него за спиной. А потом он упал, и голова – хрясь… Ну, того! – Парень никак не мог подобрать слова, подходящие для разговора с конунгом, хотя по напряженному лицу Торварда было видно, что и «хрясь» он понимает как нельзя лучше. – А йомфру осталась, и Бергвид стал с ней говорить. Потом ее взяли на «Быка», а дальше я не видел, потому что… Почему – все и так поняли. – А был таким живучим! – вздохнул Халльмунд, имея в виду Ормкеля, участь которого взволновала фьяллей гораздо больше, чем судьба незнакомой им «йомфру в зеленом платье». Ормкель, однажды оправившийся от такой раны, которая любого другого свела бы под землю, побывавший в рабстве, сражавшийся в великом множестве битв, все-таки исчерпал свою удачу. Приятным нравом он не отличался, и никто в Аскефьорде особенно его не любил, но с ним было связано слишком много, и все вокруг жалели о нем. А Эгвальд ярл, уронив по обе стороны от себя меч и щит, стоял на коленях и раскачивался, сжимая ладонями голову, словно не мог выбрать, о какой бы камень ее разбить. Мысль о сестре, попавшей в руки Бергвида, была так ужасна, что он не мог на ней задерживаться: он ей не верил, но все его существо переполнял неодолимый, мертвящий ужас. Вальборг, красота и честь дома, такая прекрасная и гордая – во власти этого чудовища! Лучше бы его убили, чтобы ей не пришлось везти этот проклятый выкуп! Она не перенесет, она умрет! – Эй, опомнись! – Торвард шагнул к нему, крепко взял за плечо и с силой тряхнул. – Пока мы с тобой тут забавлялись, нам нашелся настоящий противник! Да живая она, ты слышал? Эгвальд поднял голову: на его белом, как морская пена, искаженном лице глаза блестели безумием берсерка. – Это ты виноват! – лихорадочно выкрикнул он, как будто не мог дышать, пока не сбросит бремя вины на чужие плечи. – Это ты потребовал ее сюда! Как ты мог требовать, чтобы к тебе ехала девушка! – Я мог потребовать, чтобы ко мне приехал хоть столб с Хеймировой лежанки! – с холодным бешенством отозвался Торвард, которому совсем не понравилось, что Эгвальд сразу стал искать виноватых. – И если бы кто-то не пожелал, то хуже было бы тебе, а не мне! И не я виноват, если Хеймир конунг не нашел достойных провожатых для своей единственной дочери! Я не ставил условий, что она должна плыть на моем корабле. Твой отец должен был позаботиться дать ей в провожатые надежных людей! Уж я бы не отпустил ее через Средний пролив, мимо Острого мыса, на одном корабле с четырьмя десятками хирдманов! – Где же были твои хирдманы? Ты хотел столько сокровищ и послал за ними сорок человек! Тебя самого тут получше охраняют! – Хватит! – оборвал его Торвард. – Мы с тобой не маленькие, чтобы ругаться, как будто птичье гнездо не поделили! Кто виноват, выясним, когда разберемся с Бергвидом. Там мое золото, и я его верну! – Сколько времени ты будешь собирать войско? Сколько людей ты сможешь собрать? Говорят, у Бергвида три тысячи человек! У тебя столько есть? Люди вокруг шумели, обсуждая неприятную новость; народу собиралось все больше, и в задних рядах толпы, на опушках рощи, уже гуляли слухи, что Бергвид Черная Шкура с трехтысячным войском идет на Аскефьорд и вот-вот будет здесь. Вспоминались прежние годы, когда он приходил сюда, люди горячо спорили, сколько народу можно собрать, и за сколько времени, и не пора ли увозить женщин, скот и пожитки в Черные горы. Только Торвард конунг молчал. Рассерженный и раздраженный Эгвальд мог бы подумать, что он испугался Бергвида, но со страхом его чувство не имело ничего общего. В нем крепла уверенность, что собирать большое войско бесполезно. Войском он уже ходил на Бергвида: можно разбить его дружину, захватить корабли, но он сам ускользнет, словно тролль под землю, и через какое-то время снова появится. Сэла подошла и подала ему рубаху, а верный Регне держал наготове пояс. Сосредоточенно глядя куда-то в пространство, Торвард оделся, потом повернулся и пошел к Аскегорду, так никому ничего и не сказав. Халльмунд догнал его и сунул ему в руку кремневый молоточек на ремешке; Торвард надел его на шею, но даже не оглянулся на лучшего друга, а продолжал широко шагать по привычной тропе, напряженно о чем-то думая. За то время, которое ему понадобилось, чтобы от Драконьей рощи быстрым шагом дойти до дома, Торвард успел принять решение и обдумать ближайшие действия. Точнее, одно, самое первое и самое важное, от успеха которого зависело все остальное. Из-за Бергвида он ввязался в ту дурацкую битву на Остром мысу, из-за битвы дева-скальд из Эльвенэса всю зиму портила ему кровь позорящими стихами, из-за стихов она прислала сюда Эгвальда ярла с войском, из-за войска кюна Хёрдис сплела свои «боевые оковы», из-за «боевых оков» он взял столько пленных и потребовал выкуп. А тут опять явился Бергвид, выскочил, как из мешка, вернее, как мертвец из-под земли, чтобы замкнуть злосчастную цепь, им же начатую. Торварда переполняла клокочущая ярость именно на Бергвида, и притом он пылал твердой решимостью покончить с проклятьем, зримым воплощением которого Бергвид служил в его глазах. Так больше не может продолжаться! Даже дочь убитого Скельвира, девушка, нашла способ бороться со своим врагом! А он, лучший боец Морского Пути, в разгар лета, в самое походное время, сидит дома и проливает слезы над своей злой судьбой, тролли б ее взяли! К победе над Бергвидом ведет только один путь: через курган Торбранда конунга. И только кюна Хёрдис владеет средством, чтобы туда дойти. Всю его жизнь она прилагала множество усилий, чтобы держать сына подальше от Квиттинга. Но в последние пять лет эти усилия были бессмысленны: он уже знал то, что она пыталась от него скрыть. И теперь ей пришла пора узнать, что он это знает, и помочь ему в остальном. Но вот захочет ли она? Если захочет, то он достанет Дракон Битвы и с его помощью наконец одолеет свою злую судьбу. Торвард еще не понял, что сегодня, выйдя с обнаженной грудью против острого меча, он уже ее одолел. Кюну Хёрдис он нашел в гриднице, в окружении служанок, которые делали вид, будто шьют, а сами сгорали от любопытства, чем же кончится странный поединок конунга с пленником. Когда Торвард стремительным шагом вошел в двери и коротко приказал: «Все вон!», у всех разом мелькнула дикая мысль, что поединок с обессиленным пленником их конунг проиграл. После зимы и ее неудач это было, в общем-то, не так уж невероятно… Торвард остановился перед кюной и в нетерпении ждал, пока женщины, толкаясь в дверях и в изумлении оглядываясь на него, выйдут в кухню. У него было такое чувство, словно ему предстоит прыгать через пропасть: или слава на всю жизнь, или мгновенная смерть. Даже сама Хёрдис в изумлении смотрела в жесткое лицо своего сына, не понимая, что с ним. Дверь закрылась за последней из женщин, Торвард сел рядом с матерью и крепко сжал ее руку. – Я прервал наш поединок, – сказал он в ответ на ее немой вопрос. – Даже Поминальный Дракон смеялся, глядя, как я стараюсь не прихлопнуть слэтта тупым мечом, а он едва не падает под тяжестью своего. Но нам помешали. Приплыл Болли Рыжий. – Я знаю. Болли прибегал сюда, такой важный, будто его выбрали законоговорителем, и потребовал, чтобы его немедленно проводили к тебе. Что случилось? – Мой выкуп за Эгвальда попал к Бергвиду. И сама йомфру Вальборг, которая его везла, тоже. Кюна подняла на него изумленный и даже растерянный взгляд: такого исхода своей хитроумной ворожбы она никак не ожидала! – А как же… Оддбранд? – пробормотала она наконец. – Болли говорит, что мужчин всех убили. И Ормкеля, и Оддбранда, значит, тоже, раз уж он там был. И сорок человек. И ни одного из них я этому черному гаду не прощу, ко ндеархай-си до дихриб! Я больше не могу этого терпеть. Я должен его уничтожить. И ты должна мне помочь, госпожа моя. – Я? – Кюна то ли обрадовалась, то ли встревожилась, поскольку никогда раньше сын не просил у нее помощи в своих боевых делах. – Но ты же сам возмущался, что я помогла тебе заклинаниями и лишила славы! А теперь ты хочешь… – Теперь я хочу от тебя другой помощи! – Торвард перебил ее и крепче сжал руку матери в своей. – Я знаю пророчество. В нем говорилось, что от Бергвида не избавиться, пока Дракон Битвы не выйдет снова на свет из могилы. Я должен его достать, потому что не может же кто-то другой взять меч, которым владел мой отец и который он унес с собой под курган! Я достану его. Но в этом ты должна мне помочь. Я не попаду к кургану, пока золотой «дракон» не укажет мне путь к его старшему брату. – Почему ты… почему ты так решил? – с оттенком возмущения и беспокойства воскликнула кюна. Она прекрасно поняла, что имеет в виду ее сын. Но золотое обручье-дракон было ее главным сокровищем, знаком ее судьбы и победы над судьбой. Она получила его в свадебный дар дважды: сначала от великана Свальнира, потом от конунга Торбранда, два раза одно и то же обручье связало ее с двумя ее мужьями, первым и вторым. Отдать его казалось ей так же немыслимо, как добровольно расстаться с правой рукой, на котором она его носила. – Я знаю, – твердо сказал Торвард, глядя ей в лицо, и почему-то сейчас неустрашимую кюну Хёрдис пробирала дрожь под взглядом темных глаз, которые сын унаследовал от нее же. – Все три Дракона тянутся друг к другу. Мне сказала Дагейда. – Кто? – Кюна вскрикнула, как будто ей нанесли удар острой сталью. Страшнее меча и копья ей было это имя, это прекрасное имя, означающее «Владычица Дня». Так назвал свою дочь великан Свальнир, довольный, что она, имея половину человеческой крови, так же сильна при свете дня, как и ночью. – Дагейда, – тихо повторил Торвард, глядя в глаза своей матери. – Я знаю. Я все про нее знаю, – с расстановкой повторил он, понимая, как потрясена его мать, и стараясь, чтобы это открытие прочно утвердилось в ее уме. – Я видел ее, я говорил с ней. Еще пять лет назад, когда ходил на Золотое озере. И этой осенью тоже. Кюна отвернулась, словно не желала слушать. Существование Дагейды, ее старшей дочери, было ее проклятьем и ее тайной, которую она старательно скрывала от всех. Торбранд конунг прожил с ней двадцать пять лет и умер, не зная, что их сын Торвард не единственное ее дитя и что раньше него родилась дочь Хёрдис от великана Свальнира. Она надеялась, что сын тоже никогда не узнает об этом, и старалась держать его подальше от Квиттинга и от Медного Леса, где обитала ее тайна. Кое-какие его слова и прежде наводили ее на мысль, что он о чем-то догадывается. Но что он все знает… – Зачем тебя туда понесло? – горестно протянула она. Голос ее выдавал такую слабость, что Торвард немного растерялся: такой он никогда не видел свою упрямую и неустрашимую мать, которая только смеялась, когда вражеские корабли приближались к Аскефьорду. – Я не хотела! Я так не хотела, чтобы ты виделся с ней, чтобы ты вообще знал о ней! Она – мое проклятье! Лучше бы я бросилась со скалы, когда она еще не родилась! – Зачем же ты бросила ее? – тихо спросил Торвард, который уже пять лет думал об этом. Все могло сложиться по-иному, если бы Дагейда не выросла в Медном Лесу как осиротевшая дочь великана. – Зачем ты бросила ее в пещере одну? Ведь она была совсем ребенком! Ей же было не больше года от роду! – Она выглядела на все двенадцать! – огрызнулась Хёрдис. – Ты бы видел тогда этого ребеночка! Она же великанша, она росла быстрее кошки! – Тем более. Ты же знала, кого произвела на свет! Ты знала, какие силы в ней скрыты. Почему же ты не взяла ее с собой? Тогда она не мешала бы, а помогала мне. Ты должна была взять ее с собой сюда. Чтобы она выросла, как человек. – Ты не знаешь! – с болью и досадой воскликнула кюна, отворачиваясь и пряча свои слезы, как делают гордые дети. – Ты не знаешь, что здесь тогда происходило! Думаешь, фьялли очень обрадовались, когда Торбранд конунг привез из Медного Леса ведьму и объявил ее своей женой? Нет, сын мой! Гораздо больше людям хотелось надеть мне на голову кожаный мешок и забросать камнями! Они думали, что я околдовала конунга! И твой любимый Эрнольв Одноглазый кричал громче всех! А если бы я еще притащила из леса «великанье отродье», то нам обеим было бы не миновать кожаных мешков! Нет уж, я спасла себя, а она спасла себя, уж каждая как сумела! И может быть, она сумела это лучше, чем я… Ведь я – человек по рождению, а она – только наполовину. Она не знает ли грусти, ни любви. Она знает только два чувства – злость и радость… Торвард молчал. Перед глазами его, как болотный огонек, смутно мелькало лицо Дагейды, бледное, с горящими желтыми глазами. Злость и радость… – Она сказала, что не пустит меня к кургану, – произнес он потом, вспоминая последнее из двух свиданий с Дагейдой. – А я не могу найти дорогу к нему, пока один из двух Драконов не укажет мне дорогу к третьему. И если ты и правда хочешь помочь мне… Торвард замолчал и только глянул на золотое обручье, украшавшее руку кюны Хёрдис. Она сидела отвернувшись, с трудом подавляя желание спрятать лицо в ладонях. Вот и ее последняя тайна вышла на свет, и свет этот резал глаза кюны Хёрдис. Пусть об этом знал только ее сын, но после смерти Торбранда он был единственным, чье мнение для нее что-то значило. – И пока надо мной висит Бергвид, я не найду покоя и сам буду жить, как проклятый! – с суровой убежденностью продолжал Торвард. – Проклятая квиттингская война никогда не кончится, пока живо самое страшное ее порождение. Говорят, что ты начала эту войну, госпожа моя. Помоги мне закончить ее. – Возьми. – Кюна Хёрдис стянула с руки золотое обручье в виде дракона с двумя звездными камешками в глазах и положила на колени сыну. Она согласилась бы на все, только бы прекратить скорее этот мучительный разговор. – Я передаю его тебе по доброй воле, потому что люблю тебя и желаю тебе счастья. Хоть я и ведьма и бывшая жена великана, но я тоже мать… Я тоже люблю свое дитя… – Ее голос дрожал, словно она подавляет рыдание, и Торвард смотрел на нее с изумлением и трепетом: за все двадцать восемь лет жизни у него не появлялось повода думать, что его мать – такая же, как все матери, и способна на обычные человеческие чувства. – Возьми. Дракон Судьбы, когда его дают добровольно, приносит удачу и счастье. Твой отец отдал его мне, когда думал, что взамен получит целый мир. Пришло время и тебе получить его. Я хочу, чтобы жар его золота растопил руны Града и Нужды и зажег солнце удачи над твоей судьбой. Подари его дочери Хеймира, когда встретишь ее, и она никогда тебя не разлюбит. А ты ее встретишь, потому что золотой «дракон» обращает все пути навстречу любви. Я хотела взять его с собой в могилу, но, как видно… Довольно и того, что старший из трех Драконов под землей. Она поднялась и медленно пошла к двери в девичью. Торвард тоже встал, протянул руку, словно хотел остановить ее, в другой руке держа Дракон Судьбы. Но внутренний голос подсказывал ему, что ей нужно дать уйти. Кюна Хёрдис еще раз одержала великую победу, может быть, величайшую из возможных – впервые в жизни она победила не обстоятельства, а себя. – И помни… – Она обернулась. – Серебряный Дракон, Дракон Памяти – у нее. У Дагейды. Если она получит в руки второй, то легко приманит и третьего. Тогда ее сила сравняется с силой Свальнира, какую он имел еще в древности и… – А если я получу в руки два, то и третьего она лишится. Рано или поздно. Кюна Хёрдис посмотрела на своего сына, а потом вдруг улыбнулась. Он сказал это так уверенно, что она не могла ему не поверить. Ведь он – брат Дагейды, а значит, вполне достойный противник для нее. И даже сама она, кюна Хёрдис, дала ему свое сокровище не чтобы он победил, а потому, что он уже победил. * * * На другое утро Эгвальда ярла снова позвали в Аскегорд, и на этот раз Регне вернулся с успехом, то есть с ним самим. Эгвальда усадили за стол; он был мрачен, но не противился гостеприимству и ел все, что ему предлагали, больше не отказываясь делить хлеб с конунгом фьяллей. Он не спал всю ночь и к утру достаточно уяснил себе ту простую истину, что Бергвид для него сейчас гораздо более опасный враг, чем Торвард конунг. Лицо Торварда тоже хранило следы бессонной ночи, кюна Хёрдис выглядела непривычно тихой и задумчивой, даже опечаленной. Все видели, что обручье Дракон Судьбы, с которым она тридцать лет не расставалась ни днем, ни ночью, теперь украшает запястье ее сына. Если бы оно было отнято силой – чего от Торварда никто не ждал, потому что, несмотря на все ее странности, он