Нечертова дюжина Александр Етоев Александр Етоев Нечёртова дюжина Ходили мы походами 1 Васильков ковырял пальцем в ухе, будто ключ в замке поворачивал, – с каким-то мелким металлическим скрипом. Что у него там скрипело – неясно. То ли смазка высохла по причине летней жары, то ли в пальце сустав заело. Левый тапок у Василькова был лохматый, грустный, весь какой-то больной; правый был вполне ничего, вполне новый, только уж очень грязный. Может, Васильков, он левша? В смысле, на толчковую ногу. Странный Васильков человек. Умный, но очень странный. Задумчивый, не как все. Одно слово – изобретатель. Вот и сейчас – сплюнул с губы травинку и говорит: – Пор-р-шень, пар-р и впер-рёд. – Пар? Это еще зачем? А поршень? – спросили мы с Валькой одновременно. – Эффект присутствия! – Васильков поднял к небу палец. – Чего-чего? – Я не понял. – Армия невидимок. Я посмотрел на Вальку. Валька посмотрел на меня. Потом мы оба посмотрели на Василькова. Васильков молчал. – Ясно, – сказал Валька с унылым вздохом. – Ладно, Васильков, мы пойдем. Как-нибудь и без поршня справимся. – Ага, – сказал я и отправился вслед за Валькой к калитке. – Без поршня оно как-то привычнее. – КПД – четыре процента, – задумчиво сказал Васильков, что-то быстро царапая на земле веточкой. – А если отказаться от пара… Калитка скрипнула и закрылась. Мы медленно побрели вдоль забора. Из проулка выглянула чья-то непонятная голова, сверкнула на нас глазами и вмиг исчезла. Валька вынул из кармана рогатку и побежал вперед. В проулке уже никакой головы не было. Валька выстрелил наугад по хилым зарослям купыря, шуганул бабукинских кур и погрозил в сторону леса, в который упирался проулок. В лесу что-то громко ухнуло, над острыми верхушками ёлок поднялся клубок ворон и рассыпался чернильными кляксами. – Видел? – сказал мне Валька, тыча пальцем в шевелящийся лес. – Да уж, – сказал я на всякий случай, хотя ничего особенного не видел. Ёлки, ободранные коровами сосенки, на опушке – рыжий стожок. – Не нравится мне всё это, ой не нравится. – Да уж, – повторил я. – Может, в шашки пойдем играть? – В шашки? – Валька пристально посмотрел на меня, словно разглядывал под микроскопом микроба. – Поздно, Галочкин, отменяются шашки. Я хотел спросить, почему, повернул голову к лесу и замер, пораженный необычайным зрелищем. Рыжий стожок, до того мирно дремавший под теплым июльским солнышком, скособочился, потом выровнялся, снова перекосился, уже на другой бок, и вразвалочку двинулся в нашу сторону. Лес притих, мы тоже притихли, в четыре глаза уставившись на это загадочное явление. Стожок двигался поначалу медленно, медленно одолел высохшую канаву, медленно вплыл в проулок и, видно, выбравшись на твердую почву, рысцой припустил к нам. Первым пришел в себя Валька. – Сматываемся, – скомандовал он, и мы двинули что есть сил по проулку. Но не успели мы пробежать и трех метров, как проулок со стороны Стрелкиной улицы перекрыла мычащая парнокопытная армия. Возглавлял ее бык Петлюра, угрюмый тупорылый злодей с черной меткой на низком лбу и сточенными в боях рогами. Справа был высокий забор, за которым жил злобный пенсионер Епифакин. Он держал за забором пчёл и торговал на базаре мёдом. Слева тоже был высокий забор, за которым вел хозяйство пенсионер Бабукин. Бабукин пчёл не держал, зато держал матерого волкодава Вальтера. Стожок был уже близко; он двигался коварными петлями, и неизвестно что было у него на уме. Мы стояли ни живы ни мертвы между молотом петлюровской армии и наковальней таинственного стожка. Стояли и не знали, что делать. Зато знал, что делать, Петлюра. Он издал скрежещущий звук, что-то среднее между визгом мотопилы, вгрызающейся в столетний ствол, и рокотом усталого трактора. Потом