Загадка Красного дома

Ну что ж! Ей было, что рассказать тетушке! Ее мысли были заняты сразу же, перебирая все то, что он сказал ей, и она сказала ему. “Как только я увидела его, я сказала себе…” Да, ее легко можно было впечатлить. Это была проблема Одри.

Однако вначале нужно было найти хозяина. Она прошла через холл в библиотеку, заглянула туда, немного неуверенно вернулась и остановилась перед Кейли.

– Будьте добры, сэр, – сказала она низким, почтительным голосом, – не могли бы вы сказать мне, где хозяин? Пришел мистер Роберт.

– Что? – спросил Кейли, отрываясь от книги. – Кто?

Одри повторила свой вопрос.

– Я не знаю. Разве он не в кабинете? После обеда он отправился в Храм. Кажется, с тех пор я его не видел.

– Благодарю вас, сэр. Я схожу в Храм.

Кейли вернулся к своей книге.

“Храм” представлял собой кирпичную беседку, расположенную в саду за домом, примерно в трехстах ярдах. Здесь Марк иногда медитировал, прежде чем удалиться в “кабинет”, чтобы изложить свои мысли на бумаге. Эти мысли не представляли большой ценности; более того, они раздавались за обеденным столом чаще, чем попадали на бумагу, и попадали на бумагу чаще, чем попадали в печать. Но это не мешало хозяину Красного дома немного огорчаться, когда посетитель обращался с Храмом небрежно, как будто он был воздвигнут для обычных целей флирта и курения сигарет. Был случай, когда двух его гостей застали за игрой. Марк в тот момент ничего не сказал, разве что спросил не могут ли они найти другое место для своей игры, но нарушителей больше никогда не приглашали в Красный дом.

Одри медленно подошла к Храму, заглянула внутрь и медленно вернулась. Все эти прогулки ни к чему не привели. Возможно, хозяин был наверху, в своей комнате. “Недостаточно хорошо одет для гостиной”. Ну что же, тетушка, а не хотите ли вы, чтобы в вашей гостиной был теперь кто-нибудь с красным платком на шее и в огромных пыльных сапогах и – послушайте! Кто-то из мужчин стрелял в кроликов. Тетушка была неравнодушна к хорошему кролику в луковом соусе. Как жарко, она не откажется от чашки чая. Ну, во-первых, мистер Роберт не остался бы на ночь; у него не было никакого багажа. Конечно, мистер Марк мог бы одолжить ему кое-что; одежды у него хватило бы на шестерых. Она узнала бы в нем брата мистера Марка где угодно.

Она вошла в дом. Когда она проходила мимо комнаты экономки, направляясь в холл, дверь внезапно открылась, и оттуда выглянуло довольно испуганное лицо.

– Привет, Од, – сказала Элси. – Это Одри, – сказала она, входя в комнату.

– Входи, Одри, – позвала миссис Стивенс.

– Что случилось? – спросила Одри, заглядывая в дверь.

– О, моя дорогая, ты меня так напугала. Где ты была?

– Наверху, в Храме.

– Ты что-нибудь слышала?

– Что слышала?

– Грохот, взрывы и ужасные вещи.

– О! – воскликнула Одри с некоторым облегчением. – Кто-то стреляет в кроликов. Тетушка неравнодушна к хорошему кролику, – сказала я себе, проходя мимо, – и я не удивилась бы, если бы узнала…

– Кролики! – Презрительно сказала тетушка. – Это было в доме, девочка моя.

– Прямо так и было, – сказала Элси. Она была одной из горничных. – Я сказала миссис Стивенс … Не так ли, миссис Стивенс? Это было в доме, сказала я.

Одри посмотрела на тетю, потом на Элси.

– Как вы думаете, у него был с собой револьвер? – Спросила она приглушенным голосом.

– У кого? – Взволнованно переспросила Элси.

– У этого его брата. Из Австралии. Я сказала, как только увидела его: “Вы плохой человек, мой друг!” Вот что я сказала, Элси. Еще до того, как он заговорил со мной. Грубо! – Она повернулась к тете. – Что ж, даю вам слово…

– Если ты помнишь, Одри, я всегда говорила, что ни с кем из Австралии нельзя разговаривать, – миссис Стивенс откинулась на спинку стула, тяжело дыша. – Я не выйду сейчас из этой комнаты, даже если вы заплатите мне сто тысяч фунтов.

– О, миссис Стивенс! – Воскликнула Элси, которой очень хотелось получить пять шиллингов на новую пару туфель. – Я бы не стала заходить так далеко.

– Вот, – воскликнула миссис Стивенс, резко привстав. Они с тревогой прислушались, обе девушки инстинктивно подошли поближе к креслу пожилой женщины.

Дверь кто-то тряс и пинал.

– Слушайте!

Одри и Элси испуганно переглянулись.

Они услышали мужской голос, громкий, сердитый.

– Открой дверь! – Кричал он. – Открой дверь! Я говорю, открой дверь!

– Не открывайте дверь! – В панике закричала миссис Стивенс, как будто это была ее дверь. – Одри! Элси! Не впускайте его!

– Черт возьми, открой дверь! – Снова раздался голос.

– Нас всех убьют в наших постелях, – дрожащим голосом произнесла она. Перепуганные девушки прижались друг к другу, и миссис Стивенс, обняв их, сидела и ждала.