все же дружил со своей матерью, – она бы гневалась. Но кюна выглядела лишь опечаленной: она впервые в жизни признала, что кто-то другой, а именно ее сын, будет более способным борцом с судьбой, чем она сама. – Послушай, Эгвальд ярл! – начал Торвард конунг, видя, что его вчерашний противник вполне мирно подставляет кубок толстой Эде, разливающей пиво из кувшина. – Я вижу, сестра дорога тебе? – Больше, чем ты думаешь! – сурово ответил Эгвальд. – Я думаю, что достаточно. Послушай. Сами боги привели сюда Болли в час нашего поединка. Я думаю, они хотели указать нам обоим другого противника, более достойного наших сил. Поодиночке мы оба с тобой будем только напрасно терять людей и корабли. Походами друг на друга мы только радуем Бергвида. Он будет только счастлив, если фьялли и слэтты перебьют друг друга. Но я не допущу, чтобы мы с тобой своими руками мстили друг другу за обиды Бергвида! Выкуп за тебя забрал он. И я намерен потребовать его обратно. А ты хочешь получить назад твою сестру. Настолько ли сильно ты этого хочешь, чтобы проявить благоразумие? – Что ты хочешь сказать? – мрачно спросил Эгвальд. – Самую простую вещь. Я отпущу тебя безо всякого выкупа – собирать войско слэттов. А ты дашь клятву, что это войско пойдет против Бергвида. А выкуп за тебя привезешь мне сам – когда мы с ним покончим. Эгвальд помолчал. Последнее не очень-то ему нравилось. Но, приняв эти условия, он получал возможность почти без промедления устремиться на помощь сестре. – Я согласен, – сказал он и вытащил из-под рубахи маленькое серебряное изображение ворона. – Клянусь милостью Отца Ратей – я соберу войско слэттов и вместе с тобой поведу его на Бергвида. – Я отдам тебе всех твоих людей и даже все ваше оружие. Корабли пока останутся у меня, потому что вести их морем до Слэттенланда – почти наверняка подарить Бергвиду. – Но как же я попаду… – По суше. Отсюда вы поедете через Рауденланд до Островного пролива, а там кюна Ульврун даст вам корабли, чтобы переплыть до Эльвенэса. Я пошлю с вами моих людей, они покажут дорогу и помогут договориться с раудами. Кюна Ульврун – моя родственница, она мне не откажет. А свои корабли заберете, когда море станет безопасным. Поверь, сейчас это более разумный путь. Если ты поплывешь мимо Острого мыса только с теми, кто здесь, то и сам попадешь в плен в придачу к твоей прекрасной сестре, а ей это не поможет. Эгвальд слушал с мрачным лицом, но не возражал. Необходимость действительно помочь Вальборг, а не погибнуть ради ее спасения, давала ему силы глотать эти обидные слова. – Твоей секиры у меня нет, я послал ее твоему отцу, – продолжал Торвард. – Взамен выбери себе в оружейной. Или тебе опять дадут тот меч, который ты выбрал вчера. Эгвальд криво усмехнулся. Раньше у него не было такой усмешки, ее он приобрел только в плену. Приняв меч у кого-то, воин тем самым признает свое подчиненное положение. – Если ты так добр, то я пока выберу себе что-нибудь из нашего старого оружия, – сказал он. – А потом отец отдаст мне мою Великаншу. И не быть мне в живых – пусть боги слышат! – если вскоре ее не назовут Убийцей Квиттов! Через несколько дней Эгвальд ярл во главе своей поредевшей дружины пешком отправился из Аскефьорда на юго-восток, в сопровождении Флитира Певца из усадьбы Горный Вереск. При расставании Эгвальд условился с Торвардом, что дома соберет войско и будет ждать знака, чтобы двинуть его в поход. Проводив слэттов, Торвард конунг и сам собрался в дорогу. Для него снарядили всего один корабль – «Златоухого», и больше никого из ярлов он с собой не брал. – Это мой поединок с моей судьбой, а войско здесь ни к чему! – объяснял он людям, удивленным и встревоженным его решением. – Это дело для одного. А когда я вернусь, вот тогда пойдем все вместе. Не думайте, что я забуду вас. Аскефьорд преданно делил со мной все мои беды и поражения, и я сделаю все, чтобы и мою победу он разделил тоже. Женщины плакали, слушая эту простую речь. Торвард конунг и был Аскефьордом, его умом, душой и сердцем, собранным в одного человека, и все они, от Эрнольва Одноглазого до рыбака Снюрри, жившего в своей избенке под самым Дозорным мысом, незримо шли в этот таинственный поход вместе с ним. Сотни глаз, сотни взволнованных лиц, со всех сторон окружавшие площадку под соснами, сотней неслышных голосов говорили ему одно и то же: «Мы любим тебя!» И Торвард знал, что заслужил это, потому что всегда честно выполнял свой долг перед Аскефьордом и любил его так, как только и должен конунг любить свою землю: не отделять себя от нее и не искать никакого другого счастья и благополучия, кроме счастья и благополучия своей земли. Кюна Хёрдис тоже пришла на причальную площадку, чтобы проводить сына, но молчала, кутаясь в свой дорогой плащ, отороченный золотой уладской бахромой. Ей вспоминалось другое прощание, пять лет назад. Тогда ее сын тоже собирался на Квиттинг, а она отговаривала его, почти умоляла направить корабль в любую другую сторону. Теперь она одобряла его решение. Пришел час его судьбы, и он вернется к ней не таким, каким уйдет. – Не плачьте! – бросила она женщинам, которые, толпясь тесной кучей, вытирали слезы, провожая глазами уходящий по фьорду корабль. – Мой сын вернется. Ему суждено похоронить меня, а я ведь еще не умерла! Это была чуть ли не самая чувствительная и сердечная речь, которую Хёрдис Колдунье довелось произнести за всю ее жизнь – а от жизни этой еще оставалось не одно десятилетие. Но женщины, не привыкшие ни к чему подобному, пришли в такое изумление, что действительно перестали плакать. Через несколько дней «Златоухий» миновал Трехрогий фьорд, очень удивив тамошнего ярла, Лейдольва Уладского Беглеца. Конунг только переночевал у него, но не пожелал взять с собой ни одного корабля и ни одного человека, которых вождь южной трети Фьялленланда мог предоставить немало. Еще через три дня «Златоухий» достиг устья реки Бликэльвен, где кончалась земля раудов и начинался собственно Квиттинг. Здесь «Златоухий» расположился на длительную стоянку: корабль затащили в сарай, тоже пустой по случаю летних походов, а люди устроились в гостевом доме усадьбы Бликэльвен, где жил ярл кюны Ульврун, Хродгаут Радушный. Отчасти, благодаря рассказам проплывавшего здесь Болли Рыжего, он представлял себе, какие события привели к нему конунга фьяллей, но намерения этого последнего для Хродгаута ярла оставались полной загадкой. Отдохнув от плавания два дня, на третий Торвард конунг поднялся на заре и покинул усадьбу еще до того, как проснулись люди. Провожал его один Халльмунд, и Торвард распрощался с ним у опушки леса. К Золотому озеру вела известная, даже отмеченная камнями дорога от усадьбы Можжевельник, до которой отсюда оставался еще один переход на юг, но Торвард не хотел туда заходить, как не хотел показываться на глаза Тьодольву хёвдингу и вообще давать знать о себе кому-то из квиттов, пока его дело не завершено. – Взять бы тебе человека, кто тогда с твоим отцом ходил! – до самого прощания уговаривал Халльмунд. – Дорогу показать! А то с этим Золотым озером сам знаешь, какие шутки! – Да что мне показывать! – в десятый раз отказывался Торвард, понимавший, что «этим человеком» очень хотел бы быть сам Халльмунд. – Я же там был, на Золотом озере! – Да на этом Квиттинге проклятом запутаешься в два счета! – И чем мне тогда поможет провожатый? – Ну, все-таки… Торвард усмехнулся, дружески сжал на прощанье плечо Халльмунда и вскоре уже скрылся в лесу. Глава 2 Ингитора проснулась от холода и, еще не открывая глаз, пошарила вокруг себя, отыскивая сползшее одеяло. При каждом движении утренний холод проникал под толстый шерстяной плащ, выбранный заботливой фру Аудвейг для защиты от морского ветра, и по коже рассыпались целые горсти мурашек. Пальцы сразу стали мокрыми от множества влажных капелек, усеявших одежду. Но даже с закрытыми глазами Ингитора сразу почувствовала, что вокруг очень светло – гораздо светлее, чем может быть в доме! И воздух – свежайший лесной воздух омывал лицо, как вода из ручья, и не шел ни в какое сравнение с тем, что бывает в девичьей, когда за ночь надышат… Вспомнила! Вчерашний вечер, Бергвид… Вот почему она так странно и жестко лежит, вот почему волосы влажны от росы. Она шла через лес в полной темноте, то вверх по склонам гор, то вниз, прочь от моря, в глубь побережья, не думая, куда и зачем, полная одним стремлением – уйти подальше от моря и от Бергвида. Она шла чуть ли не до рассвета и остановилась только тогда, когда наткнулась на ствол и заметила, что в сереющем предрассветном воздухе его прекрасно видно, а просто она засыпает на ходу. Тогда она улеглась прямо на мох, очертила вокруг себя круг с четырьмя защитными рунами с четырех сторон света, потом подложила свой мешок под голову, завернулась в плащ и крепко заснула. Открыв глаза, она увидела возле самого носа мох и мелкую траву, жемчужно блестящую от росы, а потом ее взгляд упал на фигуру человека, сидящего на мху в трех шагах от ее защитного круга, опираясь руками о поднятые колени. Он сидел неподвижно, и в первый миг Ингитора решила, что ей мерещится эта фигура среди стволов и камней. Она быстро поднялась, села, вгляделась – он не исчез. В глаза ей бросились длинные черные волосы, и все ее существо пронзила мысль о Бергвиде. Ингитора оледенела от ужаса и чувства безнадежности: от него, как от злого духа, невозможно скрыться! Но лицо у сидящего было совсем другое – не бледное, а смуглое, с черной щетиной на щеках и подбородке, которая еще не превратилась в бороду. Он был примерно тех же лет, что и Бергвид, но, пожалуй, повыше ростом, пошире в плечах и вообще покрепче. А главное – глаза, устремленные прямо на нее: в них не оказалось ничего похожего на тот дикий губительный огонь или равнодушно-мертвую бездну, они смотрели на Ингитору разумно и ясно, с чувством спокойного, даже доброжелательного любопытства. Встретив этот взгляд, Ингитора испытала такое облегчение – все-таки это не Бергвид! – что разом ободрилась, хотя положение ее все-таки оставалось весьма сомнительным и ненадежным. – Привет! – сказал ей незнакомец, заметив, что она проснулась. – Я не посмел тебя будить, но пройти мимо тоже не решился. Ты дева из рода светлых альвов? Должно быть, на небесах где-то прохудилась дырка, а ты ее не заметила и провалилась из чертогов Альвхейма на землю? Может, тебе надо как-то помочь взобраться опять наверх? Голос у него был низкий, глуховатый, но звучал приятно и внушал невольное убеждение, что обладатель этого голоса человек надежный. Ингитора молча смотрела на него, пытаясь понять, что означает эта странная речь и как на нее отвечать. И откуда он тут взялся – не с неба ли упал он сам? Она устроилась под этим ореховым кустом почти в темноте, а теперь, при ярком свете дня, не узнавала места, и оттого все происходящее казалось очередным сном, путаным и необъяснимым. А вокруг простирался лес, живущий своей особой жизнью, и было ясно, что отсюда очень далеко до обитаемых мест. Однако тот, кто задавал Ингиторе такие странные вопросы, ни по виду, ни по речи не походил на бонда или охотника. Волосы ниже плеч указывали на знатный род, хорошая, хотя и неяркая одежда, бронзовая застежка плаща, новые сапоги из хорошей кожи, зеленые ремни, застегнутые маленькими пряжками узорной бронзы, говорили о том, что это человек не бедный и никак уж не бродяга. Да и что бродяге делать в лесной глуши, у кого тут просить подаяния? В глаза Ингиторе бросились два тяжелых, со сложно переплетенными узорами золотых браслета, украшавших его широкие смуглые запястья. Обладатель таких вещей сам кому хочешь подаст. Меч, прикрепленный к поясу, лежал на траве, и конец ножен был окован серебром с позолоченным узором в виде головы дракона. Рядом располагались лук, копье с петлей, чтобы вешать за спину, и заплечный мешок. – Или в Альвхейме говорят на другом языке и ты меня не понимаешь? – уточнил он, видя, что она рассматривает его и молчит. За все это время он так и не шелохнулся, как будто хотел показать, что совершенно безопасен. – А с чего ты взял… – начала Ингитора, но спросонья у нее получилось очень сипло. Она кашлянула и начала сначала: – С чего ты взял, что я из Альвхейма? – А очень просто, – охотно объяснил он. – У меня же есть глаза! Здесь два «роздыха» от побережья и «роздых» от ближайшей большой усадьбы, то есть от Можжевельника. Под ореховым кустом спит молодая девушка явно знатного происхождения, с дивными белыми руками и тонкими пальцами, которые сделали бы честь самой Эрне дочери Херсира, в хорошем, совсем новом цветном платье и таком же плаще с бронзовой застежкой, в новых башмаках с красными ремешками. Ты никак не можешь быть беглой рабыней и не можешь быть девчонкой с хутора, которая пошла искать козу и заблудилась. Если бы ты вдруг осталась единственной, кто спасся с погибшего корабля, то пошла бы не в глубь побережья, а вдоль моря и давно нашла бы людей. То есть разумного объяснения, как ты сюда попала и кто ты, я подобрать не могу. И мне остается один вывод – что ты упала с неба. Но если ты можешь дать мне другую разгадку, я с удовольствием послушаю. Наблюдательность незнакомца оказалась не хуже, чем у самой Ингиторы, и тем он заранее избавил ее от противной необходимости врать. Но и рассказывать, кто она и почему здесь, хотелось еще меньше. – По тебе тоже не скажешь, что ты собираешь грибы! – с вызовом ответила она. – Что-то я не видела пастухов и охотников с таким оружием, на кабана с мечом не ходят. Кто ты? – Я зверь благородный! – словами Сигурда Убийцы Дракона ответил он и усмехнулся, давая понять, что другого ответа не будет. Но Ингиторе этот неопределенный ответ понравился: с ней словно бы заговорил Сигурд, знакомый и почитаемый с детства герой; от этой строки на нее повеяло чем-то близким и понятным, словно она получила по виду бессмысленный, но по содержанию четкий знак, что «я – свой». – Могу только тебя заверить, что я не ем незнакомых девушек и готов помочь тебе чем-нибудь. Где твои люди? Ингитора оправила волосы, провела пальцами по бровям, стараясь прийти в себя и сообразить наконец, что делать и как к этому отнестись. Бергвид очень даже мог послать людей искать ее. Но если бы это был человек Бергвида, то он знал бы, кто она такая, и не задавал бы ей вопросов. В самом деле, второй такой, как она, здесь неоткуда взяться. Квитт ли он вообще? У квиттов знатные люди заплетают на висках две тонкие косички и заправляют их за уши, а волосы ее собеседника были просто связаны сзади в хвост, чтобы не мешались, и ни на какое племя не указывали. И такие сапоги с пряжками над коленом она видела, не очень давно и в большом количестве… Булавка его нагрудной застежки отлита в виде молота. И знак Мйольнира на оковке ножен… Речь его отличалась от той, которую она привыкла слышать в усадьбе Фридланд, и выговором он напоминает скорее Ормкеля, чем Хуги Глиняные Пятки… Великий Один! Ингитору пробрала дрожь. Только этого не хватало! – Что ты так внимательно на меня смотришь? – осведомился обладатель застежки с молотом, довольно терпеливо ждавший итога ее размышлений. – Пытаешься понять, кто я такой? Я фьялль. Это ужасно? Правда, ты, кажется, сама не квиттинка, а значит, слово «фьялли» не должно у тебя вызывать ужас. – Я не квиттинка. Но у меня нет причин любить фьяллей. Скорее наоборот. – Ну, я ведь тебя не держу. – Он пожал плечами. – Ты совершенно свободна идти куда хочешь. Я сам иду на юго-восток, и если ты пойдешь в любую из семи оставшихся сторон, то можешь быть уверена, что не встретишь там ни одного фьялля. Может быть, Ингиторе следовало воспользоваться случаем и уйти в одну из семи предложенных сторон, пока отпускают. Но у нее не возникло такого желания: потомок Тора говорил без малейшей язвительности, а напротив, дружелюбно, словно хотел все устроить к ее удовольствию. А она уже опомнилась и вполне отдавала себе отчет, что осталась совершенно одна, без куска хлеба, в глухих лесах чужой страны, без помощи и даже без представления, что ей делать и как добраться хоть до какого-то места, где ей помогут. Вчера ей было все равно, куда идти, лишь бы подальше от Бергвида. Но вот она, похоже, избавилась от Бергвида, и теперь пришла пора задуматься, как выбраться к людям. В таком положении не бросают единственного живого человека, даже если он из племени фьяллей. – Так ты не хочешь мне