История города Екатеринослава. Книга первая. Монастырское урочище

Первая порода – это скот кочевников южных степей от Днепра до Волги, более крупный и грубокостный, распространенный и в Среднем Поволжье, и у Волжских Болгар – так называемый «золотоордынский скот». Это тот скот, который исследовала Ю. Я. Кожевникова при раскопках Азака, и сам Цалкин при раскопках Сарай Берке.

Вторая порода – это «древнерусский лесной скот», малорослый и тонкокостный, разводившийся славянскими племенами в лесной зоне нынешних Белоруссии, Украины и России, а также жителями Восточной Прибалтики. Тот же или по крайней мере очень близкий по размерам и структуре костей скот, судя по многочисленным публикациям зарубежных исследователей, разводился жителями Центральной, Западной и Северной Европы. Имеется также установленный факт смешения золотоордынской и древнерусской лесной породы в районе верхней Волги по результатам археологических раскопок Старой Рязани.[216 - Цалкин. 1967. Стр. 121.]

В целом, по современным меркам, скот тех веков был не очень крупный, если не сказать наоборот. По измерениям Ю. Я. Кожевниковой, высота быков (из раскопок в Азаке) в холке была в среднем 117,2 см, коров 113,4 см, волов 125 см

. В. И. Цалкин также сообщал, что для «золотоордынского» скота обычен рост 115–125 сантиметров, а вот для «древнерусского» характерна высота в холке в пределах 100–115 см. Представьте такую буренку или быка высотой один метр – впечатляет? И такой домашний скот водился на территории практически всей Европы. Недаром средневековым европейским путешественникам домашний скот татар казался очень рослым.

Среди употреблённого в пищу крупного рогатого скота преобладали быки, причем, старших возрастов (95,5 % старше 24–28 месяцев).[217 - Кожевникова. 1989. Стр. 80.] В Азаке разводили и свиней, причем, забивались они преимущественно в молодом возрасте (более 75 %).[218 - Кожевникова. 1989. Стр. 83.] Потребляли свинину и в другом степном городе – Сарай Берке, столице Золотой Орды. Но кочевники в степях от Днепра до Волги свиней вообще не разводили, это не соответствовало их стилю кочевой жизни. В. И. Цалкин наличие свиных костей в средневековом культурном слое Сарай Берке объяснял наличием там общины русских ремесленников, которые и употребляли свинину в пищу. В Азаке свиней разводили, видимо, живущие там венецианцы. В любом случае количество потребляемых в пищу свиней и в Азаке, и в Сарай Берке было очень незначительным. Отдельно стоит отметить факт употребления в пищу горожанами Азака двухгорбых верблюдов, которые в то время в наших степях были самыми обычными домашними животными.[219 - Кожевникова. 1989. Стр. 83.]

Кости лошадей были немногочисленны. Поэтому можно говорить о том, что лошади, вопреки сложившемуся представлению, не были самым излюбленным блюдом степняков. И забивали их далеко не в молодом возрасте. Костей молодых животных (в возрасте до 4 лет) в раскопанном «культурном» слое было только около 25 %, что, как отмечают исследователи, «в целом типично для золотоордынских городов». Значит, несмотря на обилие лошадей, их берегли и под нож пускали уже престарелых или больных скакунов. В городах Сарай Берке и Великом Болгаре основная масса лошадей была «малорослой», а в Азаке «среднерослой». Кроме того, ученые отметили деление лошадей на тонконогих, среднетонконогих и полутонконогих (надо же, какая удивительная классификация). А были ещё крайнетонконогие, средненогие, полутолстоногие и т. д.[220 - Кожевникова. 1989. Стр. 82.]