Глава II

Мистер Джиллингем выходит не на той станции

Был ли Марк Эблетт занудой или нет, зависело от точки зрения, но можно сразу сказать, что он никогда не скучал в своей компании по поводу своей прошлой жизни. Тем не менее, истории распространяются. Всегда есть кто-то, кто знает. Было известно – и это, во всяком случае, от самого Марка, – что его отец был сельским священником. Говорили, что мальчиком Марк привлек внимание и покровительство какой-то богатой старой девы, жившей по соседству, которая платила за его образование и в школе, и в университете. Примерно в то время, когда он возвращался из Кембриджа, умер его отец, оставив после себя несколько долгов в назидание семье и репутацию человека, умеющего читать короткие проповеди, как пример своему преемнику. Ни предупреждение, ни пример, по-видимому, не были эффективными. Марк отправился в Лондон на пособие от своего патрона и (по общему мнению) познакомился с ростовщиками. Его покровитель и все, кто спрашивал, считали, что он “пишет”, но что он писал, кроме писем с просьбой дать ему больше времени, так и не было обнаружено. Однако он очень регулярно посещал театры и мюзик—холлы – несомненно, с целью написать в “Зрителе” несколько серьезных статей об упадке английской сцены.

К счастью (с точки зрения Марка), его покровитель умер на третий год его пребывания в Лондоне и оставил ему все деньги, которые он хотел. С этого момента его жизнь теряет свой легендарный характер и становится скорее делом истории. Он рассчитался с ростовщиками, отдал свой урожай дикого овса на откуп другим и стал, в свою очередь, меценатом. Он покровительствовал искусству. Не только ростовщики обнаружили, что Марк Эблетт больше не пишет за деньги; редакторам теперь предлагались бесплатные взносы, а также бесплатные обеды; издатели заключали договоры на редкие небольшие тома, в которых автор оплачивал все расходы и отказывался от всех гонораров; многообещающие молодые художники и поэты обедали с ним; он даже брал театральную труппу на гастроли, играя роль хозяина и “ведущего” с одинаковой щедростью.

Он не был тем, кого большинство людей называют снобом. Сноб был небрежно определен как человек, который любит представлять из себя лорда; и, более верно, как подлый любитель подлых вещей, что было бы немного нехорошо по отношению к пэрам, если бы первое определение было верным. У Марка, несомненно, было свое тщеславие, но он скорее встретил бы актера, чем графа; он говорил бы о своей дружбе с Данте – если бы это было возможно – более бойко, чем о дружбе с герцогом. Называйте его снобом, если хотите, но не самым худшим снобом; прихлебателем, но к юбкам искусства, а не общества; альпинистом, но в окрестностях Парнаса, а не Сенной горы.

Его покровительство не ограничивалось искусством. Сюда же входил и Мэтью Кейли, маленький двоюродный брат тринадцати лет, чьи обстоятельства были столь же ограничены, как и у Марка, пока его не спас патрон. Он отправил кузена Кейли в школу и Кембридж. Его мотивы, без сомнения, поначалу были достаточно не от мира сего: простое воздаяние за щедрость, которую он расточил на себя в книге Ангела-Летописца – накопление сокровищ на небесах. Но вполне вероятно, что по мере того, как мальчик рос, планы Марка на будущее основывались на его собственных интересах в той же мере, что и на интересах его кузена, и что двадцатитрехлетний Мэтью Кейли, получивший соответствующее образование, был воспринят им как полезное устройство для человека его положения, то есть человека, чье тщеславие оставляло ему так мало времени на свои дела.

Кейли тогда, в двадцать три года, занимался делами своего кузена. К этому времени Марк уже купил Красный дом и значительную часть земли, которая к нему прилагалась. Кейли руководил необходимым персоналом. У него действительно было много обязанностей. Он был не совсем секретарем, не совсем земельным агентом, не совсем деловым советником, не совсем компаньоном, но чем-то из всех четырех. Марк назвал его “Кей”, совершенно справедливо возражая в данных обстоятельствах против имени Мэтью. Кей, по его мнению, был, прежде всего, надежным человеком; крупным, с тяжелой челюстью, солидным парнем, который не докучал вам ненужными разговорами, а это благо для человека, который любил говорить сам.

Сейчас Кейли было двадцать восемь, но выглядел он на все сорок – возраст его патрона. Спазматически они часто принимали гостей в Красном доме, и Марк предпочитал – называйте это добротой или тщеславием, как вам угодно, – гостей, которые были не в состоянии отплатить ему за гостеприимство. Давайте взглянем на них, когда они спустились к завтраку, о котором нам уже рассказывала горничная Стивенс.

Первым появился майор Рамболд, высокий, седовласый, седоусый, молчаливый человек в норфолкском сюртуке и серых фланелевых брюках, который жил на свое отставное жалованье и писал статьи по естественной истории для газет. Он осмотрел посуду на боковом столике, тщательно выбрал блюдо и принялся за работу. В следующий заход он уже перешел на сосиски. Затем пришел Билл Беверли, веселый молодой человек в белых фланелевых брюках и блейзере.

– Здравствуйте, майор, – сказал он, входя, – как подагра?

– Это не подагра, – хрипло ответил майор.

– Ну, что бы это ни было.

Майор хмыкнул.