рассказать, кто ты и как оказалась здесь совсем одна? – предположил фьялль, видя, что она все же не торопится его покинуть. Ингитора поколебалась: хоть что-то сказать было надо. – Я убежала, – решилась она, поскольку это глупо отрицать очевидное. – Так получилось. – Это бывает. – Он не удивился. – Но ты забралась далековато от дома. По говору слышно, что ты с восточных берегов, из Слэттенланда или из Тиммерланда. – Да. – Ингитора кивнула, не уточняя, из какого же она племени. – Ну, как хочешь. – Фьялль не настаивал. – Кто мы такие, в конце концов, ничего не меняет, раз уж мы тут одни, как первые люди на земле. Можешь звать меня Аском, а я тебя буду звать Эмблой. Идет? Ингитора не могла не улыбнуться: ей показалось забавным стать на время первой женщиной на земле, сотворенной богами из дерева ивы. Да, они были здесь вдвоем, как первые и единственные на земле люди. Весь тяжкий груз забот и сомнений остался где-то далеко, в большом мире, за границей зачарованного леса, и Ингитора чувствовала облегчение, что все это, не дававшее ей покоя столько дней и месяцев, сейчас можно просто сбросить с плеч и забыть. И стать Эмблой, женщиной-ивой, которая только что очнулась на берегу моря, где «грел с полудня луч солнца соленые камни»[3 - «Старшая Эдда», пер. С Свириденко.] и у которой нет прошлого. – И куда же ты хочешь теперь попасть? – уточнил ее новоявленный Аск. – Уж это, прости, мне приходится у тебя спросить. – Я хочу… – Ингитора запнулась и задумалась. – Да я сама не знаю… – нерешительно созналась она чуть погодя. – Ты не во Фьялленланд направляешься? Аск качнул головой: – Потом – да, но сейчас у меня дело совсем в другой стороне. – Тогда… Теперь, когда у нее не было даже корабля, от мысли попасть-таки в Аскефьорд и передать по назначению «морскую цепь» приходилось отказаться. Теперь самое лучшее – сделать то, что советовала мудрая фру Аудвейг: добраться до Дага хёвдинга, который переправит ее через море обратно в Эльвенэс. – Мне бы нужно на восточное побережье, – подумав, сказала она. – В Тингваль, к Дагу хёвдингу. Я понимаю, что это далеко, но туда, на западное, куда близко, мне нельзя. – А мне нужно к Золотому озеру. Это тоже на восток, только ближе, чем побережье, и хотя бы полпути мы можем пройти вместе. – А потом? – Ингитора вообразила себя снова одной, но теперь уже не на границе, а в середине Медного Леса. – А там я найду тебе надежных людей. На Золотом озере я кое-кого знаю. Так что если на западный берег ты не хочешь, то тебе лучше пойти со мной. И я даже хотел бы, чтобы ты пошла со мной, потому что иначе меня будет мучить совесть, что я бросил под кустом девушку… – Он помедлил, еще раз окидывая ее фигуру взглядом. – Совсем не приспособленную жить под кустом. – Хорошо, – сказала Ингитора, даже не успев как следует подумать. В его словах, а еще больше в голосе, она услышала способность думать о других, а вера, что она кому-то небезразлична и кто-то готов ей помочь, была сейчас спасительной, как огонь в стужу. – Я пойду с тобой. – Ну и слава мудрому Одину! – Аск подмигнул ей, в знак своего удовольствия воздавая честь не своему, а ее богу-покровителю. – В другой раз я постарался бы помочь тебе получше, но сейчас, понимаешь, у меня совсем нет лишнего времени. Понимаешь, когда у человека много лет есть важная цель, она в конце концов начинает повелевать им, как хозяин рабом. Она делается важнее всего. Даже желания помочь девушке. – Аск улыбнулся, чтобы немного смягчить свои слова. Без этого они казались слишком высокопарными, а здесь ведь не пир в день священного праздника, когда поднимаются кубки и провозглашаются обеты богам. – Я понимаю, – тихо отозвалась Ингитора. Эти слова нашли отклик в ее душе, напомнили о ее собственных путях. Разве не месть завладела всеми ее мыслями, стала единственной целью, заглушила все прочие побуждения живой души, направляла все ее поступки и привела в конце концов под этот ореховый куст? – Но к каждой цели должны вести разумные пути, – добавила она. – Должны быть средства. А в средствах так легко ошибиться! И тогда вместо славы будет один позор! – И такое бывало! – Ее собеседник невесело усмехнулся, вспомнив что-то из своей жизни. – Я уже пробовал неверные средства и наконец-то нашел среди них одно верное. Ну что, идем? Он легко поднялся на ноги и протянул руку Ингиторе, чтобы помочь ей встать. Но она предпочла подняться без чужой помощи, однако тут же голова у нее закружилась, она покачнулась и уцепилась за ветки орешника. – Ну, тихо, тихо! – Аск подался было к ней, чтобы поддержать, но понял, что она не хочет его касаться, и остановился. – А ты ведь, наверно, есть хочешь, раз на ногах едва держишься. У меня тут еще есть кусок хлеба. На первое время хватит, а по дороге какого-нибудь глухаря подстрелим. Развязав свой мешок, он вынул оттуда завернутый в лоскут весьма основательный кусок хлеба, разломил его и протянул Ингиторе половину. Она помедлила: есть она и правда хотела, но все-таки боязно было протянуть руку навстречу этой чужой смуглой руке. – Да не тролль я, клянусь Тором! – как-то шутливо-вымученно, словно устал уже в этом клясться, произнес Аск. – Бери! Ингитора посмотрела ему в глаза, слишком живые и ясные для тролля, слегка улыбнулась, стыдясь своей детской боязни, и взяла хлеб, стараясь, однако, не коснуться его ладони с длинным, белым, видимо, очень старым шрамом от пальцев до самого запястья. За клинок, что ли, хватался? И, держа в руке этот кусок хлеба, как амулет, она перешагнула черту своего защитного круга. * * * Огромный волк бежал через ельник, опустив морду к земле и принюхиваясь. Маленькая ведьма на его спине, крепко держась за пряди густой шерсти на загривке, быстро шарила глазами вокруг. Волк замедлил шаг, подался чуть назад, закружил по полянке, потом остановился возле раскидистого орехового куста и стал обнюхивать примятую траву. – Вот оно что! – Дагейда соскользнула на землю и тоже понюхала. – Едва остыло! Теперь-то мы найдем ее! Дагейду гнало вперед прежде всего любопытство. Конечно, она не стала бы утруждать себя и Жадного ради того, чтобы вернуть Бергвиду сбежавшую женщину, но ей хотелось узнать, каким же образом пленница сбежала. Поляна у моря была сплошь залита водой от тающей руны Льда, и так прочно зачаровать толпу народа смогла бы не каждая. И вот эта женщина где-то здесь, в лесу. Куда она пойдет, чего она хочет? Не подбирается ли и она к каким-нибудь сокровищам Медного Леса? Вдруг Дагейда замерла, словно наткнулась на невидимую стену. Ее маленькое личико оставалось неподвижным, но в душе, дрожа, как тени от птичьих крыльев, перетекали друг в друга изумление, недоверие, острая тревога. Дрожа, она наклонилась над травой, так осторожно, словно внизу пылал огонь, и сама принюхалась. Жадный потянул носом воздух и заскулил. – Это он… – прошептала ведьма, пятясь от примятой травы, как пораженная внезапным ударом грома. – Он… Он здесь… И… они сидели рядом? Он здесь! – медленно выговорила она, повернувшись к Жадному. Ее большие глаза раскрылись шире, взгляд застыл. Потом она крепко сжала в ладонях волчью морду и тряхнула. – Он опять здесь, Жадный, ты понимаешь! Оттолкнув голову волка, Дагейда в растерянности и досаде села на землю. От кочки шел свежий запах горячего человеческого существа, мужчины, и этот запах она легко отличила бы из тысяч. Внезапное возвращение брата потрясло ее так, что она даже забыла о девушке из племени слэттов. Загадка и тревожная неожиданность, как кремень и огниво, встретившись, вызвали молнию, которая оглушила Дагейду, и некоторое время она сидела между кустом и моховой кочкой, сама похожая на рыжий куст сухого можжевельника, не шевелясь, и ее пустые глаза были точно две лужицы желтой болотной воды. Жадный ласково боднул ее лбом. Как во сне, Дагейда подняла руку и погладила волка по морде. – Ничего, Жадный, – бормотала она, глядя в никуда и уже что-то обдумывая. – Он и раньше приходил сюда. И уходил ни с чем. И теперь… Волк тонко и коротко проскулил что-то. Странно было слышать это нежное щенячье поскуливание из пасти такого чудовища. – Да, еще она, – вспомнила Дагейда. – Ты говоришь, они встретились? И ушли вместе? Внезапно, будто проснувшись, она вскочила на ноги. – Мы пойдем за ними! – воскликнула она. – Я знаю, знаю, знаю, куда они направились! К Золотому озеру! К кургану! И мы пойдем туда! Но только тихо! – Ведьма приложила тонкий бледный палец к пасти Жадного. – Пусть они пока ничего о нас не знают. Мы покажемся, когда захотим. Правда, Жадный? Волк высунул длинный красный язык и по-собачьи горячо лизнул щеку своей хозяйки. * * * Целый день Ингитора и ее нежданно обретенный спутник шли через ельники и поляны, то карабкались вверх по склону горы, то спускались вниз в долину, держа путь на юго-восток. В полдень они устроились отдохнуть возле речной заводи; Аск надергал камышовых корней, потом вырезал своим длинным ножом большой кусок дерна и откинул его, как крышку сундука, а потом развел костер на земле под дерном. – Зачем это? – спросила Ингитора, которая никогда не видела таких сложных приготовлений к разведению огня. – Ну, во-первых, лесной пожар в середине лета – жуткая вещь. А во-вторых, нам ведь с тобой не надо оставлять очень много следов? – Аск посмотрел на Ингитору и приподнял брови, словно спрашивая, согласна ли она с этим. – Мы это потом опять положим, как было, и наших углей никто не увидит. Если кто-то вдруг будет искать, то найдет, если с умом. А если просто грибы будут собирать, то пройдут, не заметят. – Ты от кого-то скрываешься? – не подумав, спросила Ингитора, и тут же сообразила, что вот это и есть весьма вероятное объяснение, что такой человек может делать в чужой глуши! Скрываться после убийства! Она посмотрела на Аска и с выразительным раскаянием прижала пальцы к губам, желая сказать, что «я этого не говорила» и «это не мое дело». Но Аск усмехнулся, и было видно, что ее опасная догадка пролетела мимо: – Нет. Я ни от кого не скрываюсь. Но вокруг страна, нам обоим чужая. Простая осторожность требует оставлять поменьше следов. Согласна? Запеченные в золе камышовые корни показались проголодавшейся Ингиторе отличной едой. Фьялль даже с некоторым удивлением наблюдал, с какой охотой она грызет их, пачкая подбородок золой. – Это хорошо, что йомфру не привередлива! – с одобрением заметил он, перехватив ее взгляд. – А то я боялся, что такая знатная девушка потребует каши со сливками, и непременно в золоченой миске. – А у тебя есть золоченая миска? – Нет. – Вот и я так подумала. А раз ее нет, какой смысл требовать? – Какая умная женщина мне повстречалась! – восхитился Аск. – Ну, значит, не пропадем. Озер тут много – уж камыша-то мы всегда раздобудем. Ингитора вздохнула. Сама она имела довольно смутное представление о том, что в лесу можно есть, и в этом любая Фрида с хутора, для которой «голодный год» действительно означает голод, а не разговоры о высоких ценах на хлеб, была гораздо ученее ее, йомфру Ингиторы из Льюнгвэлира, так много знающей о древних героях. Поедая камыш, отмывая в той же заводи лицо и руки и потом, шагая вслед за Аском на юго-восток, она уже в который раз пыталась осмыслить очередной изгиб своей судьбы, причудливой, как путь змея по скале. Она дважды потеряла корабль и спутников и идет теперь совсем в другую сторону. Зато она избавилась от Бергвида, надо надеяться, окончательно, потому что искать ее он будет только на побережье, а не в лесу, да и как бы он ее здесь выследил? А вот на кого она его променяла и с кем, не успев опомниться, пешком идет через весь полуостров? Конечно, по доброй воле она никогда не пошла бы в Медный Лес (и даже просто в лес) вдвоем с совершенно незнакомым мужчиной. Девушки, которые решаются на подобное, заслуживают звания не безумных, а просто дур набитых, и сами должны отвечать за последствия. Но у нее нет выбора. И вернуться назад к морю, где ее в два счета поймает Бергвид, и идти на далекое восточное побережье одной через леса, где она совсем беспомощна, было одинаково немыслимо. Оставалось принять того спутника, которого послала судьба, и положиться на бдительную богиню Хлин, которая уже не раз спасала ее даже в более угрожающих положениях. Смириться с судьбой оказалось тем легче, что Аск не казался особенно опасным. Какие бы загадочные причины ни привели его на Квиттинг, желания поохотиться на беззащитных девушек среди них, скорее всего, не значилось. В труднопроходимых местах он никогда не забывал подать ей руку, помочь перебраться через бурелом или камни, и, когда Ингитора прикасалась к его руке, ей вдруг делалось легко, словно он передавал ей свою силу. Сейчас у него явно имелась необходимость что-то скрывать, но ведь и сама Ингитора молчала о своих делах. А по природе он, пожалуй, был человеком открытым и разговорчивым, и не раз за день пытался завязать беседу, но Ингитора из осторожности предпочитала отмалчиваться. Он не настаивал и погружался в мысли о своем, но никогда не прятал глаз и, встречая взгляд Ингиторы, приподнимал брови, словно спрашивая: «Ты хочешь мне что-то сказать?» Ингитора ничего не хотела сказать, наоборот, следила за тем, чтобы говорить поменьше, но все же его привычка прямо смотреть в глаза внушала некое доверие. Это было явно не худшее, что могло бы быть. К вечеру ее спина и ноги ныли и стонали от усталости, она уже не могла дождаться, когда начнет темнеть, и почти проклинала лето, когда такие длинные дни. Аск шагал не спеша, и видно было, что он примеряется к ее шагу, а сам мог бы идти гораздо быстрее. И дольше. – Ну что, все? – сочувственно спросил он, когда обнаружил, что девушка, перелезая через очередное поваленное дерево, просто сидит на нем и не может встать. – Ладно, привал. Вон до той поляны добредешь? Там от ветра хорошо… Ну, давай донесу! При виде рук, с великодушной готовностью к ней протянутых, Ингитора собрала последние силы и встала. Полянка, окруженная скальными выступами, как стенами, показалась ей милой и уютной, ничуть не хуже чертогов Альвхейма, из которых она якобы упала. Не выбирая места, она так и села на плотный темно-зеленый мох; ей даже есть не хотелось, а хотелось только лечь и заснуть, как медведь, на полгода. Аск сам приготовил ей лежанку из еловых лап, покрыл их листьями папоротника, чтобы не кололись, и Ингитора была гораздо счастливее, чем в девичьей кюны Асты, где к ее услугам имелось роскошное ложе со стеганым одеялом на гагачьем пуху. Потом он сложил возле нее свое оружие, мешок и плащ, взял лук и ушел. Ингитора закрыла глаза: в голове гудело от усталости, и она не заметила, как задремала. Проснулась она от запаха дыма. Уже почти стемнело, пылали красным жаром угли костра, а над костром жарилась какая-то крупная птица. Аск сидел рядом и подкладывал небольшие сучья, чтобы поддерживать жар углей, не давая огню разгораться слишком сильно. – А я не знал, будить тебя или лучше дать поспать, – сказал он, дружелюбно глянув на нее, и кивнул на птицу: – Скоро уже будет готово. Ингитора оправила волосы. Она спала, видимо, недолго, но глубоко, раз даже не слышала стука огнива о кремень и треска ломаемых сучьев. Все ее восприятие словно бы освежилось этим сном, мысли прояснились. И все пережитое с новой ясностью встало перед ней. Она всей кожей ощутила расстояние, пройденное за день, ощутила протяженность пространства, отделяющего ее от людей, от известных дорог, от понятных целей. Глядя на себя как со стороны, она изумлялась: какими ветрами ее занесло сюда? Казалось, давно ли был Праздник Дис, шумная толпа на пиру в Эльвенэсе – и вот каким-то злым колдовством она брошена в глушь Медного Леса и сидит тут, почти ночью, у огня с человеком, о котором ничего не знает, даже имени! И в то же время незнакомое казалось знакомым и вызывало воспоминания, почти такие же ясные, как настоящее, и от них щемило сердце. Лесные сумерки, серое небо в разрывах темных ветвей, запах дыма, мясо над углями – все это напомнило ей, как они с отцом ездили на охоту, вот так же ночевали в лесу, и она сама умоляла не возвращаться сегодня домой, где все так привычно и обыкновенно… Хотелось отвести глаза от фигуры фьялля и представить, что это – отец, что не было этого ужаса, и тела с серым лицом, и кургана, и Эльвенэса, и Острого мыса, и ее тоски и одиночества – ничего не было, а они сидят с отцом возле костра, в лесу под названием Сосновые