Вениамин Иосифович Цалкин обнаружил в археологическом слое Золотоордынской столицы кости двух лошадиных пород, которых он классифицировал как «золотоордынский конь» и «древнерусская лесная лошадь». Древнерусские лесные лошади были чуть мельче золотоордынских скакунов (средняя высота в холке соответственно 132,5 см, и 135,3 см). Разновидностей их было множество. Кроме классификационного отличия по толщине ног, ученые различали животных и по росту. Очень мелкие (высота в холке 112–120 см), мелкие (120–128 см), малорослые (128–136 см) средние (136–144 см), рослые (144–152 см), крупные (152–160 см).[221 - Цалкин. 1967. Стр. 127.]

Как вам «древнерусский лесной» скакун высотой чуть более метра? А теперь представьте дружины киевских князей на этих лошадях. Картина, наверное, была очень зрелищной. Поневоле вспоминается Иван Царевич на Сером Волке.

Основной домашней птицей, жившей в Азаке, были куры. Были обнаружены две разновидности этой птицы – крупная, по размерам соответствующая современным курам, и мелкая, близкая к курам бентамским (порода карликовых кур, которую сейчас разводят как декоративную).[222 - Кожевникова. 1989. Стр. 80.] Неясно, участвовало ли куриное племя в кочевых степных переходах татарской орды. Однако напрашивается предположение, что именно миниатюрные птицы очень удобны для содержания в некоем сплетенном из лозы мобильном курятнике, расположенном на скрипучей татарской арбе. В этом случае очень экзотично смотрелся вылет этакой стаи малюсеньких курочек и петушков, выпускаемой хозяйкой на прогулку в степь. И наверняка птица сама находила дорогу домой, на арбу?

Стоит упомянуть об обнаруженных в Азаке костях 20 собак и 5 кошек. Собаки были, по крайней мере, двух пород (интересно было бы узнать каких), причем основная часть костей принадлежала щенкам. Ю. Я. Кожевникова считает, что употребление собак в пищу маловероятно. Может быть, щенков забивали ради мягкого и качественного меха? Взрослые псы, видимо, были надежными сторожами, пастухами или умелыми охотниками. А кошка уже тогда была домашней любимицей хозяек, незаменимым борцом с полевыми грызунами.[223 - Кожевникова. 1989. Стр. 83.]

Глава 9

Степь

…Не терплю богатых сеней, мраморных тех плит;
От царьградских от курений голова болит;
Душно в Киеве, что в скрине, – только киснет кровь,
Государыне-пустыне поклонюся вновь!

…Снова веет воли дикой на него простор,
И смолой и земляникой пахнет тёмный бор.

    Алексей Толстой

Как вы помните, в восточных языках степные пространства от Дуная до Иртыша носили название Дешт и Кипчак, Большой или Малый Хейхат. Оседлые народы, славяне называли эти пространства по-другому.

В древнерусских летописях безбрежные ковыльные просторы, куда «добывать славу ратную» уходили княжеские дружины, назывались Диким Полем или просто Полем. Летописец, творец «Задонщины», описывая в XV веке битву воинов Московского князя Дмитрия Донского и отрядов темника Золотой Орды Мамая, упоминал Поле Куликово. В русских былинах, сказаниях, в письменных источниках Кипчакская степь звалась Полем Половецким.

Такое же название существует и в польском языке. На карте французского военного инженера и картографа Г. Л. де Боплана (Carte d’Ukranie) степи названы по-польски Dzikie Pole (Дикое поле). На этой же карте мы видим и латинское название – Loca Deserta «Необитаемые, безлюдные, пустынные места», что в смысловом выражении соответствует персидскому и османскому «heyhat».

В древнерусском языке, кроме термина Дикое Поле, существовал и ещё один – Пустыня. В те времена смысловое выражение этого слова отличалось от нынешнего и в точности соответствовало всё тому же восточному «heyhat». В словаре у Даля: «Пустыня, ж. необитаемое, обширное место, простор, степи. [Глас вопиющего в пустыне].[224 - Даль. Т. 4. Стр. 1421.] В словаре церковно-славянского языка (выпуск Академии Наук от 1847 года) сказано коротко и просто: «Пустыня – необитаемое место».[225 - СЦСРЯ. Т. 3. Стр. 580.] Как дополнение к «Пустыне» существовало и другое название – Пустынь, с ударением на первом слоге, которое обозначало уединённую обитель, одинокое жилье, лачугу отшельника, нештатный монастырь.[226 - Даль. Т. 4. Стр. 1421.] Помните, знакомые названия Оптина пустынь, Соловецкая пустынь, Саровская пустынь? Но ни в одном древнем источнике не упоминается привычное нам слово «степь». Откуда же пришло это название, с которым связано множество произведений русской литературы, целый пласт многовековой культуры Руси?

