Передышка в Барбусе

Передышка в Барбусе
Юрий Александрович Никитин

Трое из леса #7
Мрак – оборотень и победитель богов – по случайности и незнанию стирает в Книге Бытия запись о своей кончине. Теперь его мечта – отсидеться в укромном уголке и придумать, как жить дальше. Поэтому он с радостью принимает предложение поменяться ролями с правителем маленькой сонной Барбуссии, надеясь провести две беззаботные недели во дворце. Однако судьба начинает свои пляски уже на его пороге. Покушения, тяжбы придворных, пустая казна, пограничные конфликты – вот от чего, оказывается, сбежал барбусийский тцар и вот что, как тяжело груженная телега, наезжает на хрупкую мечту Мрака. Приходится предотвращать, разбирать, разрешать, пополнять и вообще спасать. А и чем еще заниматься настоящим героям, решившим хорошенько отдохнуть?

Юрий НИКИТИН

ПЕРЕДЫШКА В БАРБУСЕ

Пролог

Жаба пищала в ужасе, пятилась. Голосок был плачущий, а выпученные глаза чуть не лопались. Мрак зарычал, это ж он, прежний Мрак, бояться не надо, какая ей, дуре, разница? А в волчьей личине он, может быть, даже лучше человека, ибо для жабы нет зверя гаже и подлее, каждый норовит пнуть или бросить камнем…

Но дурная Хрюндя от страшного рыка вовсе вжалась в угол пещеры, едва не ломая короткий хвостик. Дура, сказал Мрак мысленно, не решаясь распахнуть пасть. Он грянулся оземь, ушибся, не успел подняться, как обрушилось холодное, скользкое, обхватило морду зелеными лапами с перепонками. Писк сменился счастливым визгом. Толстая жаба, не давая подняться, топталась по голове, тыкалась тупым рылом в уши. Мрак брезгливо отворачивался, но обслюнявила всего, он отпинывался от ее радостных поцелуев, крикнул зло:

– Ну, поняла, дура?.. Это был я. И остаюсь им. Смотри.

Он упал на каменный пол, ушибся снова, по телу прошла болезненная конвульсия. Поднялся на четырех дрожащих лапах, все тело зудит от проросшей шерсти, и тут же по чутким волчьим ушам хлестнул отчаянный писк.

Хрюндя отпрыгнула, глаза непонимающе смотрят на страшное чудовище, возникшее на месте ее любимого замечательного родителя, снова попятилась в угол, одной лапой пыталась закрыть себе глаза, а второй в ужасе отмахивалась от страшного зверя.

Мрак зло взвыл, ну что за дура! Жаба от волчьего рыка втиснулась в стену, едва не ломая хрупкие косточки. Мрак выругался по-волчьи, упал на пол, снова ударился, на этот раз расшиб локоть об угловатые гранитные плиты, выждал, пока тело болезненно преображается в человечье, с трудом удержался, чтобы не запустить твердые когти в шерсть на груди и не чесаться долго и всласть.

– Ну, хоть теперь поняла?

Хрюндя тут же, без раздумий, с визгом прыгнула к нему, преодолев в гигантском прыжке половину пещеры, плюхнулась ему на грудь, вцепилась задними, а передними лапами обхватила шею, тыкалась тупой мордой с выпученными глазами ему в лицо.

– Ну до чего же дура, – выдавил Мрак с ненавистью. – Тупее был только Таргитай, но тот хоть пел…

Жаба задрала морду к потолку и счастливо заверещала. Трель была на редкость громкой и немелодичной. Мрак отшатнулся, попытался сбросить квакёныша, но Хрюндя уцепилась всеми четырьмя.

– Да, – сказал Мрак, – точно, второй Таргитай… Эй, смотри внимательно. Вот я. Я все тот же… Смотри…

Он осмотрелся, у выхода толстая шкура, только человек из Леса может без конца падать на голый гранит, когда такое рядом, подтащил на середину пещеры, улыбнулся жабе, грянулся… не получилось, подпрыгнул, грянулся сильнее, но толстая шкура все же превращала серьезное дело в игру. С третьей попытки подпрыгнул выше, ударился так, что в глазах потемнело, зато сразу ощутил страшный зуд, боль в костях, жилы вытягивались и стонали, но когда поднял от пола морду, жаба уже шумно дрожала в углу, отмахивалась передними лапами, пищала так жалобно, что у него защемило сердце.

– Ну до его же дура… – прошептал он. – До чего же… Эх! Но, с другой стороны, если бы любили только за мудрость, не нашлось бы ни одного на свете…

Что я делаю, мелькнуло в голове. Тут произошло такое, невероятно такое, надо забиться в пещеру поглубже, осмыслить, а то и вовсе остаться тут на всю жизнь, ибо его жизнь теперь стала бесценной. Это другим рождаться, жить, стареть и умирать, но он, после того как стер по незнанию в Книге Бытия свою кончину, теперь может жить вечно. Почти как боги, только боги бессмертные, а он, увы, смертен. В том смысле, что убить его так же просто, как и раньше. Но если не дать себя убить…

Он зябко повел плечами. Он увидит, как рождаются племена, превращаются в могучие народы, стареют и гибнут, на смену приходят новые, как на месте болот вырастают леса, потом там появляются степи, а затем и вовсе все засыпает жарким песком… А где-то горы рассыпаются в щебень, где-то высыхают моря… Он все это увидит, если не даст себя убить. А чтобы не убили, надо найти уединенное место в горах, затаиться и просто жить…