Бугры, а вокруг Асвард, и Бьярни, и Торкель и все прочие – как год назад, как пять и десять лет назад… Острая боль, тоска по тому, чего нет и уже не будет, пронзала горло, как нож, и от этой резкой боли на глазах выступали слезы. Неужели это никогда не пройдет, неужели она никогда не привыкнет? Аск глянул на нее, хотел что-то сказать, но заметил ее напряженное лицо и влажно блестящие глаза – и впервые за день быстро отвел взгляд. Ингитора с усилием проглотила желание заплакать. Требовалось немедленно что-то сказать, показать, что она вовсе не плачет, хотелось отвлечься от воспоминаний. – Что это? – спросила она, кивнув на тушку над углями. – Обещанный глухарь! – охотно ответил Аск и снова глянул на нее, на сей раз одобрительно, приветствуя ее намерение держать себя в руках. – Тут людей мало, а дичи много, так что с голода не умрем. Это ничего, что он такой черный. Сейчас мы с него кожу обдерем, и будет вполне съедобно. Соль у меня есть. Ингитора кивнула. Не нужно сравнивать сегодняшний день с прошлым, которого не вернуть. Лучше думать о том, чего она избежала, и ценить те преимущества, которые сегодняшний день, несомненно, имеет. Она избавлена от Бергвида, у нее есть спутник, который знает дорогу хотя бы до половины пути, есть еда, она в безопасности – по крайней мере, прямо сейчас ей ничего не грозит, и пора ей научиться ценить и такое благополучие. Больше они почти не разговаривали. Аск, ловко ободрав с глухариной тушки обугленную кожу с остатками перьев, подал ей птичью ножку, обернув косточку широким листом, и Ингитора благодарно улыбнулась, приятно удивленная такой заботой. Поедая ножку, она старалась вообразить сегодняшний ужин кюны Асты и Вальборг, Эгвальда в его заточении, Бергвида… Эгвальд сидит в плену и ждет от нее помощи, Бергвид злобствует где-то из-за ее побега – вот бы ему лопнуть от злости, как тому троллю! Оба они думают о ней и хотят знать, где она, а она сидит тут на поляне и ест этого глухаря, пахнущего дымом… Торвард изредка посматривал на нее, довольный, что девушка так охотно ест, успешно поборов желание заплакать. А плакать ей, наверное, есть о чем – не случайно же такая «Эрна дочь Херсира» оказалась в Медном Лесу, тролль знает как далеко от своего Слэттенланда или Тиммерланда, совсем одна! И не знает, куда ей идти – благополучные люди, у которых есть родичи и друзья, всегда это знают! Небольшой обломок кости, клинышек размером с ее палец, на котором процарапаны три окрашенные руны, висел у Эмблы на цепочке под застежкой; многие носят амулеты с рунами, но Торвард быстро разглядел, что там не Ансу-Лагу-Уруз или еще какое-нибудь обычное заклинание на здоровье, любовь и удачу, а Турс, Исс, Эваз – три могучие и опасные Руны Волшбы. Это тоже было неспроста. От вопросов он воздерживался, но, задумавшись, снова ловил себя на том, что разглядывает ее, словно хочет в чертах лица рассмотреть все то, что она не пожелала ему рассказать. Сдержанность шла на пользу им обоим: он не хотел делиться своими тайнами, а значит, приходилось так же уважать и ее тайны. Но девушка была молода и привлекательна, а к этому народу Торвард питал слабость в любых обстоятельствах. Забавным казалось уже то, что он, чужой и странный человек в Медном Лесу, первым делом встретил здесь другое такое же чуждое этим лесам существо, да еще и женщину – как будто боги нарочно позаботились создать ему пару. Торвард хоть голову заложил бы, что его Эмбла прекрасно умеет подносить гостю золоченый рог с приветственной речью, но вот чистить рыбу ей никогда в жизни не приходилось. Во всем ее поведении сказывалась привычка следить за собой, воспитание, сознание своего достоинства. Никакой суетливости в движениях или в мыслях, никакой праздной болтовни, нытья, хихиканья, игры глазами; ни развязности, ни диковатой замкнутости. Видно было, что он, чужой мужчина, притом тоже прямой потомок Ярла, для нее не новость, не вызывает ни любопытства, ни страха. Она просто мирится с его присутствием, поскольку не имеет выбора. Торвард привык к тому, что все встречные девушки хотят ему понравиться, и поэтому равнодушие Эмблы приводило его почти в недоумение. Правда, она ведь не знает, кто он. И незачем ей это знать. Он для нее тот самый зачарованный, который ходил в медвежьей шкуре… Видя, как его спутница устала за целый день непрерывной ходьбы, Торвард с беспокойством думал о том, какой большой кусок пути у них еще впереди. «Надежным местом», куда он собирался ее передать, была усадьба Вигмара Лисицы на Золотом озере. Место действительно надежное, и сам Вигмар – надежный человек, дружит с Дагом Кремневым, к которому она хочет добраться, и там она уже не пропадет. Весь вопрос в том, как ее туда доставить. Показать ей издалека ворота и отправить одну – неприлично как-то. Довести и самому торжественно поручить заботам Вигмара – значит показаться квиттам на глаза раньше времени. А взять ее с собой к кургану означало впутать чужого человека, да еще и женщину, в глубоко личное дело, на которое он даже Халльмунда не взял. Но несмотря на все эти сложности, общество Эмблы ему было скорее приятно, и Торвард не очень беспокоился о том, до чего оставалось еще пять-шесть дней пути. Особых трудностей она пока не доставляет: устает, но упрямо идет и не жалуется, ест что дают, не привередничает… Конечно, без нее он ушел бы за день гораздо дальше, но лишние два-три дня ничего не решают… Ночь прошла спокойно, и назавтра, доев остатки глухаря и опустив кусок дерна, скрывший угли и кости, они пошли дальше. Стоял чудесный, теплый, свежий летний день, но Ингитора, проснувшись слишком рано, вскоре уже опять начала спотыкаться. Судя по солнцу, даже до полудня еще оставалось время, но ей казалось, что они идут уже так долго! Видя, с каким мужественным усилием она подавляет зевки, Аск, набредя на упавшее дерево, вытянутое над землей точно на высоте удобной скамьи, бросил рядом свой мешок и кивнул ей: – Посиди, передохни. – Мне очень стыдно… – грустно начала Ингитора, жалея о своей невыносливости, но он махнул рукой: – Да брось! Я же вижу, что ты не пастушка, которая всю жизнь со стадом ходит. Хочешь, я тебе плащ постелю, поспи. Мы очень рано встали. – Нет, я сейчас… Ингитора села на ствол, потом прислонилась головой к дереву, росшему позади, закрыла глаза. Она дремала, а Торвард, сидя на том же стволе, молча ждал, пока она снова соберется с силами. Лицо ее он видел сбоку, и он при свете дня неприметно разглядывал ее, притом со все более возрастающим удовольствием. В общем-то, она красива – но ничего особенного. Торвард повидал очень много красивых женщин, но здесь было что-то другое. Ничего особенного не наблюдалось в ее продолговатом лице, белом, слегка загорелом, с высоким гладким лбом. Волосы, разделенные на прямой пробор и откинутые назад за плечи, красиво осеняют лоб, висок и мочку уха. Брови тоже красивые, не тонкие и не широкие, с изгибом, который привлекает внимание к глазам. Глаза небольшие, а может, так кажется оттого, что скулы слегка приподняты. Позабыв, о чем он перед этим думал, Торвард просто разглядывал ее прямой правильный нос, пухловатую нижнюю губу с маленькими обольстительными складочками от уголков рта вниз, и при виде этих складочек вдруг почувствовал знакомое проникающее волнение. Скользнув ниже, взгляд его по белой стройной шее скатился прямо в маленькую впадинку под горлом, между ключицами – кожа там была белая, нежная… Губам стало тепло, словно они уже коснулись этой кожи… не полегчало. И он ничуть не досадовал на задержку: сидеть на этом стволе и разглядывать ее уже казалось самым увлекательным занятием на свете. Эмбла вдруг открыла глаза, и в них мелькнуло беспокойство: видно, его взгляд показался ей слишком пристальным. А Торвард отметил, как забавно серо-голубой цвет ее глаз сочетается с рыжеватым цветом волос, неярких, мягко и тепло блестящих, отчего весь ее облик делается как-то заметнее. – У тебя в роду квиттов не было? – спросил Торвард. – Нет, – ответила она, с трудом выплывая то ли из мыслей, то ли из снов. – У меня тут никого нет. – Я не про это. – А про что? – Ты лицом немного похожа на квиттинку. Высокие скулы, глаза, волосы… – А ты немного похож на свартальва! – Ей, как видно, совсем не понравилось, что ее так внимательно рассматривают. – У тебя их, случайно, не было в роду? – Не видала ты свартальвов! – Торвард не обиделся, а только усмехнулся. – А ты видал? – А то! Стал бы говорить! Видал я свартальвов, то есть, если честно, одного, но так же близко, как тебя. Ну и мозгляк, просто червяк какой-то! Тощий, сморщенный! Из меня одного их бы трое получилось! – Ну, значит, ты великан! – воскликнула Ингитора, смеясь над этим странным разговором, который вынуждена вести с каким-то странным человеком в весьма странных обстоятельствах. – Да нет же! Просто так вышло, что перед моим рождением моя мать очень долго жила почти что под землей. И ей было очень грустно. Я тебе как-нибудь потом расскажу. Идти нам далеко, у нас будет еще много долгих вечеров у костра. Она кивнула и опять прислонила голову к дереву, решив, что после такого продолжительного разговора можно и помолчать. Торвард восхитился ее истинно героической для женщины сдержанностью, но где-то в душе у него зашевелилась смешная детская обида, что ему, конунгу фьяллей, не уделяют никакого внимания! Он был достаточно умен, чтобы не принимать это чувство всерьез, но тем больше любопытства вызывала у него девушка, способная на это. Нет, главное тут не в красоте, хотя она, конечно, красива. В выражении глаз, в чертах ее лица читался ум, воля, внутренняя глубина и сила. Именно это привлекало Торварда, и сама красота ее уже казалась только золотой оправой к этому драгоценному камню. Всю жизнь он легко влюблялся, но настоящее уважение испытывал только к умным и сильным женщинам, с которыми мог говорить как с равными. И в Эмбле, каким-то невероятным образом свалившейся с неба прямо на его пути, он быстро почувствовал одну из таких. А в придачу она была стройной, рыжеволосой, как на заказ – вот бы Халльмунд посмеялся, если бы узнал, что Торвард и в глуши Медного Леса мигом нашел девушку как раз по своему вкусу! Просто под кустом, как ягоду, шел и нашел. Сама ее сдержанность подзадоривала его и усиливала желание раскрыть тайну этой дивной встречи. Он подставил ладонь под ее свесившуюся с колена руку – ее ладонь была заметно уже, но пальцы ее оказались лишь чуть короче; она посмотрела на него с удивлением, но тут же поняла, что он имел в виду, и поспешно отняла руку, словно прятала свое прямое родство с Эрной дочерью Херсира, которое не укрылось бы даже от слепого. Это понимание без слов волновало и радовало его, и Торвард со все большим удовольствием рассматривал ее тонкие запястья, ее стройную белую шею с такими пленительными ямочками возле ключиц, высокую и приятно полную грудь, очертания длинных ног под платьем, и сам понимал, почему она так оглядывается, чувствуя невольный жар этого взгляда. Его влекло к ней чувство острого, какого-то особо настойчивого любопытства и расположения, как к уже близкому существу. Очень хотелось подставить под ее голову свое плечо – оно, правда, тоже не слишком мягкое, но все же лучше годится быть подушкой, чем этот серый буковый ствол с сизыми пятнами лишайника. Но едва ли она согласится на такую замену: она явно не из тех, кто легко подпускает к себе. Задумавшись, он снова ловил себя на том, что разглядывает ее, и дыхание его невольно учащается. Эта белая полоска кожи, видная в разрезе ее рубашки на груди, не давала ему покоя и отвлекала от всего того, о чем действительно стоило подумать! Например, о Бергвиде, о Дагейде, обо всех прочих неприятностях, которые занимали столько места в его мыслях раньше, а теперь вдруг отодвинулись куда-то очень далеко. И ему было хорошо, словно он явился на эту тенистую поляну просто для собственного удовольствия. Случайно вспомнилась зима, непроходимая тоска, когда он лежал в общем покое у Рэва бонда из фьорда Кривой Речки и слушал сагу о невесте медведя – и Торвард поразился, с ужасом осознав, в какой глубокой и черной яме тогда сидел. И как только сумел выбраться! Но теперь все осталось позади. Спрятанное под рукавом обручье Дракон Судьбы, а главное, «невеста медведя», сидевшая рядом на бревне, казались прочными залогами того, что тоска не вернется. Он был захвачен целиком, как в юности, притом нынешнее чувство казалось ему необычайно новым и свежим, как будто оно потекло не по старым, известным, а по каким-то еще не опробованным дорогам и сулило все блаженство новизны. Так же молчала Эмбла и весь остаток дня – и по пути, и на привалах, которые он время от времени для нее устраивал. Торвард не досаждал ей разговорами, хотя в душе с неутихающим любопытством ждал, долго ли она так промолчит. Неужели до Золотого озера? Неужели они так и расстанутся, ничего друг о друге не узнав? Иногда девушка словно бы порывалась что-то сказать, но сразу передумывала, будто испугавшись, когда встречала его внимательный, ожидающий взгляд. Он подозревал, что не всегда она так молчалива и в привычных условиях охотно делится мыслями, но сейчас боится сказать лишнее. – Это так странно… – как-то начала она, но тут же замолчала, словно посчитала свою речь неуместной. – Что – странно? – невозмутимо спросил Торвард и лишь бегло глянул на нее, чтобы не выдать своего любопытства. – Что я… Что мы все время одни. Целый день, с утра и до ночи. День за днем – и никто нас не видит, только лес. Ты когда-нибудь бывал один так долго? – Нет. Никогда. Торвард подумал при этом сразу о нескольких вещах. Во-первых, этим замечанием она еще раз выдала свое положение, хотя оно и так ясно. Только знатная девушка никогда не остается одна, будучи всегда окружена домочадцами, служанками, гостями, подругами… А во-вторых, что она права и он сам ощущал какое-то глубинное недоумение, второй день подряд встречая взгляд только одной пары глаз, а не десятков, всегда, везде, куда ни повернет голову. Он и сам привык день и ночь быть среди дружины: дома и в походе, на суше и в море, под крышей или в лесу. Он не осознавал одиночества только из-за того, что слишком привык быть в толпе, и сам Аскефьорд, живое продолжение его самого, в его мыслях был с ним здесь. – А твои знают, где ты? – задал он вопрос, который продолжал его мысли об Аскефьорде. – Нет, – ответила девушка. – Никто не знает. Ни один человек… Она произнесла это так задумчиво-отстраненно, что Торвард понял: эти неведомые «свои» ушли очень далеко от нее не только по расстоянию, но и в мыслях. Ей было, может быть, вовсе и не к кому стремиться. Ему стало жаль ее, у которой нет своего Аскефьорда, захотелось помочь ей, исправить ее чувство одиночества – такая девушка заслуживает лучшей участи. Но для этого нужно знать, кто она и в чем ее сложности. Судя по ее ухоженному виду и хорошей одежде, желающие позаботиться о ней имелись; другое дело, хотела ли она доверить этим таинственным лицам заботу о себе? По всему выходило, что нет. Тут и камень изводился бы от любопытства, но девушка молчала, и на ее лице не отражалось желания рассказывать. Это было странно: всякая женщина любит поговорить, тем более когда с ней такое приключается. А эта молчит. Раньше Торвард считал всех сдержанных людей умными, но, несколько раз ошибившись, понял, что молчаливость может быть не только признаком умной сдержанности, но и следствием глупости, которой просто нечего сказать. Но здесь был явно не тот случай. Она слишком быстро находила ответ, слишком хорошо понимала его и не испытывала ни малейших затруднений при выражении своих мыслей. Просто ей было о чем подумать – иначе она не оказалась бы тут совсем одна, – а ему она не доверяла. Это он тоже понимал и старался не спугнуть ее излишним любопытством. Задумавшись, она уходила в свои мысли так глубоко, что Торвард порой сомневался, а помнит ли она вообще о его присутствии. Вот он взял ее за плечо и остановил: она вздрогнула и подняла на него недоумевающий взгляд, словно не помнила, кто он такой. Он глазами и бровью показал ей на коричневую, с резким черным зигзагом на спине, гадюку, гревшуюся на солнце между камнями в двух шагах впереди. Эмбла сильно вздрогнула, подалась к нему и сама держала его за руку, пока он обводил ее стороной. Крупный глухарь взлетел с сосны в нескольких шагах от