Роковой Воздуходуев Аркадий Тимофеевич Аверченко «… Наклонившись ко мне, сверкая черными глазами и страдальчески искривив рот, Воздуходуев прошептал: – С ума ты сошел, что ли? Зачем ты познакомил свою жену со мной?! – А почему же вас не познакомить? – спросил я удивленно. Воздуходуев опустился в кресло и долго сидел так, с убитым видом. – Эх! – простонал он. – Жалко женщину. …» Аркадий Аверченко Роковой Воздуходуев Наклонившись ко мне, сверкая черными глазами и страдальчески искривив рот, Воздуходуев прошептал: – С ума ты сошел, что ли? Зачем ты познакомил свою жену со мной?! – А почему же вас не познакомить? – спросил я удивленно. Воздуходуев опустился в кресло и долго сидел так, с убитым видом. – Эх! – простонал он. – Жалко женщину. – Почему? – Ведь ты ее любишь? – Ну… конечно. – И она тебя? – Я думаю. – Что ж ты теперь наделал! – А что?! – Прахом все пойдет. К чему? Кому это было нужно? И так в мире много слез и страданий… Неужели еще добавлять надо? – Бог знает, что ты говоришь, – нервно сказал я. – Какие страдания? – Главное, ее жалко. Молодая, красивая, любит тебя (это очевидно) и… что ж теперь? Дернула тебя нелегкая познакомить нас… – Да что с ней случится?!! – Влюбится. – В кого? Он высокомерно, с оттенком легкого удивления поглядел на меня: – Неужели ты не понимаешь? Ребенок маленький, да? В меня. – Вот тебе раз! Да почему же она в тебя должна влюбиться? Удивился он: – Да как же не влюбиться? Все влюбляются. Ну рассуждай ты логично: если до сих пор не было ни одной встреченной мною женщины, которая в меня бы не влюбилась, то почему твоя жена должна быть исключением? – Ну, может быть, она и будет исключением. Он саркастически усмехнулся. Печально поглядел вдаль. – Дитя ты, я вижу. О, как бы я хотел, чтобы твоя жена была исключением… Но – увы! Исключения попадаются только в романах. Влюбится, брат, она. Влюбится. Тут уж ничего не поделаешь. – Пожалел бы ты ее, – попросил я. Он пожал плечами. – Зачем? Оттого, что я ее пожалею, чувства ее ко мне не изменятся. Ах! Зачем ты нас познакомил, зачем познакомил?! Какое безумие! – Но, может быть… Если вы не будете встречаться… – Да ведь она меня уже видела? – Видела. – Ну, так при чем тут «не встречаться»? Лицо мое вытянулось. – Действительно… Втяпались мы в историю. – Я ж говорю тебе! Тяжелое молчание. Я тихо пролепетал: – Воздуходуев! – Ну? – Если не ее, то меня пожалей. В глазах Воздуходуева сверкнул жестокий огонек. – Не пожалею. Пойми же ты, что я не господин, а раб своего обаяния, своего успеха. Это – тяжелая цепь каторжника, и я должен влачить ее до самой смерти. – Воздуходуев! Пожалей! В голосе его сверкнул металл: – Н-нет! В комнату вошла молодая барышня, хрупкого вида блондинка с раз навсегда удивленными серыми глазами. – Анна Лаврентьевна! – встал ей навстречу Воздуходуев. – Отчего вы не пришли ко мне? – Я? К вам? Зачем? – Женщина не должна спрашивать «Зачем?». Она должна идти к мужчине без силы и воли, будто спящая с открытыми глазами, будто сомнамбула. – Что вы такое говорите, право? Как так я пойду к вам ни с того ни с сего? – Слабеет, – шепнул мне Воздуходуев. – Последние усилия перед сдачей. И отчеканил ей жестким, металлическим тоном: – Я живу: Старомосковская, семь. Завтра в три четверти девятого. Слышите? Анна Лаврентьевна бросила взгляд на меня, на Воздуходуева, на вино, которое мы пили, пожала плечами и вышла из комнаты. – Видал? – нервно дернув уголком рта, спросил Воздуходуев. – Еще одна. И мне жалко ее. Барышня, дочь хороших родителей… А вот поди ж ты! – Неужели придет?! – Она-то? Побежит. Сначала, конечно, борьба с собой, колебания, слезы, но по мере приближения назначенного часа роковые для