копнул копытами землю и бросился по проулку в атаку. Со страху Валька дернулся влево, к глухому бабукинскому забору, я со страху отскочил вправо – к епифакинскому. Бык пронесся, как паровоз, между нами и на полной курьерской скорости налетел на живой стожок. Дальше произошло вот что. Стожок подпрыгнул, будто ужаленный, разбрасывая вокруг себя золотистые клочья сена. Затем распался на части, и из него, дико вопя, вывалились две мальчишеские фигуры. Пригнув головы и размахивая руками, они рванули в сторону леса. Мы смотрели на их сумасшедший бег и потихоньку приходили в себя. Бык Петлюра громко жевал, слизывая розовым языком прилипшее к губам сено. Его рогатая армия дружно подъедала трофеи. Бочком-бочком, вдоль забора, я выбрался на Стрелкину улицу. Валька на другой стороне проулка в точности повторил мой маневр, и уже через пять минут мы сидели у меня во дворе, разглядывая с хмурыми лицами дырочки на наших сандалиях. 2 – Думай, – сказал мне Валька. Я наморщил лоб и стал думать. – Ну? – спросил Валька через минуту. – Может, Бунчикова попросим? Бунчиков парень сильный. Или Веника? – Веник мою ласту утопил прошлым летом. А у Бунчикова сестра придурочная. Первый класс – а все в сказки верит. Еще думай. – Расстрелять их из катапульты. Всю кудыкинскую компанию. Набрать коровьих лепешек и расстрелять. – Ты, Галочкин, прямо второй Васильков. «Поршень, пар и вперед». А где ты, интересно, возьмешь эту самую катапульту? – Катапульту-то? Да в лесу. Там их полный лес, катапульт. Нагибаешь ёлку, насаживаешь на верхушку снаряд, ёлку отпускаешь и – вж-и-ить! Валька почесал в голове. – А что, идея хорошая. Только какой осел будет стоять и ждать, пока в него попадет коровья лепешка? – Ну, – соображал я на ходу, – сперва пристреляемся. Определим зону обстрела. А потом воткнем там какую-нибудь палку с запиской. «Не копай – убьет!» Ты же знаешь кудыкинских, раз написано «не копать» – обязательно весь лес перероют. – Нет, – сказал Валька хмуро. – Не пойдет. Их сколько? А нас? Ты да я, ну еще Петухова уговорим. Это от силы по паре выстрелов с человека. – Василькова можно. – Васильков слишком умный, вроде тебя. КПД – четыре процента. Ему только велосипеды изобретать. Я хихикнул, вспомнив васильковский велосипед. Вернее, идею велосипеда, с которой наш поселковый гений носился всё прошлогоднее лето. Идея была такая: если заднее колесо сделать очень большим, а переднее – очень маленьким, то педалей вовсе не будет нужно. Велосипед тогда едет сам, как бы всегда под горку. Из-за дома выплыло облако, похожее на слона. – Слоновья яма, – сказал я на всякий случай. – Знаешь, как в Африке охотятся на слонов? На тропе вырывают большую яму, сверху кладут тонкие жердочки, на них – ветки, землю, траву, всякие там цветочки. Слон идет, ни о чем не думает… – А где мы возьмем слона? – спросил Валька. Я растерялся: – Какого слона? – Да, Галочкин, думать – это тебе не в шашки играть. – Валька встал, сорвал с дерева зеленую сливу, надкусил, сморщился и запустил ее в смородинные кусты. – Ой! – сказали в кустах. Я вздрогнул, Валька нахмурился. – Интересно, кто это там за нами шпионит? – страшным голосом спросил он. – Это я, – ответили из кустов. – Я тут просто сижу. Переступая грядки, мы подошли к смородине. За кустами на корточках сидела Любка, придурочная бунчиковская сестра. – Тебя кто просил за нами шпионить? Любка хлюпнула веснушчатым носом, глаза ее были мокрые. – У нас пугало с огорода сбежало. Всю клубнику съело, все огурцы потоптало, а Борька говорит – это я. А это не я, это пугало. Оно с огорода сбежало, всю клубнику съело, все огурцы потоптало, а Борька… – Про Борьку мы уже слышали, – сказал Валька. – Говори, зачем нас подслушивала? Тебя Кудыкин сюда