Мысли были суматошные, горячечные, настолько не похожие на его прежние мысли, всегда прямые, суровые и честные, как удар его огромной секиры, что он сам смутно удивился, забеспокоился. Мало того, что последнее приключение едва не размазало его по жизни, как мокрый след от улитки… Подумать только: дрался с чудищами, магами, даже богами – а больше всего страдать пришлось во дворце Куябы, где никаких особых врагов, а была лишь золотоволосая принцесса Светлана, уже тогда он ощутил, что стал совсем другим Мраком, совсем не тем, что повергал чудовищ, бил магов и даже у самого Рода из клюва выдрал Перо…

И вот сейчас он – уже третий Мрак: трусливый, трепещущий, внезапно осознавший сверхценность своей жизни, которая, оказывается, может длиться вечно.

Что я делаю, сказал он себе с досадой. Надо сесть и помыслить о бренности жизни вообще и о его чудо-жизни, прикинуть, как ею лучше распорядиться и как сберечь… Это раньше можно было не беречь, все равно скоро смерть, так уж лучше красивая гибель, чем угасание, когда не в силах встать с ложа, а теперь он может жить, жить и жить… а вместо мудрого планирования дальнейшей жизни он прыгает перед жабой, кувыркается, успокаивает, уговаривает! Это же просто жаба. Зеленая жаба с перепонками. Даже с бородавками. Ну пусть это не бородавки, это выпирает спинной хребет, настолько острый, что уже не хребет, а что-то вроде зачатков гребня…

Замученный, он растянулся без сил на шкуре, чувствуя, что не в силах шевельнуть пальцем.

– Ну, – прошептал он, – теперь, дура, все поняла?

Жаба с радостным визгом бросилась ему на шею, как бросалась уже десятки раз, объясняя, что поняла все, но пусть всегда остается он, а не это страшное чудище, что возникает на его месте, когда он куда-то пропадает.

Желудок начал взрыкивать, как голодный пес. Хорошо бы зашвырнуть в него какую-нибудь ерундишку вроде куска мяса, пусть даже зажаренного с кровью, а потом залить это непотребство вином, чтобы уже без спешки наброситься с ножом на печеного кабанчика, что как издевательство над людскими чувствами истекает соком… прямо как перед глазами!.. посреди стола на блюде, где по бокам поместились еще и жаренные в собственном соку перепелки…

Он шумно сглотнул слюну. В животе громко заквакало. Жаба приподняла голову и нерешительно квакнула в ответ.

– Это не тебе, глупенькая, – объяснил Мрак. – Это мне… Не понимаю, как они медом и акридами?..

Она с готовностью прыгнула ему на руки, он сделал несколько шагов к выходу, и утреннее солнце ослепило привыкшие к полумраку пещеры глаза. Жаба заворочалась, недовольно заворчала. Мрак позволил ей выкарабкаться, она взобралась на плечо и там уселась, толстая и насупленная, оглядывая мир неподвижными глазами.

Он забросил за плечо лук и тулу со стрелами, пошел вниз по тропке. Гора сразу осталась за спиной, по сторонам побежали кусты, серые от пыли, но дальше, на продуваемом месте, – зелень как зелень, воздух свежий, земля из каменистой перешла в хороший добротный подзол, вслед за кустами стали попадаться деревья, одинокие и группками, дважды он пересек небольшие рощи.

Жаба начала дремать, раскачивалась. Ее костистые лапы цепко хватались за шкуру на плече, но все же свалилась, он едва успел подхватить на лету. Сунул в мешок, она даже не копыхнулась, только сразу согнулась калачиком на дне. Мрак закинул мешок за плечо и ускорил шаг.

Солнце поднялось над деревьями, но воздух все еще оставался чист, свеж. Потянуло близостью воды. Впереди слишком роскошные деревья, заросли кустарника, листья сытые, что значит корни тянут воду прямо из реки…

Навстречу по тропке двигалась ветхая от старости женщина. Согнутая, как в поясном поклоне, она при каждом шаге опиралась на толстую суковатую палку. Из-под серого от пыли платка выбивались такие же серые, покрытые пылью, седые волосы.

При виде Мрака остановилась, он развел руки в стороны, мол, грабить не собираюсь. Старуха настороженно рассматривала незнакомца подслеповатыми глазами, лицо ее напоминало печеное яблоко, спросила скрипучим голосом:

– Не в Барбус ли идешь, добрый человек?

– Это я добрый? – усомнился Мрак. – Может, и в Барбус, если он выскочит на дорогу.

Старуха с некоторым испугом смотрела в его широкое, побитое оспой лицо, сказала надтреснуто:

– Да уж точно выскочит…

– Откуда ведаешь?

– Потому что ведьма я. Что-то в тебе странное… дай-ка ладонь, посмотрю…

– Ведьма? – повторил Мрак. – На, смотри… Проверим, ведьма или просто людёв пугаешь.

Колдунья смотрела на его широкую твердую ладонь долго и с недоумением. Лицо застыло, потом с испугом отшатнулась, еще дольше всматривалась в странного человека.

– Да, – прошамкала она наконец, – как только твое сердце еще не сгорело?

Мрак буркнул:

– Сгорело. Один пепел.

Она кивнула.

– Пепел и головешки, сердешный. Но есть и крохотный зеленый росток на самом краю поля… Береги его, чужестранец! Завянет – умрешь.

Мрак подумал, пробормотал: