Граждане Аркадий Тимофеевич Аверченко «… Спал он беспокойно. Забылся к утру, но и утром помешали… Из шкапа вылез неизвестный старик с белой бородой, побряцал какими-то штуками, надетыми на руки, покачал головой и, сказав Хохрякову внушительно: «Кусочки, бывает, и склеивают», снова уполз в шкап – постоянное, как решил Хохряков, его местопребывание…» Аркадий Аверченко Граждане …Матушка! Матушка! Пожалей своего бедного сына.     Гоголь I Хозяин дома Хохряков сидел, склонив голову набок, и слушал… – Нет, это что, – говорил один из гостей. – А вы помните студента Ивкова, которого в прошлом году арестовали?.. Оказывается, этажом ошиблись. Правда, через три дня выпустили… – Что ваш Ивков! Мою знакомую барышню Матусевич в Харькове выслали из города за то, что она не знала галантерейного приказчика Файнберга. – Как так? – лениво спросил один из гостей. – Очень просто. Изловили за какие-то книжки Файнберга, а потом спросили вскользь: «Не знаете курсистки Матусевич?» – «Не помню. Впрочем, фамилия знакомая». Тогда вызывают Матусевич. «Не знаете ли приказчика Файнберга?» – «Не помню. Впрочем, фамилия незнакомая…» Ага! Явное противоречие! Он говорит – знакомая, она говорит – незнакомая… – Ну? – Вот вам и «ну»! – Это что! – сказал тот гость, который уже рассказывал об Ивкове. – В Севастополе одному книгопродавцу грозили каторжные работы за то, что у какого-то человека при обыске нашли записочку: «Явка к книгопродавцу такому-то. Получишь 500 рублей. Пароль – Александр». А тот – ни сном ни духом! Насилу адвокат отстоял. – Страшно! – сказал Хохряков. Bсe удивленно оглянулись на него. – Чего вам страшно? – Ничего… Пойдем, господа, ужинать. Гости поужинали и, рассказав еще пару-другую забавных случаев, разошлись… Хохряков остался один. Подойдя к письменному столу в кабинете, он увидел прислоненное к свече письмо с заграничным штемпелем и с адресом, написанным рукой его друга Плясовицкого. Распечатал, прочел: «Дружище Хохряков! Я в Швейцарии, классической, как говорится, странe свободы. Ах, свобода, свобода!.. Помнишь, как мы ходили с тобой в девятьсот пятом году, начиненные трескучими прокламациями, как колбасы… Ты тогда еще толковал об активной работе и на две ночи дал приют какому-то заблудшему эсдеку, а я пожертвовал на организацию милиции одиннадцать рублей… Смех, как вспомнишь! Воздух здесь чудный и гор…» Губы Хохрякова побелели. Он скомкал письмо, бросил его в корзину и прошептал, дрожа всем телом: – Он… сумасшедший… Направился к себе в спальню, но сейчас же вернулся, отыскал в корзине скомканное письмо из Швейцарии, порвал его на мелкие кусочки, перемешал их, после чего, потоптавшись по кабинету, отправился спать. Спал он беспокойно. Забылся к утру, но и утром помешали… Из шкапа вылез неизвестный старик с белой бородой, побряцал какими-то штуками, надетыми на руки, покачал головой и, сказав Хохрякову внушительно: «Кусочки, бывает, и склеивают», снова уполз в шкап – постоянное, как решил Хохряков, его местопребывание… Было восемь часов утра. Хохряков вскрикнул, спрыгнул с кровати, побежал в кабинет и заглянул в корзину. Она была пуста. – Свершилось! – подумал Хохряков и скрипнул зубами. II Слуга Викентий, суетясь по кабинету, стирал пыль с мебели, а Хохряков смотрел на него из спальни в замочную скважину и думал: «Большое самообладание. Отметим… Издалека к тебе не подойдешь… Нужно или следить за тобой – или огорошить сразу. Поборемся, поборемся». Странно: ужаса, страха перед будущим пока не ощущалось… Даже какая-то бодрость и предприимчивость вливалась в усталый от дум и тревог мозг. Хохряков распахнул внезапно дверь и, стараясь, чтобы не задрожал голос, спросил: – Как погода? – Солнечно, – отвечал, повернувшись, Викентий. «Солнечно? – мысленно прищурился Хохряков. – А письмецо где? А швейцарские кусочки куда дел?» Вслух спросил: – Скоро кончишь уборку? – Сейчас. – А из корзины выбросил сор? – Выбросил. «О-о, – подумал, нервничая, Хохряков. – Ты, милый мой, опаснее, чем я думал. Ишь ты, ишь ты! Ни один мускул, ни одна жилка не задрожала. А? Это что? Губы? Губы-то и поджал, губы и поджал… На губах и попался… Хе-хе! Ага! А ведь пустяк…» Хохряков прошелся по кабинету и, равнодушно смотря в окно, тихо уронил: – Кусочки все были? – Как-с? – Небось, с подбором повозился… – Чего-с? Хохряков нагнулся к нему и взял за плечо: – А там-то, там… Хорошо поблагодарили? Есть на молочишко?.. Знаем-с! Не проведешь. Викентий странно посмотрел на него и, отвернувшись к креслу, спросил: – Чай сюда подать прикажете? – Сюда! – напряженно засмеялся Хохряков. – А к чаю дай мне… швейцарского шоколада. Дашь, милый? – Слушаю-с, – сказал Викентий и выбежал из кабинета. Когда Хохряков остался один – силы его покинули. Он опустился в