Для того чтобы разобраться с этим, обратимся за помощью к специалистам. Откроем материалы III Международного симпозиума «Степи северной Евразии» от 2003 года доклад В. А. Бушакова и Н. Е. Дрогобыч «О происхождении ландшафтного термина степь». Существуют правила формирования тех или иных слов, общие для разных языков. Например: от общесемитского корня ‘rb – быть сухим, пустынным, образовано библейско-еврейское ‘arabah – пустынное плато, степь, от которого происходят арабское название al-‘arabat – пустыни к югу от Мертвого моря (отсюда греческое ?????? и латинское Aravia). А также этноним ‘arab – арабы, бедуины, ‘urb – арабы; бедуины (обитатели степи). Видимо, в ряду этих названий находится и привычное нам – Арабатская стрелка. Образование в языке нового слова для передачи понятия «степь», скорее всего, связано с использованием для этой цели уже слова существующего, отражающего признаки степного ландшафта: пустынность, плоский рельеф, необозримость пространства, травянистая растительность либо что-то подобное.

Подходящие слова имеются в германской, романской, финно-угорской, греческой группе языков: английское – steppe, немецкое – steppe, французское – steppe, испанское – estepa, финское – steppi, венгерское – sztyepp и даже греческое – ??????. Считается, что впервые слово степь (англ. steppe) употребил Уильям Шекспир в пьесе «Сон в летнюю ночь», опубликованной в 1600 г.[227 - Бушаков. Дрогобыч. Стр. 109–111.]

Но подобные слова существовали и в славянских языках. Древнерусское слово степь – обозначало «хребет, спину, холку быка, коровы, лошади», «спину борзой собаки», сюда же относится степа – спина в новгородских говорах. Филологи утверждают, что существует устойчивая семантическая связь «спина» ? «возвышенность», и здесь проявляется вторичное значение слова степь – «луг, пастбище на возвышенном месте, поляна на возвышенном месте». Отсюда степь – безлесная возвышенность, водораздел в мезенском и архангельском говорах, сюда же следует отнести степ – непроходимое место на горе, и степа – пропасть, в бойковском диалекте (одном из древнейших в украинском языке). А также польское – step (м. р.), чешское и словацкое step (ж. р.), болгарское – степ (ж. р.).[228 - Бушаков. Дрогобыч. Стр. 110–111.] Трудно сказать, с какого времени в русском языке просторы Дешт и Кипчак, Дикое Поле, стали именоваться ландшафтным термином «Степь». В «Книге Большому Чертежу», фундаментальном произведении XVI столетия, написанном по приказу царя Иоанна IV Васильевича (Грозного), выполнена топография земель Московского государства, в том числе, и зоны южного пограничья. В книге дана подробная роспись Муравского, Изюмского шляхов, Кальмиусской сакмы до самого Перекопа, но термин Степь в этом описании пока ещё не использовался. В современном его значении это слово употребил московский купец Федор Котов, совершивший в 1623 году «хождение в Персию», в записках: «О ходу в Персидское царство и из Персиды в Турскую землю, и в Индию, и в Урмуз, где корабли приходят»:

«И от Астрахани до Терка и от Терка до Астрахани сухой путь есть же, ходят степию в станицах».[229 - Временник. Кн. 15. О ходу в Персидское царство. Стр. 3.] И хотя наверняка в русском разговорном языке этот термин использовался и ранее, с XVII века Степь входит в русскую литературу. С этого момента многие русские писатели использовали его в своих бессмертных произведениях. Действительно, невозможно описать степь лучше, чем это сделал русский классик:

Степь, чем далее, тем становилась прекраснее. Тогда весь юг, все то пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого Черного моря, было зеленою, девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытоптывали их.