них: от треска и грохота его крыльев девушка так содрогнулась, что Торвард засмеялся, но тут же схватился за лук и быстро согнул его, натягивая тетиву, а потом бегом кинулся вслед за птицей, бросив на бегу: «Стой здесь!», точно боялся, что такая задумчивая девушка потеряется, если отойдет хоть на шаг от этой сосны. – Вот это я понимаю! – радовался он, вернувшись с обезглавленным глухарем в одной руке и луком в другой. – Ужин сам тебе навстречу вылетает! Я же тебе говорю: не пропадем! Только вот я сам виноват: поднял тебя слишком рано, ты же спишь на ходу. Не подумай, что я смеюсь, но, правда, по лесу немножко опасно ходить, как вельва во сне. – Я не вельва! – И не подумав обидеться, Эмбла тяжело вздохнула. – Вельва все знает, даже больше, чем Один. А я ничего не знаю. Я – бенгельт. Это не переводится. На свете было таких только две: я и еще одна, ее звали Мис. Не слышал о ней? – Боюсь, что нет. – Встряхивая тушку глухаря за лапы, чтобы стекла кровь, Торвард с откровенным сожалением покачал головой. Слово было явно эриннское, а если бы он лучше разбирался в преданиях эриннов, то мог бы сейчас кое-что узнать. – Оно и к лучшему. – Эмбла снова вздохнула. – Ну, ладно, пойдем, я проснулась и буду смотреть под ноги. Освободив стрелу из тушки, Аск потер ее о мох. Ингиторе бросилась в глаза бронзовая насечка на железном острие – руна Тюр, повторяющая очертания самой стрелы. Обозначает волю к победе, мужество, целеустремленность… и читается как «Т». Стрелы, как и все его оружие, красивые, дорогие, отлично сделанные – в общем, указывают на то, что владелец их – человек не простой. В какую сагу она забрела – где «зверь благородный», словно Сигурд, в одиночестве бродит по заколдованному лесу и ищет своего дракона? Вскоре после этого они увидели сперва выкошенную полянку с двумя стогами, потом сенный сарай, потом тропинку, выбитую явно человеческими ногами, а потом и хутор (названия усадьбы это не заслуживало): дом под соломенной крышей, с обмазанными глиной стенами, амбар, хлев и еще какие-то мелкие строения за общим бревенчатым частоколом. – Если хочешь, зайдем, – предложил Аск. – Купим хлеба или из одежды чего-нибудь, я не знаю, может, тебе что-то нужно? Ингитора поколебалась. Рубашка на смену, к счастью, постиранная Халльгерд в последней усадьбе перед встречей с Бергвидом, у нее еще имелась, но отдохнуть в настоящем доме, помыться горячей водой, поесть хлеба или каши было бы совсем неплохо. За половинку одного звена серебряной цепи, которая соединяла застежки ее платья, она могла бы получить всего этого вдоволь. Но… показываться на глаза чужим людям, на Квиттинге, где, в ее представлении, правили Бергвид и Дагейда… – Теперь тепло, помыться можно и в озере! – Приняв это мужественное решение, Ингитора все же не удержалась от вздоха. – Можешь считать меня трусихой, но я не хочу идти к чужим людям. А вдруг тут живет… – Она хотела сказать «лучший друг Бергвида», но не посмела произнести это имя и сказала вместо этого: – Какой-нибудь тролль-людоед. Мы не знаем, кому здесь можно доверять. – А мне, значит, ты доверяешь? – Пока не больше, чем приходится поневоле. Но ты уже видел, как я сплю, и не съел меня. А на их счет я и того не знаю. Под елкой отдохнем, ничего. – Как скажешь! – Аск пожал плечами, и Ингитора мысленно отметила, что ей попался исключительно сговорчивый спутник. – Я о тебе забочусь. Сам я и зимой могу под елкой отдохнуть. А теперь лето – как говорится, летом дом под каждым кустом! Вообще-то это мудро. Нас с тобой всего двое, а серьезный боец у нас и вовсе один. – А ты – серьезный боец? – Очень серьезный, – спокойно, без хвастовства, но очень уверенно ответил он. Эта мысль была ему настолько привычна, что уже не служила поводом для бахвальства. – Но сейчас на деле доказывать не хотелось бы. Ингитора посмотрела на него почти с благодарностью: она целиком разделяла это желание. Хватит с нее славных сражений. – На свете есть только один великий воин, которому под силу меня одолеть! – с выразительной важностью произнес Аск. Ингитора покосилась на него: сохраняя торжественную серьезность на лице, он, кажется, в душе смеялся. – И кто же это? – с некоторой подозрительностью осведомилась она. – Имя сего непревзойденного героя – Флоси Лысый из фьорда Кривой Речки. Хотел бы я, чтобы ты на него взглянула! Девушка, конечно, ничего не поняла, но Торвард рассмеялся, вспомнив Флоси бонда с его ростом, широкими плечами – и мордой добродушного козла. И с изумлением и восторгом понял, что сейчас тот зимний случай кажется ему очень забавным. Настолько забавным, что он охотно рассказал бы о нем всему Морскому Пути, чтобы люди тоже посмеялись. А тогда ведь казалось, что жизнь кончена! Дракон Судьбы на руке или привлекательная девушка рядом – а при девушках он всегда чувствовал прилив сил – тут помогли? Но той жуткой зимой, помнится, ему было не до девушек и он даже не понимал, зачем заботливые домочадцы их время от времени к нему присылают, – только злился, что его не могут оставить в покое и дать побыть одному! «Могучий Фрейр! – восхищенно думал Торвард, осознавая огромную перемену, неприметно свершившуюся в нем. – Да я никак выздоровел!» До его цели, до Дракона Битвы, оставался еще неблизкий путь, но теперь Торвард чувствовал себя полным сил и прежнего задора и верил, что и Дракон Битвы его не минует. Удача идет к счастливому, оружие приходит к сильным. Ближе к вечеру они нашли лесное озеро. Вокруг него росли большие старые ивы, свесившие ветви в воду и похожие каждая на какой-то зеленоводный шатер, а у дальнего берега плавали на поверхности темноватой воды красивые желтые кувшинки. – Дальше не пойдем! – Аск остановился и бросил свой мешок на траву. – Не хочу всю оставшуюся жизнь мучиться совестью, что уморил благородную деву. – Я могу пройти еще немножко. – А ты куда-нибудь торопишься? Ингитора покачала головой. Мысли о возвращении в Эльвенэс не доставляли ей никакой радости. Хоть она и не виновата, что сокровища Хеймира конунга попали к Бергвиду, а его сын, погубленный ее руками, так и остался в плену, предстать перед Хеймиром конунгом после всего случившегося ей совсем не хотелось. Даже если Эгвальд в конце концов и окажется на свободе, надежда на встречу с ним ее тоже не воодушевляла. Ей придется ему сказать, что ее жажда мести оказалась ошибочной и что любить его она тоже не может… Сейчас его образ уже не казался ей привлекательным – он был частью ее заблуждения, еще одним бледным мороком среди тех, что она навыдумывала, и никакой нежности не вызывал. Обрадуется он ее отказу или огорчится – приятного мало в том и в другом. И что ей остается? Вернуться в Льюнгвэлир и выгнать оттуда Оттара – но что за жизнь ее там ждет? Та же самая, от которой она и пыталась сбежать, но теперь уже без надежды на избавление. Фру Торунн, хлеб, селедка, ковры… Коровы, куры, крашеная шерсть… Сплетни по праздникам в гостях…Думать об этом было так тягостно, что сам Медный Лес, ужасы которого молва явно преувеличила, казался ничуть не хуже Эльвенэса. А раз так, то и Эльвенэс может еще какое-то время обойтись без нее, а ей дать отдохнуть на этой чудной поляне, где так красиво и спокойно, спокойно… – Ну, и я тоже не тороплюсь, – удовлетворенно отозвался Аск, скидывая на землю оружие, плащ, который он из-за жары нес на плече, и обезглавленную тушку глухаря. – Так ради чего нам изнемогать? – Но ты же говорил, что твое дело не ждет? – Ну, день-другой оно потерпит. До зимы всяко успеем, так что давай, устраивайся. На самом деле устройством их ночлега, как и вчера, занимался он сам: притащил из леса целую охапку лапника, чтобы девушка не сидела на каменистой земле, устроил ей лежанку, развел огонь, пристроил Ингитору за ним присматривать, а сам взялся за глухаря. На ее беспомощность он ничуть не досадовал: Торварду нравились красивые белые руки Эмблы с длинными тонкими пальцами, которым так пошли бы золотые кольца, и он вовсе не хотел, чтобы вместо нее здесь оказалась какая-нибудь трудолюбивая рабыня. Ему нравилось смотреть на нее, а выпотрошить птицу он может и сам! Его гордость была гораздо выше такой ерунды. В устье впадавшего в озеро ручейка он набрал глины, обмазал ею тушку и закопал в угли. Глядя, как он полощет в озере руки, Ингитора с грустью подумала, как бесполезно и бессмысленно оказалось здесь все, чем она так гордилась когда-то: и ее высокий род, и вся слава ее отца, и ее собственные познания, равно как и умение складывать стихи лучше всех в Слэттенланде. – Постой! – Увидев, что Аск мочит в воде рукав, она подошла и прикоснулась к его локтю: – Дай я заправлю. Он улыбнулся и охотно протянул ей руку. Она закатала ему рукав повыше, с невольным уважением скользнула взглядом по смуглой мускулистой руке, еще раз отметила, какой красивый у него браслет, марки полторы весом – узор с «хватающим зверем», широко известный в Морском Пути, хотя уже несколько устаревший, – обмотала рукав тесемкой, завязала, потом подняла глаза, встретила его веселый взгляд… и смутилась, поняв, о чем он думает. – Ладно, никто не видит! – успокаивающе сказал он. – Я никому не расскажу, что ты завязывала мне рукава, клянусь Фрейром![4 - Этот род услуги женщины мужчине считался, среди некоторых других, показателем любовной связи.] – Да уж, тебе к этому, как видно, не привыкать! – Ингитора через силу усмехнулась. – Случалось! – скромно заметил он и отвел глаза, но тут же опять глянул на Ингитору, и по веселому блеску его темных глаз нетрудно было догадаться, что скромность его показная и настоящей даже не притворяется. И вот тут она, как проснувшись, осознала, что рядом с ней уже два дня находится не просто «кто-то», а мужчина, молодой, близкого к ней рода и воспитания, более чем заслуживающий внимания! Притом сам он явно не «спит на ходу», а смотрит на нее и видит ее, хочет ее понять, интересуется ею, притом даже в том смысле, который здесь, в лесу, для нее нежелателен и опасен. В ней словно что-то зашевелилось: так, должно быть, чувствует себя береза, когда весной ее согреет солнце, сок побежит по жилам, оттаявшая кора даст глубоко вздохнуть и она обнаружит, что вовсе не такая мертвая, как казалось зимой! Она молода и может расти! Смысл его взглядов, которые сегодня уже не раз делались слишком теплыми и проникающе-настойчивыми, Ингитора понимала прекрасно. И все вместе в ней вызывало странную смесь чувств: и радость пробуждения, и неловкость, и опасения, и досаду на все те мысли, которые вогнали ее в эту спячку! Тролли с ними со всеми, кого сейчас с ней нет! Пусть Эгвальд ярл «в уютном корабельном сарае Аскефьорда» сам о себе позаботится немного, в конце концов, он уже взрослый! Пусть тролли съедят Бергвида, от которого она, слава асам, избавилась! А двое суток не замечать такого человека, как Аск, может только спящая вельва! Но раз уж ей пришлось ходить по глухим лесам наедине с чужим мужчиной, то надо быть осторожнее. И Ингитора поспешно вернулась к костру, стараясь сбросить со спины ощущение его провожающего взгляда. Когда они поели, уже совсем стемнело и пришла пора укладываться спать. Ингитора умылась в озере, потом вымыла усталые ноги, снова радуясь, что суровая рабыня Халльгерд положила в ее мешок полотенце. Обойтись без золоченой миски можно, но вот вытираться подолом… – Мыться будешь? – спросил Аск, покрепче связывая свои длинные волосы сзади. – Я могу отвернуться. И даже честно. Его лица она не видела в темноте, но по голосу было слышно, что он улыбается, и Ингитора ответила даже слишком сурово, помня про «завязанные рукава»: – Нет. Холодно. – Ну, тогда отнеси к костру, сделай милость! – Аск расстегнул пояс и вручил его Ингиторе. Толстый ремень с крупной серебряной пряжкой, с узором в виде того же «хватающего зверя», с серебряными бляшками, ножом, огнивом, точилом, кожаным кошелем, кольцами и петлями для меча и топора показался ей очень тяжелым (богиня Фригг, как он это на себе таскает!), – но она взяла его и торопливо пошла прочь от воды. Пояс еще был теплым, и в его твердом изгибе сохранилось какое-то смутное обаяние, ощущение того крепкого стана, который он только что обнимал. Почему-то это смутило Ингитору, и, подойдя к костру, она поспешно положила пояс на траву возле его плаща и оружия, словно он, пояс, таил какую-то опасность. Хотя какую же, в самом деле? В глаза ей бросился узор на одной из бляшек, изображавший фигуры мужчины и женщины, слившихся в объятии – и именно сейчас ее наполнил смятением этот вполне обычный, известный знак Фрейра и Фрейи, хотя у других она часто видела его раньше и не находила повода смущаться. Словно вспомнив, как она устала, Ингитора торопливо улеглась на свою охапку лапника, отворотилась от огня и завернулась в плащ. От озера слышался плеск. Теперь, когда она его наконец заметила, присутствие Аска стало ее волновать само по себе, хотя она не понимала почему: она теперь ощущала его с такой ясностью, как будто каждое его движение затрагивало какие-то невидимые струны в ней. Сначала она было задремала и не слышала, как Аск вернулся, но потом почему-то проснулась. Рядом с ее лицом лежал еще мокрый пучок желтых кувшинок с того берега озера, и Ингитора мимоходом обрадовалась этому маленькому подарку, но отчего-то ей стало тревожно. Костер совсем догорел, среди тьмы только звезды слегка посвечивали высоко в небе, и Ингитора всем существом почувствовала бескрайние и безлюдные пространства вокруг них. Она слышала многочисленные, таинственные звуки ночной чащи и буквально кожей ощущала отсутствие каких-либо стен между нею и Медным Лесом. В прошлые две ночи она была слишком утомлена и измучена, чтобы обращать на это внимание, но сейчас ей стало неуютно. Ветер покачивал ветви ив, шуршал чем-то в лесу, а Ингиторе мерещилось, как скользит между стволами тень огромного волка с рыжеволосой ведьмой на спине, хозяйкой этих диких мест. Не открывая глаз, Ингитора лежала, слушая голоса ночи и стараясь заснуть. Шум ветвей казался необычайно громким, зловещим, и резкие крики ночных птиц, словно бы испуганных чьим-то грозным продвижением, тянули каждый раз встать и оглядеться. То и дело ресницы сами собой поднимались, и она бросала настороженный взгляд в темноту. «Надо спать, я должна отдохнуть, завтра опять идти!» – убеждала себя Ингитора, закрыв глаза. Перед взором ее было темно, и вдруг в этой темноте зажглись четыре ярких огня. Два зеленых, на высоте человеческого роста, и два желтых над ними приближались стремительными скачками. Ингитора оцепенела от ужаса, не могла даже открыть глаза, даже понять, сон это или явь. Однажды она видела это, и видела наяву. И только сейчас она вдруг осознала грозящую опасность. Да, сам Бергвид может искать ее только на побережье. Но у него есть покровитель и союзник, который дома именно здесь, среди этих лесов и озер, которому открыты здесь все пути! Ведьма с легкостью найдет ее след! Собрав все силы, Ингитора дернулась, как будто рвалась из сети, вздрогнула, ахнула, открыла глаза и резко села. Прижимая к груди свой плащ, которым укрывалась, и дрожа всем телом, она лихорадочно огляделась, ожидая увидеть горящие Глаза Из Тьмы где-то рядом. Но было темно. – Что такое? – раздался спокойный голос Аска с другой стороны погасшего кострища. Голос был ровным, ясным, ничуть не заспанным, и он принес Ингиторе такое облегчение, словно благодаря ему-то она и пробудилась от тяжелого страшного сна, а ужасы остались там, за черной гранью, и теперь им ее не достать. – Мне… Не могу спать, – еле выговорила она, с трудом переводя дыхание. – Если из-за меня, то зря! – так же спокойно и чуть-чуть насмешливо отозвался Аск, не поднимая головы. – Я благородный человек и не пристаю к девушкам, которые не выказали желания иметь со мной дело. Я, конечно, понимаю, что очень невежливо пялил на тебя глаза весь день, но это не означает никаких таких намерений… Мне не нужно, чтобы девушка визжала и брыкалась, я люблю, когда меня обнимают. Так что ты можешь спать совершенно спокойно, я на твою честь покушаться не намерен. Ну, а если тебе холодно, то иди ко мне! – с той же спокойной готовностью предложил он. – Погрею. – О богиня Фригг! Я вовсе не об этом! – воскликнула Ингитора, но между тем почувствовала облегчение, как будто ей внезапно подарили очень нужную вещь. Заверения насчет безопасности были совсем не лишними и устраняли не менее важную