подослал? – Я только про слона вас подслушивала, а до этого я не подслушивала. У нас пугало с огорода сбежало… – Ладно. – Валька махнул рукой. Толку от этой Любки не было никакого. Любка вытерла кулаком глаза. – Оно еще записку оставило. Вот. – Она вынула из кармашка смятый листок бумаги. Валька взял записку, разгладил ее на ладони и стал читать. – Пугало, говоришь? – задумчиво сказал он и передал мне записку. «Кто не с нами, тот против нас», – написано было в ней крупными кудыкинскими каракулями. – И куда же оно сбежало? – В лес. Куда ему еще бежать, как не в лес? Валька посмотрел на меня и покрутил у виска пальцем. Я пожал плечами. Любку мне было жалко. – Вернется твое пугало, – сказал я. – Иди домой, скажи Борьке, что он нам нужен по очень важному делу. – Это про слона? – Какого еще слона? – спросил Валька. – Ну, такого… который в Африке. 3 Борька Бунчиков прочитал записку, хмыкнул и сказал бодрым голосом: – Вот гады! Потом еще раз хмыкнул и говорит: – Ладно, ребята, сейчас мне некогда, я пошел. Ко мне Пашка на выходные приехал. Мы с ним лодку резиновую заклеиваем. Восемь дырок уже заклеили, осталось еще четыре. На Язевку хотим съездить, за окунями. – Что ж, счастливой рыбалки, – сказал Валька ледяным голосом. – А Кудыкин, пока вы там рыбку ловите, весь ваш огород по кустику перетопчет. – Не перетопчет. Ко мне Пашка приехал, у Пашки дядя тренер по боксу. У него один кулак размером с две твоих головы. – И где же, интересно, этот твой Пашкин дядя? – злорадно хихикнул Валька. – Вы, наверно, этого дядю в кладовке про запас держите? – Да Кудыкину, что дядя, что огородное пугало, – сказал я. – Ты еще табличку на заборе повесь: «Осторожно! Злой Пашкин дядя!» Борька задумался. На улице послышались шум, топот и какое-то механическое пощелкиванье. – Ребята! Галочкин! Кулебякин! – раздался пыхтящий голос. Мы вскочили, голос был Василькова. Обогнув дом, мы все трое подбежали к калитке. На улице у ворот стоял Васильков, и лицо его сияло, как самовар. Рядом с ним стояла странного вида конструкция; к раме от раскладушки были приделаны четыре велосипедных обода, скрепленные попарно осями. Из осей торчали штырьки, а на конце каждого такого штырька было насажено что-то вроде колодки, на которой сапожники подбивают обувь. Но не это удивило нас больше всего, а то, что на каждую из колодок – насчитали мы их не меньше десятка – были аккуратно надеты, зашнурованы и завязаны бантиком где ботинок, где дырявая кеда, где просто спортивный тапочек. Колеса тоже не остались разутыми. На них сидели несколько огромных калош, насаженных наружу подошвами. – Вот, – гордо сообщил Васильков, показывая на свое детище. Потом помялся и виновато добавил: – От пара пока пришлось отказаться. Ну, ничего, – он снова заулыбался, – в другой раз будут и пар, и поршень. Есть у меня в запасе одна идея… Валька обошел васильковское чудо техники и подергал за одну из калош: – И далеко ты на своей раскладушке собрался ехать? – Дело не в расстоянии, – хитрым голосом сказал Васильков. – Главное здесь – эффект присутствия. Вот. – Он показал на пыльную полосу улицы. – Правда, здорово? Улица пестрела следами. Казалось, по ней протопала целая небольшая армия. – Армия невидимок, – довольно хохотнул Васильков. – Следов много, а людей – никого. У меня эта машина уже неделю в сарае стоит. Я все думал приделать паровой двигатель, но больно уж с ним много хлопот. Борька Бунчиков с задумчивым видом разглядывал одну из подошв. Затем с таким же задумчивым видом посмотрел в лицо Василькову. – Это же тот самый ботинок, который у Епифакина в бане спёрли. Я его по рубчикам помню. Валька тоже пригляделся к ботинку: – Нет, это не Епифакина. У Епифакина спёрли левый, а этот правый. – Левый, правый – какая разница? – сказал я. – Епифакин разбираться не будет. Шарахнет ломом, и всем твоим невидимкам крышка. – Я пошел, – сказал Борька Бунчиков, – мне надо лодку клеить. – Мальчики! – Мелко топая и шмыгая облупленным носом, к нам бежала Борькина сестра Любка. – На водоеме Петухов тонет. У него бревно от берега унесло! 