Дикая Охота: Легенда о Всадниках

Глава 10: Теория, от которой стынет кровь

Неделя, прожитая в ожидании, оказалась похожа на долгое, тягучее похмелье. Боль от потери Йена не утихала, она лишь вросла в кости, стала фоновым гулом существования, таким же привычным, как шум ветра за стеной. Но рядом с болью, как ядовитый гриб-паразит, проросло и крепло новое чувство – леденящее душу знание. Знание, которое Лоран и я вытащили из-под вековых пластов архивной пыли.

Мы молча сговорились встретиться у дома Хроников на закате. Лоран ждал меня, прислонившись к шершавой каменной кладке. Его лицо в последних лучах солнца казалось высеченным из бледного мрамора – сосредоточенным и отрешённым одновременно. Между нами после той ночи повисло невысказанное напряжение, странная смесь близости и отстраненности. У нас не было ни времени, ни душевных сил обсуждать то, что произошло. Горе, работа, эта безумная теория – все это поглощало нас целиком, не оставляя места для обычных человеческих чувств. Мы были двумя союзниками, склеенными общей тайной и общим ужасом, а не влюбленными. Иногда наши взгляды встречались, и в них вспыхивало понимание, быстрая, почти незаметная улыбка, тут же гасимая грузом ответственности. Но потом мы снова погружались в бумаги, в схемы, в поиск ответа, который, мы начали подозревать, мог оказаться страшнее самого вопроса.

– Готов?

Он лишь кивнул, оттолкнулся от стены и решительно направился к двери. Мы шли по коридору, ведущему в кабинет Элиаса, и с каждым шагом ком в моём горле становился всё больше. Мы несли не просто догадку. Мы несли перевёрнутую реальность, бомбу, которая могла разнести в клочья хрупкое спокойствие всей нашей деревни. Я чувствовала тяжесть нашей тетради в сумке, как будто она была налита свинцом.

Элиас сидел в своём кресле у камина, но не работал. Он смотрел на тлеющие угли, и в его старческих, мутных глазах отражались крошечные отблески угасающего пламени. Он выглядел уставшим. Уставшим так, как может устать только человек, девять лет подряд ведущий скорбный список имён. Казалось, сама пыль архивов въелась в его кожу, а тяжесть знаний сгорбила его плечи.

– Мастер Элиас, – начал Лоран и нервно провёл пальцами по корешку нашей тетради.

Старик медленно повернул голову. Его взгляд скользнул по Лорану, затем по мне, и в нём на мгновение мелькнуло что-то похожее на жалость.

– Садитесь, дети. Вы принесли с собой бурю. Я чувствую её запах. Она пахнет озоном перед грозой и старым пергаментом, в котором записаны вещи, лучше бы оставшиеся неназванными.

Мы опустились на жесткие стулья напротив. Лоран положил на стол нашу общую тетрадь – аккуратную, испещрённую выводами, нашу попытку навести порядок в хаосе. Этот простой предмет казался сейчас самым опасным оружием в мире.

– Мы… мы думаем, что нашли кое-что, – сказал Лоран, раскрывая её. Его пальцы слегка дрожали. – Закономерность. Не просто совпадение, а систему.

И мы изложили ему всё. Неторопливо, обстоятельно, как два учёных, докладывающих о своём открытии. Мы говорили о симптомах, предшествующих каждому визиту. О лихорадке, бреде, видениях и ощущении внутреннего пожара. Мы приводили выдержки из дневников, рассказы родственников, статистические выкладки. Мы показывали ему выстроенную нами чудовищную цепь, где болезнь была не следствием, а предвестником и фитилём, зажигаемым в глубине человеческой души. Каждое новое имя, каждая дата ложились в тишину кабинета как приговор.

Элиас слушал, не перебивая. Его лицо оставалось непроницаемой маской. Лишь когда Лоран произнёс ключевую фразу – «Мы считаем, что Всадники приходят не случайно. Они приходят по зову. По этому… сигналу. Они забирают тех, кто уже готов, чьё нутро горит нужным им огнём», – старик закрыл глаза и тяжело вздохнул, будто этот вывод отнял у него последние силы.

Наступила пауза, густая и давящая. Потом он медленно открыл глаза, и в них читалась бездонная усталость.

– Допустим, – произнёс он тихо. – Допустим, ваша теория верна. Что это нам даёт? Как это поможет спасти того, кто проходит через эти симптомы прямо сейчас? Назовите мне практическое применение этого знания. Как вы превратите это понимание в действие?

– Мы можем… мы можем начать вести другую статистику! Следить за людьми, отмечать тех, у кого проявятся подобные признаки. Люди должны делиться своими состояниями, мы должны создать сеть наблюдения… Мы сможем предсказывать их появление! – в голосе Лорана впервые прорвалась страсть, смешанная с отчаянием.

– Сеть наблюдения? – Элиас усмехнулся, и это был сухой, безрадостный звук. – И что, вы думаете, если мы донесём эту вашу теорию до общества, люди станут спокойнее? Во-первых, не факт, что она верна. Вы построили её на совпадениях, как бы ни были они многочисленны. Цепочка, сколь бы убедительной она ни казалась, всё ещё может порваться. А во-вторых… – он сделал паузу, вглядываясь в нас с безжалостной проницательностью, – …во-вторых, если мы её обнародуем, это вызовет панику, по сравнению с которой нынешний ужас покажется детской игрой. Люди сойдут с ума. Они начнут видеть симптомы в каждом чихе, в каждой головной боли. Они будут прятать своих заболевших детей, изгонять соседей с температурой, бояться собственных теней. Любая простуда станет смертным приговором в глазах общества. Это расколет деревню и посеет подозрительность и страх такие, что мы все просто передушим друг друга, не дожидаясь Всадников. Вы хотите создать общество, где каждый будет смотреть на своего соседа, на своего ребёнка, на свою мать с одним вопросом: Не ты ли следующий?