заботу по эту сторону сна и яви. – Здесь так тревожно, так неуютно! – с тоской воскликнула она, не зная, как объяснить свой страх. – Тебе хорошо, если ты в Медном Лесу ничего не боишься. – Я этого не говорил, – невозмутимо ответил Аск и сел на своей лежанке, обхватив руками колени. Глаза Ингиторы привыкли к темноте, и теперь она различала очертания его фигуры. – Совсем ничего не боится только слабоумный, который не понимает, что делает и чем ему это грозит. У нас в усадьбе был один такой, Уффе Дурачок. Даже гусей пасти не мог, просто забывал про них. Все лазил по скалам, по самым опасным местам, и ни разу не сорвался. Другим и смотреть страшно, а ему хоть бы что. Он потом подавился рыбьей костью. – И что мне до него за дело? – отозвалась Ингитора. Она не понимала, какая тут связь, но успокаивалась от самого сознания, что рядом с ней живой человек. – Я к тому говорю, что смелые люди тоже боятся. Но трус боится и убегает, а смелый боится и идет. Ты ведь знала, что такое Медный Лес? – Знала. – И пошла? – Да. – Ну, значит, ты очень смелая. Так что тебе приснилось? – Мне не приснилось. Я вовсе не спала. Я видела… Ах, не подумай, что я тоже, как ваш дурачок… Что я вижу духов наяву. Но я увидела то, что не здесь, а далеко. Мне так кажется… что это правда! Ингитора запнулась, не зная, как сказать. – Ничего в этом нет удивительного. – Аск пожал плечами. – Люди, которые видят то, что далеко, называются ясновидящими. У нас в Аскефьорде такие есть, я их знаю. И что это было? Что ты видела? – Я видела… Два зеленых огня, а над ними два желтых, как две пары глаз. И они мчались быстрее лошади. Прямо ко мне. От собственных слов Ингиторе снова стало страшно, мурашки хлынули вниз по спине и плечам, сковали руки, так что ей даже в самом деле захотелось перескочить со своей лежанки к нему поближе. А ее спутник, проявлявший до того такую удивительную невозмутимость, вдруг изумленно свистнул и повернулся к Ингиторе. Он понял смысл ее видения гораздо лучше, чем она могла предположить. Через темноту он смотрел на нее, видя только белое пятно лица и безнадежно пытаясь разглядеть ее глаза. Это было поразительно: она заговорила о том, о чем он сам думал и не мог заснуть. Почему? Что она может об этом знать? – Ты когда-нибудь видела это наяву? – чуть погодя с некоторой осторожностью спросил Аск. Ингитора кивнула. Он не спрашивал, что это, а значит, был с этим видением знаком. – Я же говорю, что ты очень смелая, – сказал он наконец со смесью удивления и уважения в голосе. – Ни одна женщина, сколько их ни есть, не пошла бы в Медный Лес, зная… про нее. А ты идешь. Да ты отважна, как богиня Скади! – А ты про нее знаешь? – в свою очередь спросила она, пропустив похвалу мимо ушей. – Знаю. Это… Да, встречи с ней нам едва ли удастся избежать. Я зря об этом не подумал, когда звал тебя с собой, потому что она обязательно захочет со мной повидаться. Но, скорее всего, это случится не сейчас, а позже, когда мы с тобой расстанемся и ты будешь в безопасности. – Вот как! – Ингитора даже рассмеялась. – Ну, я тебя поздравляю: ты подобрал такую дивную приманку для нее, что она может появиться гораздо раньше! Я уверена, что она будет искать меня. Я, правда, тоже только сейчас сообразила. То, от чего я убежала, было гораздо хуже, так что никакой особой моей смелости в этом нет! – Хуже? – Аск удивился и даже усмехнулся с недоверием. – Ты мудра, как вельва, если знаешь что-нибудь хуже нее! – Знаю, представь себе! Лучше бы она сама меня съела, чем привела по моим следам Бергвида Черную Шкуру! Ингитора сказала это, и пожалела, что сказала, и одновременно испытала облегчение – невысказанная тревога раздирала ее с такой силой, что не давала даже опустить голову на мешок, служащий подушкой. Аск протяжно и многозначительно просвистел в ответ. Кто такой Бергвид, объяснять ему не требовалось. – Н-да! – сказал он чуть погодя. – Понял, не дурак. Беру назад свои недостойные сомнения. Если бы я был девушкой, то от Бергвида Черной Шкуры я бы тоже побежал без оглядки в Медный Лес, даже если бы знал про Да… ну, про ту, которую лучше все-таки не называть. – Вот именно! Лучше пусть меня съест ее жуткий волк, чем мне увидеть еще раз эту черную шкуру и эти пустые глаза… – Ингитора задохнулась при одном воспоминании и закрыла лицо руками. – Когда я там проснулась под кустом и увидела тебя, я подумала, это он, – зачем-то созналась она. – Нет. Трудно найти в Морском Пути человека, который… – Аск даже не сразу подобрал подходящие слова. – Который больше меня был бы не Бергвидом. То, что сейчас мы живем на свете оба одновременно, досадная ошибка, и уже скоро она будет исправлена. То есть в живых останется только один из нас, и это буду я. И уже в обозримом будущем ни тебе, ни какой-то другой благородной девице не придется бояться Бергвида Черной Шкуры. – Так ты хочешь его убить? – А я недостаточно внятно выразился? Да, я собираюсь его убить. – Если получится, как говорят умные люди! – насмешливо поправила Ингитора. Аск усмехнулся тоже: – Да, умные люди так говорят. Но я никогда не считал себя особенно умным! И не притворяюсь, так что имей в виду. – И не надо! – Ингитора с горделивой небрежностью махнула рукой, и он отметил, как красиво эта белая рука смотрится в темноте: словно волшебная птица. – С меня достаточно того, что ты не посягаешь на мою честь. А здравым рассудком я и сама не отличаюсь, так что мы отличная пара! – Вот и договорились! – Аск тоже рассмеялся в ответ. – А что, ты мою цель одобряешь? – Я не знаю, сумеешь ли ты, но его надо остановить, – теперь уже безо всякого смеха сказала Ингитора. – Он сказал однажды… Сказал, что вымостит человеческими головами всю дорогу в Хель. Что даст своей матери столько спутников туда, сколько не имела ни одна женщина. Вот ты говорил – человека ведет его цель и делается его хозяином! А он… Его цель – месть, ты понимаешь, только месть, всем подряд, всем, кто родился в землях слэттов и фьяллей. Его цель не ведет, а гонит! Нет – она его съела! Это страшный человек! Он – уже не человек, его сожрала его месть! Это страшно! Это так гадко, так отвратительно! Он думает только о мести, больше ни о чем, и потому он уже мертв, ты понимаешь, мертв! Он не видит ни людей, ни обстоятельств, он не способен ни слушать, ни понимать! Он живет в своем мире, и этот мир – Хель! Он сам – ходячий кусок Хель среди живых! Месть тянет вниз, она служит только смерти! А он ничего другого не хочет знать, не может знать! Он – не человек, он дракон! Нидхёгг! Ингитора почти кричала, сжимала кулаки перед грудью, стремясь выпустить тот ужас темной бездны, которую увидела в глазах Бергвида и едва ли когда-нибудь забудет. – Да я знаю, – спокойно сказал Аск, и Ингитора замолчала, чувствуя, что он действительно знает и убеждать его не надо. И ей стало гораздо легче от ощущения, что другой человек понимает все то, что ее так мучает, тем более такой сильный и уверенный, как Аск. А ему очень хотелось спросить, где и как она увидела Бергвида. Но он воздерживался, понимая, что воспоминания эти могут быть слишком неприятны. И ему в голову не могло прийти, что подобный ужас перед самим понятием мести может испытывать Ингитора дочь Скельвира, прозванная Мстительным Скальдом. – Знаешь что… – подумав, сказал Аск. – Я все-таки думаю, что этих двоих мы с тобой сейчас можем не бояться. Эта, с желтыми глазами, тебя не тронет, пока я рядом. У меня есть одна вещь, которую она очень хочет получить, но непременно по доброй воле, так что сейчас ей невыгодно со мной ссориться. И Бергвида она сюда не приведет, потому что в последние годы он бегает не за мной, а от меня. Поэтому от свиданий они пока воздержатся. А если что, то я, поверь мне, не только глухарей умею потрошить. Так что спи. Но Ингитора не надеялась скоро заснуть и продолжала сидеть, кутаясь в плащ и сжимая ткань у горла. – Так значит, ты из Аскефьорда? – спросила она, вдруг вспомнив слово, которое зацепило ее в самом начале этого разговора. – Ты же сказал, что «у вас в Аскефьорде» есть ясновидящие. – Да, – неохотно отозвался он, недовольный, что отчасти проговорился. – Почему-то все фьялли, которых я встречала, были из Аскефьорда. – Ну, вообще-то у нас там много народа, сотни три или даже больше. Это если считать только по берегам, а не вглубь. А кого ты еще встречала? Ингитора поколебалась. Если сказать, что она видела Ормкеля Неспящего Глаза, то это как по ниточке вытащит и все остальное. Вплоть до его героической гибели под секирой Бергвида Черной Шкуры, а это воспоминание было и опасно, и болезненно само по себе. – Если ты из Аскефьорда, то ты, наверное, знаешь вашего конунга, – вместо этого сказала она. – Говорят, у вас там его все рыбаки знают. – Это правда. – И ты знаешь? – Ну, да, – еще более неохотно отозвался он. – В общем-то можно сказать, что я его знаю. «Насколько каждый человек может утверждать, что знает самого себя!» – мысленно добавил он. Но вот сознаваться, что он сам в последние пять лет и является конунгом фьяллей, в его замыслы совершенно не входило. Для того он и оделся попроще, и бороду перестал брить перед этим походом, чтобы спрятать свой слишком знаменитый шрам на щеке и не оповещать любого встречного, что Торвард сын Торбранда самолично, притом в полном одиночестве, находится в глубинах Медного Леса. – Это один торговец говорил. – Ингитора колебалась, не зная, стоит ли об этом продолжать. Начав расспрашивать, она неминуемо подошла бы слишком близко к той черте, за которой выдала бы саму себя. – Его звали Анвуд, он торговал шелками. – Не знаю такого, – в задумчивости отозвался Торвард, а потом сообразил, что она говорит об Оддбранде Наследство. – А, знаю. Я так и подумал, что ты из Слэттенланда, – добавил он чуть погодя. – Почему? – Потому что Анвуд отправился в Эльвенэс. К Хеймиру конунгу. Постой! – Он вдруг быстро подался к ней и схватил за руку, так что Ингитора вздрогнула от неожиданности и отпрянула, и он выпустил ее. – Ты меня прости за нескромность, но… – с волнением и изумлением от пришедшей мысли заговорил он. – Ты, часом, не Вальборг, дочь Хеймира конунга? – Вальборг? Я? – Ингитора изумилась даже сильнее, чем если бы он назвал ее настоящее имя, и сама подалась к нему. – С чего ты взял? Мысль о том, что благоразумная йомфру Вальборг, отлично знающая, что можно, а что нельзя, вдруг оказалась бы на ее месте в этих лесах, была так нелепа, что Ингитора недоумевала, как могло возникнуть такое дикое предположение. То, что сама она в этой плачевной поездке заняла место Вальборг, сейчас не пришло ей в голову, потому что с самого начала она воспринимала это дело как свое и ничье больше. Но ее собеседник молчал. Рассказывать о том, что его мать приворожила к нему Вальборг дочь Хеймира, было совсем ни к чему. Но сам он, помня о той ворожбе, не слишком удивился бы, если бы Вальборг свалилась ему на голову прямо с неба, прямо в глуши Медного Леса. – Я – не Вальборг, – твердо ответила девушка. – Могу тебе поклясться. Торвард молчал. Знатная девушка, слэттинский выговор, совсем одна. Признавалась, что не любит фьяллей. Знакома с Бергвидом и в ужасе от этого знакомства. Именно сейчас! Допустим, она не Вальборг, но дочь конунга не путешествует одна, с ней должны быть всякие родственницы, дочери ярлов. Хотя бы тех самых, что сидят в корабельных сараях Трехрогого фьорда. Да нет же, тот парень, что с Болли Рыжим, уверял, что женщина на корабле находилась одна. В зеленом платье, а на этой синее… – У тебя, часом, недавно не было зеленого платья? – спросил он, внимательно вглядываясь в ее лицо, которое уже стало видно, потому что короткая летняя ночь кончалась. – Не припомню, – честно ответила она, и на лице ее отражалось недоумение. – Я вообще зеленого не люблю. – Ты любишь красное? – уточнил Торвард, просто так, чтобы проверить свое впечатление. – А как ты догадался? – Да просто тебе пошло бы. Ты вся какая-то… Как факел. И вот тут Ингитора ощутила, что самое для нее лучшее – немедленно лечь и заснуть. Этот разговор совершенно отвлек ее от ночных страхов и заменил их заботой о сохранении своей тайны, ради чего лучше замолчать. Глава 3 Когда она проснулась, солнце сияло вовсю и даже роса высохла, а воздух совсем потеплел, то есть утро было не такое уж раннее. Но зато все ночные тревоги ушли далеко, будто на луну, она прекрасно выспалась и рассматривала голубое небо в просветах зеленых ветвей с большим удовольствием. Приятно шелестела листва, звонко, бодро попискивали птички – по всем ощущениям, она находилась здесь одна. Повернув голову, Ингитора обнаружила на лежанке Аска брошенные плащ и рубаху, поблизости – уже знакомый ей ремень, копье и лук, а сам Аск и его меч отсутствовали. Куда он ушел с мечом и что там делает, Ингитора не спрашивала: и так ясно, что каждый воин, если он не хочет растерять силу и навыки, должен упражняться каждый день, где бы он ни был. Слава асам, что у Аска нет возможности (или необходимости) «упражняться» в настоящем бою! Пользуясь тем, что он ее не видит, она быстро выползла из-под своего плаща, умылась в озере и надела платье. Она уже расчесывала волосы, когда он появился – веселый, довольный, с мокрыми концами волос, с каплями воды на смуглой коже, источая всем обликом утреннюю бодрость, и подмигнул Ингиторе, так что она не могла не улыбнуться в ответ. Золотых браслетов оказалось не два, а три: третий был надет на левую руку почти под локтем, так что раньше его скрывал рукав. На груди его висел на тонком ремешке маленький молоточек-торсхаммер, но не серебряный и не бронзовый, а из настоящего кремня. Такого амулета Ингитора еще не видела… и рассмотрела бы его получше, если бы в глаза ей не бросилось несколько кривых, белых, старых шрамов у Аска на груди и на плечах. Ничего удивительного, ясно же, что это не первый его поход. Но почему-то эти шрамы ее так взволновали, что она вздрогнула и отвернулась. – А ты умеешь плавать под щитом? – спросила она, сама не зная, почему этот вопрос вдруг пришел ей в голову. – Умею, – отозвался Аск, просовывая голову в ворот рубахи. – Но доказать не могу, потому что щита у меня тут нет, и придется тебе поверить мне на слово. – Что же ты его не захватил? – поддела его Ингитора, хотя и сама догадывалась, что в долгом пешем походе лишняя тяжесть ни к чему. – А я умею обходиться без него. – А я думала, однажды ты его сгрыз,[5 - Во всех работах о берсерках обязательно упоминается, что «в ярости они кусали свои щиты».] – с мнимо-опасливым видом отозвалась она. – Да разве я похож на берсерка? – Аск вдруг встал на колени почти вплотную к сидящей на лежанке Ингиторе и заглянул ей в глаза. – Посмотри, разве похож? Ингитора молчала. Глаза у него были умные, ясные, дивного темно-карего цвета, с длинными черными ресницами, которые украсили бы даже женщину, с густыми, красиво изогнутыми черными бровями, из-под которых взгляд казался еще значительнее. Они смотрели друг на друга, как настоящие Аск и Эмбла, впервые очнувшиеся на берегу моря и обнаружившие один другого. У Ингиторы вдруг так бурно забилось сердце, что стало трудно дышать: он был какой-то слишком сильный, яркий, как живой огонь. Нет, конечно, он не берсерк, и эти мощные, прекрасно развитые руки и плечи говорят вовсе не о слепой ярости зверя, а совсем наоборот: о том, что он свою силу прекрасно осознает и четко ею управляет. Никого похожего она не встречала, хотя затруднилась бы объяснить, чем же Аск отличается от прочих. Он был какой-то слишком… богатый, разнообразный и притом цельный. Он так ловко потрошит глухарей, словно для него это самое привычное дело, но когда он обещает так же отрезать голову Бергвиду Черной Шкуре, это не кажется бахвальством и звучит очень достоверно. Всего ее воображения, всего ее привычного умения подбирать слова не хватало, чтобы осмыслить впечатление, которое он на нее производил. Дело было тут не в силе, не в знатности, не в золотых браслетах, которые он просто не догадался снять для этого похода, потому что привык к ним и не замечает… Так в чем же? Вдруг он опустил глаза и бережно провел по ее руке тыльной стороной своей ладони. – И если бы такая прекрасная белая лебедь мне позволила ее обнять, я не помял бы ни единого нежного перышка! – услышала Ингитора тихий, пониженный, полный тайного волнения голос, и ее облила горячая дрожь, а сердце упало куда-то вниз, так что она испугалась, что не сможет вдохнуть. Сказал он это или ей померещилось? Или ее воображение само облекло в слова то, что отразилось в его глазах? Ингитора не успела даже испугаться этих слов, как он быстро встал и уже другим, будничным голосом сказал: – Без щита я обходиться умею, а вот… гребень я забыл. Ты мне не одолжишь? И изумленная Ингитора, не успев опомниться от всего этого, протянула ему свой красивый резной гребень, которым только что расчесывалась сама, подарок щедрой йомфру Хильды. И только когда Аск перехватил прядь своих черных волос возле головы и стал немилосердно раздирать концы пряди костяными зубьями, она сообразила, что сделала. Она всегда была довольно брезглива, а гребень и вовсе никогда никому не дала бы.