4 Над камышами стрекотали стрекозы и мирно перешептывались шмели. Тихо светило солнце, вода была золотая и сонная, и у берега в золотой воде плавали золотые рыбки. Водоем наш – круглый, как блин; берега словно обведены по циркулю; ближний берег порос травой, а на дальнем, за невысоким обрывом, стеной вырастает лес. – Вон он, – крикнула Любка, будто бы мы сами не видели. На воде, почти на самой серёдке, медленно качалось бревно, а на бревне, вцепившись в него руками, медленно тонул Петухов. Тонул Петухов молча и, наверно, уже давно. Увидев нашу компанию, он раскрыл было рот для крика, но тут бревно резко дернулось в сторону лесистого берега. Петухов только тихо ойкнул и вцепился в него покрепче. – Такая дылда, а до сих пор плавать не научился, – сказала Любка. – Ну-ну. – Валька подозрительно смотрел на бревно. – Петухов, – крикнул Борька Бунчиков, – а, Петухов? Ты ногами, ногами работай. Подгребай в нашу сторону. – Непонятно. – Валька задумался. – Ветра нет, течения нет, как же это его угораздило? – Оттолкнулся и поплыл по инерции, чего уж тут непонятного, – сказал Борька Бунчиков. – По инерции? Может, и по инерции, – сказал Валька. – Только на фига ему это нужно? Себя что ли решил испытать? Нет, все равно непонятно. – Надо Петухова спасать. – Я решительно сбросил в траву сандалии. Тут сзади загрохотало васильковское чудо техники. Припозднившийся по причине сильно пересеченной местности, изобретатель вытер со лба испарину и с ходу включился в спасательные работы. Из подсумка, болтающегося на задке машины, он вынул моток веревки, нашел в траве обломок сухой доски, привязал веревку к доске и пустил свой утлый кораблик по воде в сторону Петухова. – Жаль, времени мало, – сказал Васильков, наматывая себе на запястье свободный конец веревки, – а то бы я еще винт поставил, для скорости. Ничего, в следующий раз будет тонуть – поставлю. – Эй, там, на бревне! – крикнул я, вдевая ноги в сандалии. – Принимай конец! – Остальные гонят волну, – скомандовал Васильков, и мы принялись швырять в воду ветки, мелкие камешки и комья прибрежной тины. Спасательная деревяшка с веревкой нехотя плыла к утопающему. Петухов сидел на бревне, уныло опустив голову. Похоже, собственное спасение его нисколько не интересовало. – Цепляй! – крикнул Васильков Петухову, когда плотик был совсем близко. Но Петухов повел себя странно. Вместо того, чтобы схватить спасательную веревку, он судорожно вцепился в бревно. И только он это сделал, как бревно с предательской ловкостью сделало рывок по воде, проплыло несколько метров и замерло, легонько покачиваясь. – Живое, – тихо сказала Любка. Губы ее тряслись от страха. Она набрала полный рот воздуха, зажмурилась и крикнула: – Крокодил! – Спятила? – сказал Валька. – Какие здесь крокодилы? – Но уверенности в его словах не было. – Петухов! – крикнул я утопающему. – Давай кончай свои штучки! Ты спасаться собираешься или нет? Петухов приподнял голову, скосил взгляд в сторону леса и с отчаянной решимостью закричал: – Да не могу я, понимаете? Не могу! Привязанный я, они ж, гады, меня за веревку тащат! От другого берега по воде протянулась узенькая дорожка. Бревно ожило; Петухов сжался; Любка выпучила глаза; в глазах Вальки прыгали злые чертики; Васильков сматывал непригодившуюся веревку; Борька Бунчиков с хмурым видом плевал в золотую воду. Бревно с утопающим Петуховым уплывало к противоположному берегу. Там, уже не скрываясь, стояла вся кудыкинская компания. Лыков и Короедов-младший, похохатывая, тянули веревку. Жмаев, Бородавкин и Коклюшев скалились нечищенными зубами. Сам Кудыкин стоял на камушке, скрестив по-наполеоновски руки. Подтянув бревно к берегу, кудыкинцы схватили ватного Петухова и, подталкивая беднягу в спину, погнали в глубину леса. Петухов не сопротивлялся. – Так мы будем поступать с каждым, кто слишком много о себе думает, – громко, на весь водоем, заявил Кудыкин и вразвалочку отправился следом. 