Приготовишка Надежда Тэффи Надежда Тэффи Приготовишка * * * Лизу, стриженую приготовишку, взяла к себе на масленицу из пансиона тетка. Тетка была дальняя, малознакомая, но и то слава богу. Лизины родители уехали на всю зиму за границу, так что очень-то в тетках разбираться не приходилось. Жила тетка в старом доме-особняке, давно приговоренном на слом, с большими комнатами, в которых все тряслось и звенело каждый раз, как проезжала по улице телега. – Этот дом уже давно дрожит за свое существование! – сказала тетка. И Лиза, замирая от страха и жалости, прислушивалась, как он дрожит. У тетки жилось скучно. Приходили к ней только старые дамы и говорили все про какого-то Сергея Эрастыча, у которого завелась жена с левой руки. Лизу при этом высылали вон из комнаты. – Лизочка, душа моя, закрой двери, а сама останься с той стороны. А иногда и прямо: – Ну-с, молодая девица, вам совершенно незачем слушать, о чем большие говорят. «Большие» – магическое и таинственное слово, мука и зависть маленьких. А потом, когда маленькие подрастают, они оглядываются с удивлением: – Где эти «большие», эти могущественные и мудрые, знающие и охраняющие какую-то великую тайну? Где они, сговорившиеся и сплотившиеся против маленьких? И где их тайна в этой простой, обычной и ясной жизни? У тетки было скучно. – Тетя, у вас есть дети? – У меня есть сын Коля. Он вечером придет. Лиза бродила по комнатам, слушала, как старый дом дрожит за свое существование, и ждала сына Колю. Когда дамы засиживались у тетки слишком долго, Лиза подымалась по лесенке в девичью. Там властвовала горничная Маша, тихо хандрила швея Клавдия, и прыгала канарейка в клетке над геранью, подпертой лучинками. Маша не любила, когда Лиза приходила в девичью. – Нехорошо барышне с прислугами сидеть. Тетенька обидятся. Лицо у Маши отекшее, обрюзгшее, уши оттянуты огромными гранатовыми серьгами, падающими почти до плеч. – Какие у вас красивые серьги! – говорила Лиза, чтобы переменить неприятный разговор. – Это мне покойный барин подарил. Лиза смотрит на серьги с легким отвращением. «И как ей не страшно от покойника брать!» Ей немножко жутко. – Скажите, Маша, это он вам ночью принес? – Маша вдруг неприятно краснеет и начинает трясти головой. – Ночью? Швея Клавдия щелкает ногтем по натянутой нитке и говорит, поджимая губы: – Стыдно барышням пустяки болтать. Вот Марья Петровна пойдут и тетеньке пожалятся. Лиза вся съеживается и отходит к последнему окошку, где живет канарейка. Канарейка живет хорошо и проводит время весело. То клюнет конопляные семечки, то брызнет водой, то почешет носик о кусочек извести. Жизнь кипит. «И чего они все на меня сердятся?» – думает Лиза, глядя на канарейку. Будь она дома, она бы заплакала, а здесь нельзя. Поэтому она старается думать о чем-нибудь приятном. Самая приятная мысль за все три дня, что она живет у тетки, – это как она будет рассказывать в пансионе Кате Ивановой и Оле Лемерт про ананасное мороженое, которое в воскресенье подавали к обеду. «Каждый вечер буду рассказывать. Пусть лопаются от зависти». Подумала еще о том, что вечером приедет «сын Коля» и будет с кем поиграть. Канарейка уронила из клетки конопляное семечко, Лиза полезла под стул, достала его и съела. Семечко оказалось очень вкусным. Тогда она вытащила боковой ящичек в клетке и, взяв щепотку конопли, убежала вниз. У тетки опять сидели дамы, но Лизу не прогнали. Верно, уже успели переговорить про левую жену. Потом пришел какой-то лысый, бородатый господин и поцеловал у тетки руку. – Тетя, – спросила Лиза шепотом, – что это за старая обезьяна пришла? Тетка обиженно поджала губы: – Это, Лизочка, не старая обезьяна. Это мой сын Коля. Лиза сначала подумала, что тетка шутит, и хотя шутка показалась ей не веселой, она все-таки из вежливости засмеялась. Но тетка посмотрела на нее очень строго, и она вся съежилась. Пробралась тихонько в девичью, к канарейке. Но в девичьей было тихо и сумеречно. Маша ушла. За печкой, сложив руки, вся прямая и плоская, тихо хандрила швея Клавдия. В клетке тоже было тихо. Канарейка свернулась комочком, стала серая и невидная. В углу, у иконы с розовым куличным цветком, чуть мигала зеленая лампадка. Лиза вспомнила о покойнике, который по ночам носит подарки, и тревожно затосковала. Швея, не шевелясь, сказала гнусавым голосом: – Сумерничать пришли, барышня? А? Сумерничать? А? Лиза, не отвечая, вышла из комнаты. «Уж не убила ли швея канарейку, что она такая тихая?» За обедом сидел «сын Коля», и все было невкусное, а на пирожное подали компот, как в пансионе, так что и подруг подразнить нечем будет. После обеда Маша повезла Лизу в пансион. Ехали в карете, пахнувшей кожей и теткиными духами. Окошки дребезжали тревожно и печально. Лиза забилась в уголок, думала про канарейку, как той хорошо живется днем над кудрявой геранью, подпертой лучинками. Думала, что скажет ей классная дама, ведьма Марья Антоновна, думала о том, что не переписала заданного урока, и губы у нее делались горькими от тоски и страха. «Может быть, нехорошо, что я взяла у канарейки ее зернышки? Может быть, она без ужина спать легла?» Не хотелось об этом думать. «Вырасту большая, выйду замуж и скажу мужу: „Пожалуйста, муж, дайте мне много денег“. Муж даст денег, я сейчас же куплю целый воз зернышек и отвезу канарейке, чтоб ей на всю старость хватило». Карета завернула в знакомые ворота. Лиза тихо захныкала – так тревожно сжалось сердце. Приготовишки уже укладывались спать, и Лизу отправили прямо в дортуар. Разговаривать в дортуаре было запрещено, и Лиза молча стала раздеваться. Одеяло на соседней кровати тихо зашевелилось, повернулась темная стриженая голова с хохолком на темени. – Катя Иванова! – вся встрепенулась радостью Лиза. – Катя Иванова. Она даже порозовела, так весело стало. Сейчас Катя Иванова удивится и позавидует. – Катя Иванова! У тети было ананасное мороженое! Чудное! Катя молчала, только глаза блестели, как две пуговицы. – Понимаешь, ананасное. Ты небось никогда не ела! Из настоящего ананаса! Стриженая голова приподнялась, блеснули острые зубки и хохолок взъерошился. – Все-то ты врешь, дурища! И она повернулась к Лизе спиной. Лиза тихо разделась, сжалась комочком под одеялом, поцеловала себе руку и тихо заплакала.