[6 - Поскольку через волосы особенно легко сглазить человека, гребень, то есть предмет ухода за ними, требовалось оберегать особенно тщательно.] А ему дала, и почему-то не видела в этом ничего ужасного. Между ним и собой она, как ни странно, не ощущала той преграды, которая отделяет себя от прочих людей. Но это случилось с ней в первый раз, и она еще не понимала, что это значит. – Подожди! – с мольбой воскликнула она и протянула к нему руки. – Поди сюда, несчастный! У вас во Фьялленланде нет запрета подпускать чужих к своей голове? – Н… особо нет. – Он опустил гребень, глядя на нее с выражением радостного недоверия. – Ты что, намекаешь, что готова сама меня причесать? – Намекаю! – подтвердила Ингитора. – А ты сам или волосы все повыдерешь, или гребень поломаешь. А мне его жалко, такая забавная девушка подарила… Она еще не окончила, как Аск уже сидел возле нее на земле, подставив ей свою голову, как будто боялся не успеть, пока она не передумала. Ингитора причесывала его и удивлялась сама себе – как-то так получилось, что за полгода знакомства она ни разу не причесывала Эгвальда ярла, за которого якобы собиралась замуж. Правда, она никогда не оставалась с ним наедине… да как-то и в голову не приходило! А сейчас это казалось самой естественной вещью, она не чувствовала никакой неловкости, а напротив, ей нравилось сидеть к нему так близко, нравилось перебирать его теплые волосы. И буквально руками она ощущала, что он источает тихое блаженство, от чего ей самой делалось еще приятнее оказывать ему эту маленькую услугу, на душе становилось светло и по жилам пробегала какая-то тайная, теплая, озорная радость. И весь мир от этого казался живым, ярким и прекрасным, как никогда, каждый вздох доставлял острое наслаждение. Увлекшись, она принялась было заплетать ему косу, как отцу, но опомнилась: – Ой, нет, тебе же две косы надо? Ты так привык? – Нет, лучше просто хвост! – Он подал ей свою тесемку. – Все равно у меня одна коса вечно распускается, морока одна! Он встал и стал застегивать пояс. У Ингиторы мелькнуло какое-то смутное, далекое воспоминание – что-то она слышала о чьей-то косе, которая сама все время распускается… Но вот куда девать несколько ее рыжих и его черных волос, застрявших в зубьях гребня, чтобы их, чего доброго, не подобрала ведьма – это было важнее. Аск взял у нее из пальцев скатанный комочек и сунул к себе в кошель на поясе. Слава асам, запрет разбрасывать свои волосы где попало во Фьялленланде тоже известен. Ингитора успокоилась, и смутное воспоминание ускользнуло, так и не прояснившись. Чем дальше на юго-восток они забирались, тем менее обжитыми становились места, и за весь третий день им ни разу не попалось ни поля с ячменем или овсом, ни луга с коровьими лепешками, ни сенного стога, ни дворика или усадебки, ни даже пня, обрубленного топором. С одной стороны, Ингиторе было спокойнее знать, что едва ли их увидит кто-то, а с другой – волнами накатывалась робость при мысли, что на целые переходы вокруг нет людей, кроме них. Но и это же давало ощущение неведомой ранее свободы, от которой делалось жутко и весело. В этот день они набрели на выход железной руды: отчетливо видная неровная черновато-рыжая полоса тянулась прямо по обрыву скалы. Аск прилип к нему, как муха к меду, и долго ползал по обрыву: это была та самая, знаменитая «кровь великанов», которая встречается только на Квиттинге и больше нигде. – Да было бы у меня во Фьялленланде такое хоть одно, я бы весь мир завоевал! – бормотал Аск что-то вроде этого, простукивая скалу, ковыряя ножом в пластах и перебирая черноватые, в рыжей пыли, кристаллики породы. А потом вытирая руки о подол крашеной рубахи с небрежностью очень богатого человека. Тронувшись наконец дальше, они заговорили о ковке булатной стали, которой снова занялись квитты в последние десятилетия: Ингитора видела в Эльвенэсе несколько мечей с булатным узором на клинке, а Аск примерно знал, как они это делают. После всех событий вечера, ночи и утра Аск уже не казался ей чужим и она чувствовала себя с ним гораздо свободнее и приятнее. Увлекшись, дальше они говорили без перерыва: о ценах на оружие в Эльвенэсе, Винденэсе, Фьялленланде, Островном проливе, Ветроборе и других местах, потом о меновой стоимости соболей, стеклянных бус, серебра и золота, о придайнитских кингах, о восточных дирхемах, которые имеют удобный вес в одну девятую эйрира, но из-за своих красивых и причудливых узоров больше идут на ожерелья… Во всех племенах потомки Ярла живут примерно одинаково, и оба они росли в кругу тех же самых забот и понятий; конечно, разница в их знаниях, представлениях и особенно в опыте имелась, но она только прибавляла беседе увлекательности. Теперь уже каждая мелочь служила поводом для обсуждения: что они будут есть, и какое бы выбрать место для ночлега, чтобы земля была сухая, но поблизости текла вода – они говорили о «медвежьем луке» и о костре «навесом», чтобы огонь не гас даже под дождем, потом о праздничных угощениях, принятых в Эльвенэсе или в Аскефьорде, о лосятине и о копченых медвежьих ребрах, о праздниках, о Гельде Подкидыше, с которым оба оказались знакомы. Заговорили о кораблях, и Аск потребовал, чтобы она нарисовала, под каким углом надо ставить парус, чтобы ходить против ветра – он не верил, что она это знает, а она смеялась над его изумлением, не видя в этом ничего особенного. Но вообще Аск так откровенно радовался, что она наконец-то разговорилась, что Ингитора испытывала даже некое смущение, как если бы ее благодарили за дорогой подарок. Бедный, как же тяжело ему давалось молчание целых два дня! Но и ей было хорошо: все тяготившие ее тревоги и заботы остались где-то за границей этого леса, она чувствовала себя легко, свободно, говорила и слушала с удовольствием, тем более послушать его явно стоило! Обсуждать плавание в открытом море по звездам гораздо любопытнее с человеком, который действительно бывал сутками в открытом море по пути к Зеленым или Козьим островам, к Эриу, Туалю или Придайни! Он, действительно, оказался очень разговорчив, но болтуном, которых Ингитора не переносила, его нельзя было назвать: во всех его речах проявлялась широкая осведомленность, опыт, ум – живой, свободный и способный видеть каждую вещь с разных сторон и принимать жизнь как есть. Они говорили о гребешках (тот гребень, который Ингитора получила от Хильды, тоже оказался фьялленландской работы), о первых уладских походах Роллауга Красного Щита, сына Хрольва Седого, который лет семьдесят назад первым проложил путь к богатствам эриннских и уладских островов, об охоте на китов и о краске для глаз – разговор их, пока они обходили стороной большое болото, прыгал от самых возвышенных предметов к самым обыденным, но почти не прерывался. В этом болоте Аск прямо по пути подстрелил несколько птиц, так что заботиться об ужине им уже не приходилось: выбравшись наконец из болота, они устроились в березняке отдыхать и сушить мокрую обувь. Сидя на большой охапке березовых веток со свежей листвой, перед костром, над которым медленно поджаривался их ужин, подобрав усталые ноги, наслаждаясь теплом летнего вечера, покоем и свободой от каких-либо забот, не имея врагов страшнее комаров, Ингитора была совершенно счастлива, как ни на одном пиру в Эльвенэсе. – Ну, давай еще о чем-нибудь поговорим! – подзадоривал ее Аск, помешивая угли и поглядывая на нее веселыми глазами, смеясь над их неукротимой болтовней, от которой сам же получал столько удовольствия. – У нас так хорошо получается, а я обожаю людей, которые что-то умеют делать хорошо! Ингитора спрашивала его о «железной рубашке»[7 - Имеется в виду некое, предполагаемое исследователями явление: в результате особых тренировок человек приобретал контроль над своей внутренней энергией, который позволял незащищенной коже выдерживать без повреждения удар холодного оружия. Правда, не всякого и не всегда. Считается, что «железная рубашка» входила в способности берсерков, той их части, которую составляли не психически ненормальные «люди-звери», а те, кто расширял способности организма путем тренировок.] – она много слышала об этом и раньше, но впервые встретила человека, который, судя по всему, такую «рубашку» носил под собственной кожей. За разговором они пошли умываться к ручью с буро-желтоватой, но прозрачной болотной водой; Ингитора вытирала лицо, Аск взял второй конец того же длинного полотенца, а она в испуге тут же бросила его. Аск глянул на нее с такой болезненной обидой, что она испугалась еще сильнее: оказалось, что эта примета – вдвоем вытираться одним полотенцем – у фьяллей означает будущую любовь, а у слэттов – скорую ссору, так что ее испуг и его обида на этот испуг содержали одно и то же. Выяснив это, они долго смеялись, стоя над ручьем и держа за два конца мокрое и уже отчасти посеревшее полотенце, а потом он на руках понес ее обратно к костру, якобы для того, чтобы она больше не пачкала вымытые ноги. Ингитора понимала, что на самом деле это просто предлог ее обнять, но предлог был достойный, не вредящий ее чести, и она, сделав вид, что ни о чем таком не догадывается, благосклонно обняла его за шею. Аск весело глянул на нее при этом, и в его темных глазах блестела задорная искра: он видел, что она все понимает, и был рад, что она делает вид, будто не понимает. И вся эта смесь взаимной проницательности и лукавства так веселила Ингитору, что она ничуть не досадовала на его медленный, почти торжественный шаг. На охапку березовых веток он опустил ее с явной неохотой, а потом вдруг наклонился и поцеловал ее ногу возле самой щиколотки, где кожа была такая же белая и нежная, как на руках. Ахнув от неожиданности, Ингитора в смущении прикрыла ноги плащом: по его вдохновенному и настойчивому взгляду она видела, какие чувства в нем бродят, ей было неловко и весело. То же самое продолжалось и на следующий день. Вспоминая, что кому снилось, они заговорили сначала о толковании снов, и почему-то теперь этот предмет нравился Ингиторе гораздо больше, чем в девичьей кюны Асты; потом перешли на приметы погоды, потом на свойства драгоценных камней, иные из которых помогают толковать сны и предсказывать погоду. Поколебавшись, Аск поднял рукав и показал ей свой третий браслет, дивной работы, точно живой дракон, с белыми камешками в глазах, размером с зернышко, блестящими, как льдинки, играющими всеми цветами росы под солнцем. Этим можно было удивить даже такую знатную девушку, как она, – это оказались «диаманты», о которых в Морском Пути многие слышали, но очень мало кто видел. Говорили, что диамант – камень храбрости и победы, он укрощает ярость, дает уверенность и силу, охраняет от ран, болезней, сглаза… Ингитора рассматривала звездные камешки, наклонившись над его рукой, и вдруг обнаружила, что придвинулась слишком близко, что он стал дышать глубже и чаще, что напряженный жадный взгляд уперт в нижний край разреза ее рубашки на груди и на нее веет таким жаром, что даже диаманты как-то теряются… Она отпрянула, а он примирительно пробормотал: «Я не буду, не буду!» – и она понимала, о чем он, но сам звук его низкого голоса, вопреки словам, был полон влечения, так что Ингитору пробирала дрожь, словно этот голос касался не слуха, а затрагивал что-то в душе. Под вечер они вдруг набрели на избушку. Тропинка к ней совсем заросла, так что они не обнаружили близости жилья, пока не уткнулись в серую стену из подгнивших бревен. Знаком велев Ингиторе оставаться на месте, Аск неслышно двинулся в обход домика. Ингитора ждала его, стоя под толстой березой и стараясь даже дышать потише. Вот он появился с другой стороны и вслух сказал: – Никого нет. Причем давно. Совсем заброшенная избушка, в двери трава растет. Хочешь, можем здесь заночевать. – А она не обрушится? – Ингитора с сомнением посмотрела на немного завалившуюся набок, густо поросшую травой и кустами дерновую крышу. – Ее тронуть страшно. – Сейчас посмотрим. Аск обошел дом, постучал по стенам, потом скрылся внутри. Что-то затрещало, заскрипело, и Ингитора догадалась, что в домике есть еще и чердак, куда ведет лестница. После надлежащего количества стуков и скрипов Аск снова показался у входа: – Одну ночь еще выдержит. Там есть даже почти целые лежанки, и если на них натаскать травы, то будем спать, как в настоящем доме. Ты не соскучилась по крыше над головой? – Есть немного, – Ингитора вздохнула и вошла вслед за ним в темный проем. – Здесь, наверное, жила «волчья мать».[8 - Волчья мать – нечто вроде скандинавской Бабы-Яги, которая в своей избушке прячет волков от охотников. Вероятно, в древности ее задача была противоположной.] Внутри не было никаких перегородок, весь домик состоял из одного помещения: посередине очаг, обложенный камнями, обвалившиеся полки для посуды позади, широкие лежанки у стен, лестница наверх. Никакой утвари, старая зола и какой-то мусор навалены прямо под стеной. В груде старых углей виднелось несколько грубо обгрызенных, очень старых, засохших костей. При виде них Ингиторе стало неуютно, и она отвернулась. – Конечно, это не Валхалла, где пять сотен дверей. Но если ночью будет дождь, на что весьма похоже, то и такая крыша сойдет, – с удовлетворением отметил Аск, старым поленом сгребая мусор и угли с очага. – Все зависит от человека! – мудро заметила Ингитора. – Один гордый хёвдинг собирался построить очень большой дом, но в конце концов это его и погубило. – Тот самый, которому сказали, что «ты строишь очень большой дом, но едва ли даже в нем поместится твое высокомерие»? Ингитора согласно улыбнулась: сага о гордом хёвдинге из Барланда несколько лет назад обошла весь Морской Путь. И можно было подумать, что они ее слушали вместе! – Через два-три дня должны опять начаться обжитые места, – рассказывал Аск, пока они дергали на ближайшей лужайке траву для подстилок. – Эти дни было так дико и пусто, потому что округу Можжевельник мы уже прошли, а другие области еще впереди: Железное Кольцо восточнее, а Раудберга южнее. Но мы идем к Железному Кольцу, и дня через три уже будем на Золотом озере. – Это где живет Вигмар Лисица? – Да. Нам нужно к Золотому озеру, а усадьба Вигмара как раз возле него. – Он опасен? – Нет, не думаю. Мы против него ничего не имеем. – А он против нас? – Скорее всего, тоже нет. У нас с ним есть общий враг, настолько значительный, что ссориться между собой нам было бы глупо. Я знаком с Вигмаром хёвдингом и могу тебя заверить: это исключительно умный человек. Кстати, я хочу тебя отвести как раз к нему. Он дружит с Дагом хёвдингом, он тебя переправит на восточное побережье. Ингитора промолчала. Может быть, Вигмар Лисица – в высшей степени достойный человек, но мысль расстаться с Аском ради кого-то чужого ее сейчас вовсе не порадовала. – Или… может быть… – начал он, с сомнением глядя на нее. – Что? – неуверенно спросила она. И опять они смотрели друг на друга, держа в уме одну и ту же мысль, но пока не решаясь ее огласить. На ужин у них в этот раз была рыба, которую Аск еще днем наловил в широком ручье острогой, которую сам же и сделал из своего ножа и прямой длинной палки. Теперь он обмазал добычу сырой глиной и запек в углях, и Ингитора ела ее с большим удовольствием. Она сама удивлялась, как легко, оказывается, можно привыкнуть жить под елкой и есть что ни попадя. – Отличная рыба, ты что? – удивился Аск, когда она ему об этом сказала. – «Что ни попадя» – это еще не то! Ты кого больше боишься: змей, лягушек или мышей? – Змей! – Ингитора передернулась. – Мышей я вовсе не боюсь, они хорошенькие. А лягушек – так себе. Если мимо прыгает – то пусть, но в руки я их даже в детстве не