нее слова: «Воздуходуев, Старомосковская, семь» – эти роковые слова все громче и громче будут звучать в душе ее. Я вбил их, вколотил в ее душу – и ничто, никакая сила не спасет эту девушку. – Воздуходуев! Ты безжалостен. – Что ж делать. Мне ее жаль, но… Я думаю, Господь Бог сделал из меня какое-то орудие наказания и направляет это орудие против всех женщин. – Он горько, надтреснуто засмеялся. – Аттила, бич Божий. – Ты меня поражаешь! В чем же разгадка твоего такого страшного обаяния, такого жуткого успеха у женщин? – Отчасти наружность, – задумчиво прошептал он, поглаживая себя по впалой груди и похлопывая по острым коленям. – Ну, лицо, конечно, взгляд. – У тебя синее лицо, – заметил я с оттенком почтительного удивления. – Да. Брюнет. Частое бритье. Иногда это даже надоедает. – Бритье? – Женщины. – Воздуходуев!.. Ну не надо губить мою жену, ну пожалуйста. – Тссс! Не будем говорить об этом. Мне самому тяжело. Постой, я принесу из столовой другую бутылку. Эта суха, как блеск моих глаз. Следующую бутылку пили молча. Я думал о своем неприветливом, суровом будущем, о своей любимой жене, которую должен потерять, – и тоска щемила мое сердце. Воздуходуев, не произнося ни слова, только поглядывал на меня да потирал свой синий жесткий подбородок. – Ах! – вздохнул я наконец. – Если бы я пользовался таким успехом… Он странно поглядел на меня. Лицо его все мрачнело и мрачнело – с каждым выпитым стаканом. – Ты бы хотел пользоваться таким же успехом? – Ну конечно! – У женщин? – Да. – Не пожелал бы я тебе этого. – Беспокойно? Он выпил залпом стакан вина, со стуком поставил его на стол, придвинулся, положил голову ко мне на грудь и после тяжелой паузы сказал совершенно неожиданно: – Мой успех у женщин! Хоть бы одна собака посмотрела на меня! Хоть бы кухарка какая-нибудь подарила меня любовью… Сколько я получил отказов! Сколько выдержал насмешек, издевательств… Били меня. Одной я этак-то сообщил свой адрес, по обыкновению гипнотизируя ее моим властным тоном, а она послушала меня, послушала да – хлоп! А сам я этак вот назначу час, дам адрес и сижу дома, как дурак: а вдруг, мол, явится. – Никто не является? – сочувственно спросил я. – Никто. Ни одна собака. Ведь я давеча при тебе бодрился, всякие ужасы о себе рассказывал, а ведь мне плакать хотелось. Я ведь и жене твоей успел шепнуть роковым тоном «Старомосковская, семь, жду в десять». А она поглядела на меня да и говорит: «Дурак вы, дурак, и уши холодные». Почему уши холодные? Не понимаю. Во всем этом есть какая-то загадка… И душа у меня хорошая, и наружностью я не урод – а вот поди ж ты! Не везет, умом меня тоже Бог не обидел. Наоборот, некоторые женщины находили меня даже изысканно-умным, остроумным. Одна баронесса говорила, что сложен я замечательно – прямо хоть сейчас лепи статую. Да что баронесса! Тут из-за меня две графини перецарапались. Так одна все время говорила, что вы, мол, едва только прикоснетесь к руке – я прямо умираю от какого-то жуткого, жгучего чувства страсти. А другая называла меня «барсом». Барс, говорит, ты этакий. Ей-богу. И как странно: только что я с ней познакомился, адреса даже своего не дал, а она сама вдруг: «Я, – говорит, – к вам приеду. Не гоните меня! Я буду вашей рабой, слугой, на коленях за вами поползу…» Смешные они все. Давеча и твоя жена. «От вас, – говорит, – исходит какой-то ток. У вас глаза холодные, и это меня волнует…» После долгих усилий я уловил-таки взгляд Воздуходуева. И снова читалось в этом взгляде, что Воздуходуев уже устал от этого головокружительного успеха и что ему немного жаль взбалмошных, безвольных, как мухи к меду, льнущих к нему женщин… С некоторыми людьми вино делает чудеса.