5 Мы стояли как замороженные. И все вокруг сделалось неживым и тусклым: солнце, небо, лес на том берегу, сонные пятнышки облаков. Обидно, когда прямо у тебя на глазах творится такое наглое беззаконие, а ты стоишь, как дурак, и не можешь ничего сделать. – Мальчики, – сказала вдруг Любка, – почему вы их так боитесь? Мы опешили. Действительно, почему? – Вот еще, – сказал Валька, – было б кого бояться. Да я этого Кудыкина одной левой. – Кудыкин хитрый, – сказал Борька Бунчиков. – У него в лесу штаб. Возле старого аэродрома, в ангаре. – Знаем мы ихний штаб, – усмехнулся Валька. – Песочница для детского сада. Там только в куличики играть. – Хороши куличики, – сказал я. – У Бунчикова весь огород вытоптали, даже пугало и то сперли. И Петухова в плен взяли. – Пугало – это да, пугало жалко, – вздохнул Бунчиков. – Я же только позавчера капитанский китель у деда выпросил. Почти новый, всего лет двадцать в сундуке пролежал. Красивое было пугало. – Красивое, – подтвердила Любка. – Борька ему свою шапку-ушанку без одного уха отдал, и бабушкины очки без стекол, и папин галстук. И в прятки оно со мной на огороде играло – я за грядку спрячусь, а оно водит. – Любка села на корточки и прикрыла глаза ладошкой. – Вот так. – Ладно вам, подумаешь – пугало, – сказал я. – Надо о Петухове думать. А если они его будут пытать? – В Африке пленных в муравейник сажают, – задумчиво сказал Валька. – За час от человека остается один скелет. Любка заплакала. – Ты чего? – спросил ее Валька. – Ничего, – сказала Любка сквозь слезы и заплакала еще больше. – Влюбилась, – объяснил Борька. – Она в этого Петухова еще прошлым летом влюбилась. – Сам ты в Верку Яблокину влюбился, – сказала Любка, вытирая глаза передником. – А я – ничего, мне человека жалко. – Да хватит вам: влюбился, влюбилась. От этих ваших влюбленностей Петухову ни жарко ни холодно. – Я задумчиво посмотрел на Борьку. – Бунчиков, ты говорил, к тебе друг какой-то приехал? – Да, Пашка. Мы с ним лодку собирались заклеивать. Я кивнул. – Ведь этого твоего Пашку никто в поселке не знает, так? – Так, – кивнул в ответ Бунчиков. – А что если этого твоего Пашку послать на разведку в лес? Вроде как по грибы? – Как это по грибы? А лодку кто будет клеить? – Слушай, Бунчиков, тебе что важнее – какая-то дырявая лодка или жизнь человека? – пришел мне на помощь Валька. – Галочкин правильно говорит. Пашка здесь человек новый, кудыкинские его не знают. Пашка твой походит по лесу, выяснит, как и что, а потом придет и все нам расскажет. – Боречка, ну пожалуйста, – тихо прощебетала Любка. – Хорошо, пойду скажу Пашке. Он сделает, он такой. Заодно, может, пугало где в лесу встретит. Китель-то почти новый, всего лет двадцать в сундуке пролежал. 