брала. – Ну, лягушки из этого всего самые вкусные. И ловить их проще всего – они не кусаются, бегают медленно, и в любом месте их навалом. Из них похлебку варят, и по вкусу их мясо – почти та же курятина. – Ты их ел? – Ингитора смотрела на него с изумлением, не понимая, не смеется ли он. – Ел, – подтвердил он, видя ее недоумевающий взгляд. – И даже не один раз. Навар с них такой хороший, жирненький. Тут еще ничего, нам с тобой вдвоем много не надо, птичку-рыбку какую-нибудь я всегда добуду. А вот когда целое войско, а еды взять особо негде – ну, если поход долгий да в чужих местах – тогда и змей едят, и мышей, и лягушек. Так вот лягушки – лучше всего. Ингитора недоуменно качала головой, но ей отчего-то было весело. Такого ей еще ни от кого из доблестных ярлов не приходилось слышать, но Аск вовсе не хвастался и не пытался произвести на нее впечатление, он рассказывал о том, что для него было просто и понятно – все бывает в долгом походе в чужих местах! Скальд болотный скакал В котел, толстый, попал… — по привычке стала подбирать она, но мысленно прикусила язык: сейчас она это выложит, а обнаружить такое умение означало бы выдать себя с головой. В Аскефьорде наслышаны о ней, а она и так уже слишком много о себе рассказала. Нет уж, не надо! Тролли знают, какого мнения он держится о «деве-скальде из Эльвенэса»; когда-нибудь он, конечно, узнает, кого развлекает байками о похлебке из лягушек, но не сейчас! Пусть остается как есть! «Нам с тобой вдвоем…» Ничего такого не было в этих простых словах, но почему-то было истинным наслаждением слышать, как он говорит это о себе и о ней. Огонь угасал, совсем стемнело, наступало время спать. Ингитора расстегивала застежки платья, не глядя на Аска, потому что он-то на нее смотрел, сидя напротив, притом с таким увлечением и удовольствием, словно перед ним танцевали – хотя кроме платья, башмаков и чулок она ничего снимать не собиралась! Но его мечты заметно преувеличивали действительность, многоопытный взгляд прекрасно видел сквозь рубашку, и все его внутренние стремления так ясно отражались на лице, что Ингитора не могла на него смотреть. Она словно проваливалась в пропасть, полную какого-то ужаса и блаженства, при мысли, что было бы, если бы она могла ответить «да» на этот взгляд, который и требовал, и обещал так много! – Ты сам, кажется, это называл «невежливо пялить глаза»? – не выдержав, язвительно осведомилась она. – Так приятно! – мечтательно протянул Аск, глубоко вздохнул и стал медленно расстегивать пояс, потом неторопливо потащил с плеч собственную рубашку, и его плавные, сильные движения были полны то ли обещания, то ли угрозы. Полуприкрыв глаза, словно желая скрыть их блеск, он так нарочито-томно глядел на Ингитору, что она отвела взгляд, стараясь дышать ровнее и не показывать, что ее это вовсе не оставляет равнодушной. – В этой белой рубашке ты так похожа на лебедя: так и кажется, что сейчас лебедь сбросит оперенье и превратится в прекраснейшую деву![9 - Широко известный в мифологии мотив, в Скандинавии представлен сюжетом о Велунде.] Какую-нибудь Эльрун или Сванхвит-Лебяжьебелую, которой нет краше! – Нет, поищи лебедя поглупее! – решительно отозвалась Ингитора. – Я-то понимаю: рядом с таким, как ты, оперение сбрасывать никак нельзя, иначе никогда уже не получишь его назад! Под его горящим взглядом ее рубашка почти что тлела и падала к ногам жалкими обрывками, так что хотелось ее подхватить, но Ингитора старалась делать вид, что ничего не замечает, сохранять невозмутимый вид и не давать вовлечь себя в эту игру. Свое слово он помнил и прямыми посягательствами на ее честь это назвать было нельзя, но протяни она ему только палец… – Никогда не получишь! – многозначительно подтвердил Аск. – И тебе только и останется, что «Велунда шею рукою обвить», и даже через «семь зим» тебе не станет со мной скучно! – Никогда не видела человека, который ухитрялся бы приставать, при этом не нарушая клятвы этого не делать! – со смесью досады и восхищения воскликнула Ингитора. – Надо же! – смеясь, воскликнул он, стаскивая сапоги. – А я-то уж думал, что ничем не сумею тебя удивить! Ингитора торопливо юркнула на свою охапку травы и плотно завернулась в плащ. Аск взялся за завязку своих штанов, и Ингитора отвернулась. Она словно раздваивалась: одна половина уже готова была влиться в этот поток, а вторая еще помнила, что делать этого ни в коем случае нельзя! Ей и прежде не раз случалось бывать предметом чьих-то более сдержанных или более откровенных посягательств, но никогда еще ее не соблазняли отрывками из «Песни о Велунде»! И никогда еще ничьи домогательства не вызывали в ней такую странную смесь чувств: и волнение, и беспокойство, и какой-то глупый восторг! Впервые в жизни мысль о том, что она кому-то нравится, вызывала в ней такую яркую, искристую радость, хотя радоваться, здраво рассуждая, тут было нечему! В этом лесу она беззащитна, а он явно не из тех, кто полгода набирается смелости. Позволь она ему сделать хоть один шаг, как ее рубашка на деле превратится в обрывки, а вместе с ней и честь! На прямое нарушение своей клятвы он не пойдет, но только намекни она, что он ей не противен, как будет поздно, причем непоправимо поздно! – А по-твоему, вежливо отворачиваться, когда с тобой разговаривают? – раздался сзади тихий веселый голос, и Ингиторе вспомнилась руна Тюр на его стрелах – знак Духовного Воина, кроме прочего, обозначает еще и пылкого мужчину. И Аск, как видно, намерен познакомить ее и с этой стороной своего многообразного склада! Ее сдержанного, невозмутимого и учтивого спутника незаметно подменили, но нельзя сказать, чтобы уж очень внезапно… – А разве вежливо снимать штаны, когда разговариваешь с девушкой? – строго отозвалась она, не оборачиваясь. От раздвоения голова кружилась, сердце билось так сильно, что трудно было дышать. – Ну, раз уж у меня есть крыша и почти настоящая лежанка, я и спать собираюсь по-человечески… Вдруг Аск сам себя прервал и совсем другим голосом сказал: – Тихо! Ингитора подняла голову. Возле дома кто-то ходил. Ее пробрало холодом: за эти дни она так привыкла, что вокруг нет никого, кроме Аска, что теперь само присутствие какого-то живого существа вызывало ужас. Захотелось вцепиться в Аска, как тогда, при виде змеи, но Ингитора не смела шевельнуться и только прислушивалась. Это был скорее звериный шаг, чем человеческий: словно бы медведь толкался перед дверью, то вставая на две лапы и делая несколько неуклюжих шагов, то снова опускаясь на четыре, и шуршала несмятая трава под стеной. Сквозь щель плохо прикрытой двери доносилось сопение. Ингитора тихо дрожала: хоть звери и боятся людей, да и сейчас не ранняя весна, когда медведей следует опасаться, но все же… Совсем рядом с дверью раздалось урчанье, бормотанье… И кровь буквально застыла в жилах: это не было голосом зверя, но и голосом человека тоже. Это напоминало, как если бы слова человеческой речи произносились непослушными и непривычными губами зверя: понятно, что это слова, но разобрать нельзя, и оттого чуждость произносящего их существа подчеркнута еще сильнее. Хотелось вскрикнуть, но Ингитора не смела даже вздохнуть и не шевелилась, помертвевшими пальцами вцепившись в плащ, служивший ей одеялом. Медный Лес! Он дает о себе знать, Медный Лес, о свойствах которого они совсем забыли! Аск, мгновенно завязав развязанный было узел, неслышно метнулся к двери: в руке у него оказалось копье, которое он перед этим прислонил к стене возле изголовья. Ингитора приподнялась и тоже спустила ноги с лежанки, нашарила свои башмаки. Аск вернулся к ней, взял за руку, решительно, не говоря ни слова, поднял с лежанки и толкнул к лестнице наверх. Ингитора испугалась, что скрип старой лестницы их выдаст, но рука Аска так же настойчиво подтолкнула ее: тот, кто ходил вокруг дома, уже учуял их по запаху и в соблюдении тишины не было смысла. – Иди быстрее! – шепотом, очень настойчиво велел он. – Это не зверь. «А кто?» – хотела спросить Ингитора, но не смела. Везя ноги в незавязанных башмаках по земляному полу, она торопливо пробралась к лестнице и стала карабкаться, придерживаясь за ступеньки и с ужасом думая, что будет, если какая-то из затхлых деревяшек сейчас обломится. Рука Аска не очень вежливо подпихнула ее снизу, и она полезла быстрее. Он тоже поднимался следом, и иногда его рука в поисках опоры касалась ее ног. Взобравшись на чердак, Ингитора вслепую сделала несколько робких шагов, пробуя пол прежде, чем ступить, и остановилась, как только Аск оказался здесь же, рядом с ней. – Кто это? – зашептала она, в страхе хватая его за руку, а он бессознательно отводил свои руки, чтобы она не вцепилась и не помешала в случае чего. – А тролль его знает. У меня торсхаммер горячий! – Не тратя времени на пояснения, Аск взял амулет, висевший на груди, и прижал его к щеке Ингиторы: кремневый молоточек был горячим как огонь. – Это он на нечисть так откликается. – Нечисть? – Так мы же в Медном Лесу! Забыла? Ингитора все-таки вцепилась в его плечо и глянула вниз: отсюда она видела пространство перед входной дверью, очаг с покинутым огнем и край ее лежанки со смятым плащом. Незапертая дверь, которая и не запиралась по причине полусгнивших косяков и отсутствия чего-либо похожего на засов, подрагивала и покачивалась, как будто кто-то трогает ее снаружи. От острой проникающей жути на глаза набегали слезы и губы сводило судорогой, как в детстве, когда хотелось плакать… На ум пришла Дагейда, как она, со своими горящими диким огнем желтыми глазами, стоит перед дверью, и рядом ждет ее чудовищный волк… А до утра еще оставалось так далеко! Сопение раздалось вплотную к двери, дверь дрогнула, потом отвалилась наружу, и в проем стремительно просунулось что-то крупное, лохматое, похожее на медведя на задних лапах, неуклюжее, но проворное. С невнятным ревом оно прыгнуло прямо к очагу, и Ингитора, не сдержавшись, завизжала во всю мочь. Если бы это был медведь! Если бы это была хотя бы Дагейда! Свет очага упал на голову и горбатую спину дикого существа, полуженщины-полумедведицы, на морду, получеловеческую-полузвериную, покрытую буроватой шерстью, с грубыми чертами вроде бы человеческого лица, но с широкой звериной пастью, полной медвежьих зубов. И эта раскрытая пасть была поднята к ним, к чердаку, и прямо на Ингитору смотрели выкаченные жадные глаза. Косматые лапы с длинными когтями, торчащие из рваных рукавов чего-то, все же похожего на человеческую одежду, царапнули ступеньки лестницы. Наибольшую жуть внушало это смешение человеческого и звериного: казалось, это дикое создание голодно и свирепо, как зверь, но разумно, как человек, и от этого еще опаснее! Не помня себя, Ингитора отскочила от проема, уже не думая, что в полу могут быть дыры. Аск, наоборот, остался на месте, перехватил копье двумя руками за конец древка и ударил вниз, целясь в грудь жуткой твари. Ингитора видела, как он с копьем подался вперед, потом сделал еще усилие и вырвал копье; снизу послышался кошмарный рев, потом упало что-то тяжелое, и Аск кинулся по лестнице вниз. Ингитора бросилась вслед за ним, чтобы только не терять его из виду. Соскочив на несколько ступенек, он еще раз ударил копьем троллиху, которая теперь то ли лежала на полу, то ли стояла на четырех лапах; та увернулась, Аск, в досаде выкрикнув что-то неразборчивое, спрыгнул на пол и ударил копьем снова. Троллиха дернулась назад, и древко копья вырвалось у него из рук. С жутким воем злости и боли троллиха с копьем в груди попятилась, провалилась в дверной проем; тут Аск прыгнул вперед, снова ухватился за древко и дернул. Копье осталось у него в руках, а троллиха выскочила-таки за дверь и проворно побежала прочь, не переставая выть. Весь порог, весь пол между входом и лестницей был залит кровью, которая в полутьме казалась черной. Дикий вой быстро удалялся. – Вот живучая, тварь! – с горячей досадой воскликнул Аск, сжимая свое окровавленное копье. – Троллиное отродье! Койлеан кальях! Да любой бы наш бергбур… А она еще бегает! Ничего себе! Ко ндеахайр-си, а мадра, до дихриб! Бид сион круаснехта им хеанн! – Ну, ты и выражаешься! – Ингитора торопливо спустилась по шаткой лестнице: самое безопасное место на свете было рядом с ним. – Выбирай выражения! Мне и так плохо! Обеими руками она обхватила его руку выше локтя и, дрожа всем телом, прижалась к ней, как к самой надежной опоре: ей было жутко, холодно, она едва стояла на ногах, и внутри разливалась отвратительная слабость, словно ее сейчас стошнит. Аск тоже дышал немного чаще, но больше от возбуждения схватки, чем от усталости, и казался разгоряченным и веселым. – А? – Сначала он ее не понял, потом сообразил и усмехнулся: – Да ладно! Это я у одного улада перехватил. Каждый день так ругался, уж очень горячий парень был. Означает всего-навсего: «Будь поток сурового снега в мою голову». Короче, замети меня метель. А ты уж вообразила! – Что это было? – спросила она, с облегчением опуская голову на его горячее плечо. – А троллиха. Никогда не видела, что ли? – Нет. Богиня Фригг… – И я не видел. Вот и познакомились. Больше не сунется… надо думать. Но вообще-то живучая просто до омерзения. Я ей и в грудь, и в брюхо, и в печенку попал, вон, кровищи… – Аск отвел от себя руку с копьем и осмотрел наконечник и древко, залитые темной кровью. – Тьфу, гадость! – Он прислонил копье к лестнице и вытер ладонь о штаны, но это мало помогло, поскольку кровь уже подсыхала. – Ни один бы наш бергбур от такого уже и не дергался, а она вон, убежала! Да еще копье мое чуть не унесла, с… с… сволочь! – Ради присутствия благородной девы он все же выбрал самое мягкое слово из тех, что просились на язык. – Если это не отмоется… – Она не вернется? – Не знаю. Хуже, если эти твари живут стаями и у нее там есть муж и пара братьев. – Вроде бы тролли не живут семьями! – с лихорадочным оживлением поделилась познаниями Ингитора. – В «Саге о Греттире» есть: там великанша жила под водопадом с детишками и сама ходила добывать им челове…чину на ужин… А был бы у нее муж, пошла бы она сама? – Ну, вот и у этой красотки где-то выводок. Хорошо, если она побежала домой подыхать. А если… – Может, уйдем отсюда? – Теперь этот домик казался Ингиторе ужасным. – Если придут… – Нет, уходить не стоит! Если есть кому прийти, то нас по следам унюхают и догонят. В темноте мы далеко не уйдем. А здесь все-таки… – Аск оглянулся на чердак, который уже сослужил им службу. – Здесь обороняться легче, чем в лесу. – А если бы мы не нашли эту избу и ночевали просто в лесу, как раньше? – Дела наши были бы плохи. Ну, ладно, отцепись от меня, а то я ведь не железный. Ингитора его сначала не поняла, но Аск вдруг ловко обвил ее талию той рукой, к которой она так прижималась, передвинул с бока на грудь и обнял. Благодаря привычке к бергбурам встреча с троллихой потрясла его гораздо меньше и не так заглушила естественные чувства. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/elizaveta-dvoreckaya/lan-v-chasche-kniga-2-drakon-bitvy/) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Одно из положений раннесредневекового права: если женщина участвовала в судебном поединке против мужчины, то он бился по пояс закопанным в землю. 2 Подобной неуязвимостью обладал Сигурд Убийца Дракона. 3 «Старшая Эдда», пер. С Свириденко. 4 Этот род услуги женщины мужчине считался, среди некоторых других, показателем любовной связи. 5 Во всех работах о берсерках обязательно упоминается, что «в ярости они кусали свои щиты». 6 Поскольку через волосы особенно легко сглазить человека, гребень, то есть предмет ухода за ними, требовалось оберегать особенно тщательно. 7 Имеется в виду некое, предполагаемое исследователями явление: в результате особых тренировок человек приобретал контроль над своей внутренней энергией, который позволял незащищенной коже выдерживать без повреждения удар холодного оружия. Правда, не всякого и не всегда. Считается, что «железная рубашка» входила в способности берсерков, той их части, которую составляли не психически ненормальные «люди-звери», а те, кто расширял способности организма путем тренировок. 8 Волчья мать – нечто вроде скандинавской Бабы-Яги, которая в своей избушке прячет волков от охотников. Вероятно, в древности ее задача была противоположной. 9 Широко известный в мифологии мотив, в Скандинавии представлен сюжетом о Велунде.