Ничего в природе не могло быть лучше. Вся поверхность земли представлялася зелено-золотым океаном, по которому брызнулимиллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки; жёлтый дров выскакивал вверх своею пирамидальною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела на поверхности; занесенный бог знает, откуда колос пшеницы наливался в гуще. Под тонкими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи.

Воздух был наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался бог весть в каком дальнем озере. Из травы подымалась мерными взмахами чайка и роскошно купалась в синих волнах воздуха. Вон она пропала в вышине и только мелькает одною чёрною точкою. Вон она перевернулась крылами и блеснула перед солнцем… Черт вас возьми, степи, как вы хороши!..

    Н. Гоголь. Тарас Бульба

Степь не была «безжизненными, пустынными местами», она всегда была полна жизни. Как мы знаем из многочисленных записок иностранных путешественников, места наши были очень обильны, в степи водилось множество зверя и птицы, реки были полны рыбой. Вот ещё одна запись, сделанная знакомым нам литовским дворянином Михалоном Литвином, которая касается земель Среднего Приднепровья:

«Зверей такое множество в лесах и степях, что дикие волы (bisontes), дикие ослы (onagri) и олени убиваются только для кожи, а мясо бросается, кроме филейных частей; коз и кабанов оставляют без внимания. Газелей такое множество перебегает зимою из степей в леса, а летом в степи, что каждый крестьянин убивает тысячи. На берегах живет множество бобров. Птиц удивительно много, так что мальчики весною наполняют лодки яйцами уток, диких гусей, журавлей, лебедей, и потом их выводками наполняются птичьи дворы. Орлят запирают в клетки для перьев к стрелам».[230 - Литвин. Стр. 61–63.]

Свидетельства о тысячах добываемых крестьянами газелей, о мясе оленей и «диких волов», бросаемом за ненадобностью, скорее всего, являлись полемическим преувеличением. Но описание природы нашего края первой половины XVI столетия, сделанное пером современника, конечно, представляет интерес. Особенно любопытна для меня информация о сборе яиц дикой птицы для её дальнейшего разведения. Эти записи Михалона Литвина заставляют вспоминать давние яркие картинки моей жизни.

Дело в том, что в 80-х годах теперь уже прошлого века, после окончания Днепропетровского университета, мне довелось жить и работать в одном из глухих таёжных сибирских посёлков. Поселок, населённый малочисленной северной народностью, стоял на берегу большого таёжного озера. Озеро это принимало весной огромные перелетные стаи диких гусей, уток и даже лебедей. После начала гнездования прилетевшей птицы в посёлке начинался праздник весеннего сбора яиц. Именно праздник, потому что к нему готовились заранее всей общиной, ждали решения старейшин. И вот, получив отмашку, в теплый солнечный июньский день жители посёлка – малые дети, их родители, бабушки с дедушками, с корзинами, вёдрами, тазами, тазиками, кастрюлями, с закусками и напитками устремлялись к берегу озера. Лодки легко скользили по воде, взятые из дому ёмкости быстро наполнялись яйцами дикой птицы из многочисленных прибрежных гнезд.

Две недели посёлок питался яичными блюдами всевозможных видов. Яйца варёные и жареные, пироги, кулебяки, расстегаи с яичной начинкой и июньской таёжной зеленью. Салаты, домашние майонезы и множество других яичных блюд, на которые только хватало сил и фантазии хозяек. Стайки девушек мыли волосы самодельным яичным шампунем прямо на берегу таёжной речки. Яичное пиршество!