6 Борькин Пашка с виду был костлявый и хилый. Из-под майки у него выпирали лопатки, и во рту не хватало двух передних зубов. Борька объяснил ему ситуацию, выдал из кладовки самую большую корзину, и мы отправили Пашку в лес. Прошел час, прошло два, а Борькиного друга всё не было. Мы сидели у Бунчиковых на крыльце и от скуки играли в ножички. Валька встал и посмотрел на низкое солнце. – В болото что ли провалился твой Пашка? Или назад дорогу забыл? – Пашка не заблудится, он такой. Пашка в лесу, как дома. – Ой! – Любка соскочила с крылечка и побежала к забору. – Кажется, Епифакин орёт. – Нет, – сказал Валька, – это Бабукин, у Епифакина голос злее. – И тоже отправился посмотреть. Права оказалась Любка, орал, действительно, Епифакин. Он топал по середине улицы в белой пенсионерской шляпе. Сквозь сетку пенсионерской майки синели серпы и молоты, звезды и церковные купола, голуби и Кавказские горы. Он шел, толкая перед собой васильковский велосипед-раскладушку. Следом, опустив голову, тащился сам Васильков, жалкий и какой-то потерянный. – Уголовщина! – орал Епифакин. – Я тут, понимаешь, как карла, вкалываю на трудовом фронте, а он тут, понимаешь, разбойничает. Развел тут, понимаешь, натуральную уголовщину, по баням шарит, чужие ботинки прёт, дырявит их гвоздём, понимаешь. – Не воровал я, – вяло хныкал изобретатель. – Нашел я его, ну правда, – в канаве, на нашей улице. – Будет тебе сейчас и канава, и небо в клеточку, уголовник. К мамке с папкой придем, все тебе тогда будет. – Ты чего ж это, боров, ребенка мучаешь? – сказала выскочившая на шум мелкая старушка Морковкина. – Небось сам по пьянке ботинок с ноги сронил, а на дитё валишь. – Молчи, бабуся, – огрызнулся на Морковкину Епифакин. – А то я тебя под статью за соучастие подведу. И за ложные показания. – Ишь, – всколыхнулась бабка, – видали праведника! Мёд сахарной водой разбавляет, а берет как за натуральный продукт. Я всё про тебя, ирода, знаю. – А общественный колодезь кто весной завалил? Не ты ли? – сказал добрый пенсионер дядя Федя Жуков, подходя и закуривая папиросу. – А где, собственно, доказательства, что ботинок ваш? – спросил интеллигентный дачник Бобрович, снимающий у дяди Феди веранду с видом на огород. – Вот доказательства! – Епифакин показал зрителям свои ноги. Действительно, на правой была какая-то туфля времен покорения Крыма, а на левой – мрачный ботинок ленинградской фабрики «Скороход». – И вот доказательства! – Он ткнул пальцем в васильковскую технику. Бобрович присел на корточки возле раскладушки-велосипеда, потрогал винтики-болтики и повернулся к изобретателю. – Интересная конструкция. Это ваша? – спросил он у Василькова. – А паровой привод не пробовали? – Паровой привод я пробовал, идея такая была, – вежливо кивнул Васильков. – Но теперь я решил использовать более прогрессивный метод. Силу приливов нашего водоема. Вот смотрите. – Он принялся рисовать на земле танцующие колонки цифр и волнистые ленточки уравнений. – Смело, молодой человек. Очень оригинально. – Бобрович сдвинул на нос очки и, посапывая от работы мысли, следил за васильковскими выкладками. – Это… Я извиняюсь… Мне бы, значит, насчет ботинка. – Епифакин скромно топтался рядом, теребя в руках белую пенсионерскую шляпу. Дядя Федя весело улыбался и хлопал Епифакина по плечу: – Тут люди мировую науку двигают, а ты – ботинок. Лапоть ты, Епифакин. Лапоть ты и тормоз прогресса. Тебе бы в каменном веке жить. Любка пошевелила носом и дернула брата за руку. – А? – спросил Борька Бунчиков, отворачиваясь от уличной сцены. – Дымом пахнет, – сказала Любка. – Горит где-то. Мы посмотрели по сторонам, в поселке вроде ничего не горело. Ветерок дул от леса, и, действительно, попахивало дымком. – И Пашки почему-то всё нет, – сказал Борька печальным голосом. Я представил горящий лес и мечущегося среди пламени Пашку. – Так, – решительно сказал Валька. – Кто не трус, два шага вперед. Первой шагнула Любка. Я и Борька скосили друг на друга глаза и шагнули тоже. – Ты, Любка, – маленькая, ты остаешься здесь, – сказал Валька. – Так нечестно, – сказала Любка. – Как огород полоть – я большая, а как что-то интересное – сразу маленькая? – Нет, – объяснил ей Валька, – ты, Любка, остаешься здесь, на дворе, на случай, если Пашка придет без нас. Доложишь ему обстановку. И вообще… – Валька насупился. – Вдруг твой брат не вернется, кто тогда будет заботиться о родителях? 