кресло и, стирая пот со лба, прошептал: – Хорошо владеете собой, Викентий Ильич! Пре-крас-ное само-обла-дание… Это и понятно! Барина своего с нервами не продашь. Хе-хе! Ну, да мы-то поборемся! III Викентий действительно прекрасно владел собой… На другой день Хохряков после разговора о погоде в упор спросил его: – Что, если бы я случайно разорвал письмо – ты мог бы подобрать обрывки и склеить? Викентий скользнул по Хохрякову взглядом и сказал: – Попробую. – Так, так… (Не вздрогнул даже! Не пошевелился!) Я, знаешь, голубчик Викентий… Что, наш участок – далеко отсюда? Хохряков наклонился к лицу Викентия и громко, хрипло дыша, вонзился в него взглядом. – На том квартале. На yглу. – Ага! Прекрасно! Я пойду сегодня в участок – потолковать с приставом. Хе-хе! Понимаешь, милуша Викентий, потолковать… – О чем-с? – спросил Викентий, переступая с ноги на ногу. «Ага! Вот оно! Заинтересовался парень. Не выдержало ретивое… А вот мы вас…» Хохряков помедлил. – О чем? О Швейцарии. Об эсдеках… О письмах, чудесно воскресающих… Что ты так на меня смотришь?! Понял? Понял? Хохряков пронзительно крикнул и, оттолкнув Викентия, выбежал из комнаты. По дороге в участок Хохряков криво улыбался и думал: «Я даже знаю, что произойдет… Я приду пощупать почву, только пощупаю ее, матушку! Но произойдет сцена в участке из «Преступления и наказания» Достоевского… Ха-ха… Поборемся, Порфирий, поборемся!!» Когда Хохряков вошел в приемную, он увидел стоящего у дверей пристава, который распекал оборванного простолюдина. – Ты говоришь, подлец, что золотые часы купил? Ты? Ты? Ты их мог купить?! – Да и купил, – возражал простолюдин. – Захотел узнать, который час, – и купил. Пристав мельком взглянул на вошедшего Хохрякова и обратился к оборванцу: – Ведь часы ты украл! Гдe ты мог взять 200 рублей? Ну? Ну? – Нашел, ваше благородие… В уголочку лежали. Хохряков приблизился к приставу и внушительно, серьезно глядя в его глаза, прошептал: – Я Хохряков. – Хорошо. Потрудитесь обождать. «Эге, – болезненно покривился про себя Хохряков. – Да и ты, брат, я вижу, дока!.. И ты нервы свои, чтоб не разгулялись, в карман прячешь. О-о… Ну что ж – походим… Походим друг около друга». – В уголочку лежали? Просто украл ты их, и больше ничего! «Ошеломил я его, – внутренне усмехнулся Хохряков. – Наверное, втайне прийти в себя не может… Понимаем-с! На оборванце успокаивается, а сам про себя думает: «Зачем Хохряков сам объявился? Извещения ему еще не было?» Не-ет, брат. А Хохряков-то и пришел. Хохряков сам с усам». Пристав подошел к Хохрякову и, рассматривая какую-то бумагу, спросил: – Чем могу служить? – Насчет Швейцарии я… – Какой Швейцарии? «Хладнокровничаешь? – подумал Хохряков. – А зачем головы не поднимаешь? Голос мой изучить тебе хочется, повадки… Просты уж больно ваши хитрости, господин пристав!» – В Швейцарию хочу ехать. Зашел узнать, как можно в наикратчайший срок получить заграничный паспорт… – Это нужно через градоначальство, – пожал плечами пристав. Хохряков стал нервничать. Хладнокровие противника повергло его в дрожь и неизведанный еще страх… Он встал и резко сказал: – Прощайте, ваше благородие… Поклон вам от Викентия. Карпикова… Хе-хе! – Какого… Карпикова? – Знаете что, господин пристав, – серьезно сказал Хохряков, наклоняясь вперед. – Бросим все эти штуки, уловки, будем говорить, как два умных человека: когда? – Что – когда? Что с вами? – Когда меня возьмете? – покорно прошептал Хохряков. – Куда?!! – Хе-хе… Кусочки как подклеивали? На прозрачную кальку? Чтоб обратную сторону можно было прочесть? А Викентий молодец! Твердокаменный!.. Я – и так, и этак… Пристав внимательно глядел на Хохрякова и наконец ласково засуетился. – Сейчас, сейчас… Вы позволите мне, господин Хохряков, поехать с вами домой? Вы недалеко живете? – Кусочков не хватает? – бледно улыбнулся Хохряков. – Ищите… Все равно. Мне теперь уже все равно… Ищите! Всюду ищите! Мучители мои! Кровопийцы! Инквизиторы… Сибирь? Давайте ее, вашу Сибирь… Лучше Сибирь, чем так… Душу? Душу мою вы вынули за эти два дня – так Сибирью ли вам запугать меня?! Он обрушился на стол и затрясся от долго сдерживаемых рыданий. – Ефремов! – сказал пристав, придерживая голову Хохрякова. – Позвони семнадцать ноль восемь: карету и двух служителей!.. Успокойтесь, господин Хохряков… Мы все это разберем и сейчас же отвезем вас в Швейцарию… Не плачьте… Хорошо там будет, тепло… – Суда не надо, – попросил, вздрагивая нижней челюстью, Хохряков. – Не правда ли? Зачем суд? Прямо и отправляйте. – О, конечно, – согласился поспешно пристав. – Конечно. Прямо и отправим. – Прямо и отправляйте. Зачем еще мучить? Карета увозила Хохрякова. Полузакрыв глаза, он изредка судорожно всхлипывал и повторял: – Бедные мы, русские! Бедные…