Кроме того, значительная часть яиц подкладывалась под домашнюю птицу и очень скоро поселок оглашался писком гусиных и утиных выводков (берег озера вблизи поселка издавна был поделён между его жителями и каждый участок прямо в воде огорожен густым частоколом). Каждая такая водная птицеферма принимала, в зависимости от возможностей и потребностей семьи, большую или маленькую стаю диких утят и гусят, которые на хозяйских кормах к осени успевали набрать солидный вес. К заморозкам сельчане получали солидную прибавку в бюджет семьи в виде значительного количества упитанных тушек откормленных водоплавающих.

Уникально в этом действе было то, что оно не наносило вреда диким пернатым, издавна гнездящимся возле посёлка. Поскольку яйца изымались в первые дни гнездования, разочарованные родители через небольшой промежуток времени делали вторую кладку и выводили к осени (времени было достаточно) полноценное потомство. Охотиться на это маточное поголовье было категорически запрещено местными обычаями. Кроме того, жители следили, чтобы поселковые собаки не тревожили без нужды дикие гнездовья, и даже отстреливали лис, которые рискнули промышлять у берега. Вообще-то редкий таёжный зверь будет беспокоить птиц, гнездящихся на этом озере, вблизи людских жилищ.

Такой вот древний обычай, своеобразный симбиоз человека и дикой природы, который наверняка насчитывал многие столетия, а может быть, и тысячи лет. Описания Михалона Литвина являются лучшим тому подтверждением. Оказывается, подобный способ разведения дикой птицы существовал в древности и в наших краях. Какая красочная картина: многочисленные выводки диких гусей, уток, журавлей и лебедей, наполняющих хозяйские птичьи дворы!

Самым крупным животным, обитавшим на наших ковыльных просторах, общепризнанным царём степей с начала исторической эпохи были не мамонт и не шерстистый носорог. Дикие быки – Туры, учили мужчин настоящей охоте со времен детства человечества, они и стали одними из первых домашних животных. Туры – это те самые быки, которых Герберштейн называл дикими волами (bisontes). Так же, как неисчислимые стада диких бизонов топтали просторы американских прерий, большие стада туров кочевали по бескрайним просторам Евразии. Какую угрозу представлял этот былинный Тур, видно из рассказа Владимира Мономаха об опасностях, подстерегавших его на княжеских охотах: «Тура мя два метала на розех с конем, говорит он, олень мя один бол…».[231 - Аристов. Стр. 10.] «Метать» седока вместе с конём (даже если конь был высотой чуть более метра) могло только очень сильное и свирепое животное (представляю ощущения незадачливого охотника). О буйстве тура свидетельствует и само его старорусское название буй – тур. Перелистаем справочник-объяснение малоизвестных слов в книге «Славянская хрестоматия или памятники отечественной письменности от XI до XVIII века» издания 1849 года: Буй или буiй – буйный, глупый: буи и слипiи; буiи и cл?niu; дыкый: буй – туръ (дикий волъ).[232 - Пеннинский. Стр. 376.] Вероятно, от этих старославянских выражений берёт начало ещё одно название грозного быка – буйвол (буй – вол). Часто вместо буй – тур употребляли другое словосочетание яр – тур: Яръ – ярый, свир?пый: яръ – туръ, тоже, что буй – туръ.[233 - Пеннинский. Стр. 427.] За многие столетия тур стал настолько легендарен, что превратился в эпический образ, который широко использовался в русском устном и письменном творчестве. Летописец в Слове о полку Игореве сравнивает силу князя Всеволода с могучим яр – туром:

Славный яр тур Всеволод! С полками
В обороне крепко ты стоишь,
Прыщешь стрелы, острыми клинками
О шеломы ратные гремишь.
Где ты ни проскачешь, тур, шеломом
Золотым посвечивая, там
Шишаки земель аварских с громом
Падают разбиты пополам.
И слетают головы с поганых,
Саблями порублены в бою,
И тебе ли, тур, скорбеть о ранах,
Если жизнь не ценишь ты свою!