7 Мы шли гуськом по мягкой лесной дорожке, принюхиваясь к горьковатому ветерку. Под ногами хрустели веточки и сновали умные муравьи. Лес был добрый, еще не темный, но солнце уже катилось вниз, золотя пахучие сосны и протянутую между ветками паутину. До просеки мы дошли, не скрываясь. За просекой начиналась чаща. Валька, человек опытный, приложил палец к губам и первым нырнул в осинник. Мы шагнули за ним. Запах дыма сделался гуще, но был он вовсе не страшный, при лесном пожаре дым не такой. До старого лесного аэродрома ходу было полчаса с хвостиком – если двигаться быстрым шагом и напрямую по боковой просеке. Но просека – место открытое, наверняка там выставлены кудыкинские посты. Поэтому, чтобы не рисковать, мы решили пересечь чащу и выйти во вражеские тылы со стороны Ковалкиного болота. О болоте ходила дурная слава; говорили, что во время войны там сбили немецкий «Юнкерс», и бабы, собиравшие клюкву, слышали иногда, как в болоте кто-то тихо ругается по-немецки. Но мы-то знали, что все это бабьи сказки. Не может человек, даже немец, столько лет провести в болоте. Чащей идти было жутковато и трудно. То и дело попадались вывороченные с корнем стволы, под корнями темнели ямы, из ям, из маслянистой воды, торчали чьи-то обглоданные скелеты и провожали нас нехорошим взглядом. Может, это и были те самые утопленники-фашисты, расселившиеся по всему лесу? – Ой! – сказал Борька Бунчиков и застыл на месте как вкопанный. Я с ходу налетел на него, Борька не удержался, и мы оба навалились на Вальку, который шел впереди. Должно быть, Валька подумал, что это кудыкинская компания нанесла ему удар в спину. Он сделал боевой кувырок, быстренько откатился в сторону и спрятался за трухлявым пнем. Я поднялся, помог подняться завязшему во мху Борьке и тупо уставился на него. – Ты чего? – спросил я, стряхивая с себя иголки. Борька меня не слышал. Зрачки его превратились в точечки, затем сделались огромные, как луна, и весь он усох и съежился, как маленький лесной человечек. – Эй! – долетел до нас из-за пня взволнованный Валькин шепот. Я пожал плечами, покрутил возле уха пальцем и махнул Вальке, чтоб выходил. – Там, – сказал Борька Бунчиков, помолчал и добавил: – Ой! – отступая за невзрачную сосенку. Я повернул голову, проследил, куда смотрит Борька, и челюсть моя отвисла. В мохнатой тени под ёлками сидел на корточках человек. – Здрасьте, – брякнул я наугад первое, что пришло в голову. Человек сидел неподвижно и на «здрасьте» ничего не ответил. Странный это был человек: лицо – синее, сам – зеленый, на голове не то красная шапочка, не то сушеный гриб мухомор. Из-за пня показался Валька. В руках он держал рогатину – тяжеленную корявую дуру, оружие первобытной пехоты. – Ну что там опять? Почему застряли? – спросил он нас недовольно. – Валька, ты что-нибудь по-немецки знаешь? – вполголоса спросил я. Валька обалдело посмотрел на меня. – Хенде хох, – сказал Борька Бунчиков. – Ребята, вы что? – подозрительно спросил Валька. – Какие немцы? Какой еще «хенде хох»? – Такие, – сказал Борька Бунчиков. – Которые в болоте сидят. Вон, видишь, под ёлкой? Валька хмуро взглянул на Борьку, перевел взгляд на ёлку и равнодушно пожал плечами. – Тоже мне, нашли немца. Это Вязников, дядя Леша, он за станцией, в Ершово живет. – А почему он такой зеленый? И молчит? – спросил Борька Бунчиков. – И зачем у него на голове мухомор? Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/aleksandr-etoev/nechertova-duzhina/) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.