    (Перевод Н. Заболоцкого)
Если говорить точнее, таких быков на землях Восточной Европы было два: собственно первобытный бык – тур (Bos primigenius), о котором идёт речь, и зубр или европейский бизон (Bison bonasus). Как выглядит зубр, знают практически все, после второй мировой войны стараниями советских учёных он стал разводиться в заповеднике Беловежская Пуща. Дикий тур к настоящему времени вымер, считается, что последнее животное погибло в 1627 году в Польше, где в искусственных условиях содержалось несколько его особей. Сигизмунд Герберштейн в «Записках о Московских делах», изданных в 1550 году, оставил описание последнего стада первобытного быка: «Буйволы водятся в одной только Мазовии, которая погранична с Литвою; на тамошнемязыке называют их Турами… Это настоящие лесные быки, ничем не отличающиеся от домашних быков, за исключением того, что они совершенно чёрные и имеют вдоль спины белую полосу наподобие линии. Количество их не велико, и есть определенныя деревни, на которых лежит уход за ними и охрана их, и таким образом за ними наблюдают почти не иначе, как в каких нибудь зверинцах».[234 - Герберштейн. Стр. 174.] В Европе того времени вокруг тура с зубром происходила постоянная путаница, их то считали одним животным, то сообщали совершенно фантастические сведения о том или другом. Наверное, поэтому барон Герберштейн постарался подробно описать обоих тяжеловесов, даже сделал их зарисовки и объяснил различия между ними. Зубр в его описании выглядит так:

«Германцы неправильно зовут его Aurox или Urox; это имя подобает буйволу, имеющему совершенно вид быка, тогда как бизонты совершенно не похожи на них по виду. Именно у бизонтов есть грива; шея и лопатки мохнаты, а с подбородка спускается нечто вроде бороды… На спине у них возвышается нечто вроде горба, а передняя и задняя части тела ниже спины».[235 - Герберштейн. Стр. 173.] А вот как выглядит в описании Брокгауза и Эфрона тур:

«…Древний тур хорошо был известен нашим предкам, был животным массивным, с длинными рогами, гнедой масти, отличался громадной силой и быстротой, любил держаться в местностях болотистых и лесистых, как привольных для корма и уединенных. По былинам, границы обитания тура определяются Приднепровьем, землею Волынскою и пущами литовскими; но народный язык и названия разных урочищ, в которых сохранилось имя тура, расширяет эти границы на восток до верховьев Донца, а на север – до Ладоги (где есть Турова пустынь), Грязовца и Галича».[236 - Брокгауз. Эфрон. Т. X

. Стр. 944.] Однако путаница с двумя быками продолжалась достаточно долго. Даже профессор Аристов уже в XIX столетии называл зубра туром, а отдельно классифицировал буйвола, помните: «В древних русских памятниках встречаются названия следующих зверей: пардуса или рыси, тура или зубра, буйвола, лося, оленя, серны, дикой козы…».[237 - Аристов. Стр. 3.] А что уж говорить об остальных.

В действительности, буйволом в Европейской и Азиатской Сарматиях называли именно тура, первобытного быка, возможно, его одомашненных сородичей. Хотя существовал и другой буйвол – азиатский бык, в частности, водяной (индийский) буйвол Bubalus bubalis, иногда Bubalus arnee, который всем хорошо знаком по сказке-мультфильму Маугли. Этих копытных, прирученных в незапамятные времена, разводили не только в Индии, они были распространены по всей Азии, в частности, в средневековых городах Закавказья. В литературе встречаются сообщения о том, что азиатский буйвол издавна разводился на территориях Румынии и Болгарии. Уже известный нам Адам Олеарий, описывая «Путешествие в Московию» в 1636 году, сообщал о разведении домашних буйволов на Каспийском побережье от закавказского Дербента до персидского Гиляна: «Крестьяне имеют у себя много буйволов, на которых таскают доски, деревья и всякия тягости… Молоко буйволовых самок так жирно, что с него отстаивается слой сливок, толщиною более чем в два пальца, и масло из этого молока чрезвычайно вкусное».[238 - Олеарий. ЧИОИДР. 1869. Кн. 1. Стр. 511]