– Вы думаете, что все это – просто цепь нелепых совпадений? – не выдержала я, вскакивая с места. – Это не может быть просто чередой случайностей! Йен сам говорил, что чувствовал их! Что горел! Вы хотите сказать, что его слова, его предчувствие – всего лишь бред?

– Я хочу сказать, что мы не знаем наверняка! Вы ищете утешение в логике, потому что ваш разум отказывается принять простую, ужасающую мысль: что всё это может быть бессмысленно. Что не существует никакого замысла, никакой избирательности. Только слепая, безразличная коса. Признать это – значит признать, что мы никак не можем повлиять на происходящее. А ваша теория, даже если она ошибочна, даёт вам иллюзию контроля. Иллюзию, за которую придется заплатить спокойствием каждого жителя этой деревни.

– Но если есть закономерность, значит, должна быть и причина! – не сдавался Лоран, его упрямство было похоже на щит, который он отчаянно пытался выставить против холодной логики старшего Хроника. – А если есть причина, ее можно найти, можно попытаться ее обойти! Мы не можем просто сидеть сложа руки! Мы обязаны попробовать, иначе мы ничем не лучше стада, покорно ждущего своей смерти!

– Хорошо, – Элиас поднял руку, призывая к спокойствию. – Допустим, ваша теория верна. И что дальше? Что вы предлагаете? Конкретный, реализуемый план. Не абстрактные призывы к бдительности.

Лоран перевел дух, собираясь с мыслями.

– Мы можем наблюдать. Если мы найдём следующего, того, у кого проявятся симптомы… мы можем попытаться его изолировать. Спрятать. Убедить его никому не рассказывать, попытаться узнать у него… может, он что-то скрывает? Может, в этом есть какая-то логика, причина, почему именно он? Всадники не могут просто так забирать разных людей, без всякой системы! Должно быть объяснение, ключ, который мы пока не нашли!

– А если нет? – тихо, но очень четко спросил Элиас. – А если нет логического объяснения? А если Всадники действительно просто так забирают людей? Слепо, без причины, без вашей возвышенной «логики избранности»? Что тогда? Ваша теория рассыплется в прах, но вы уже успеете посеять панику, последствия которой будет не исправить. Вы готовы взять на себя эту ответственность?

Мы замолчали. Его вопрос был как удар ниже пояса. Он обнажал зыбкость всей нашей конструкции, всю шаткость наших надежд.

– Это… это не доказано, – пробормотал Лоран, но уверенности в его голосе уже не было. Он отводил взгляд.

– Как и ваша теория, – парировал Элиас без тени злорадства. – Вы пытаетесь натянуть логику на абсолютно иррациональный ужас, потому что ваш разум отказывается принять бессмысленность происходящего. Я понимаю. Я сам через это проходил. Но игра в такие догадки, когда на кону стоит душевное спокойствие сотен людей – опасная роскошь. Неоправданно опасная.

Он откинулся на спинку кресла, и его фигура вновь обрела былую, начальственную твердость. Решение было принято.

– Вот мое решение. Хорошо. Я даю вам своё неофициальное, молчаливое согласие. Продолжайте. Ищите. Проверяйте свою гипотезу. Но – и это главное условие – вы не говорите о ней НИКОМУ. Ни одной живой душе. Даже другим Хроникам. Вы не распространяете эти слухи, не сеете панику. Вы можете пытаться проверить её «в поле», как говорится. Найти следующего потенциального кандидата и… наблюдать. Но издалека. Не подходите к нему, не пытайтесь его предупредить, не говорите с ним об этом. Просто наблюдайте. Чтобы проверить, заберут ли его. И всё. Это – единственный допустимый способ.

– Но… – начала я, чувствуя, как безнадежность сковывает горло. – Но если мы будем просто наблюдать, то какой в этом смысл? Мы будем знать, но не сможем помочь! Это же бесчеловечно! Сидеть и ждать, пока его заберут, как скот на убой!

– А вы думаете, вы сможете помочь? Вы говорите: «мы можем спрятать его». Где? – Он смерил нас уничтожающим взглядом, полным горького опыта. – Вы думаете, если человек запрётся в подвале, повесит на дверь десять замков, Всадники не найдут его? Они найдут. Они придут туда, где он есть. Всегда. Неважно, где он прячется. Неважно, сколько стен он возведёт вокруг себя. Если они пришли за ним, они его заберут. Из любого укрытия. Вы видели это сами. Все мы видели. Так было всегда. Все попытки сопротивления заканчивались одним: смертью сопротивляющегося и исчезновением того, кого пытались спасти. Вы предлагаете обречь на гибель ещё больше людей в попытке спасти того, кого спасти невозможно?

Его слова обрушились на меня всей своей неоспоримой тяжестью. Он был прав. Я вспомнила рассказ о дяде, о других смельчаках. Все они проигрывали. Всегда.

В камине с тихим, печальным треском прогорела очередная головешка, рассыпаясь в пепел. Элиас смотрел на нас, и в его взгляде не было ни злобы, ни торжества. Лишь горькая покорность перед лицом силы, против которой все козни, все теории и вся человеческая отвага были бессильны. Он был не врагом, а старым капитаном, ведущим корабль через шторм, зная, что любой резкий манёвр может привести к гибели.

– Идите, – мягче сказал он. – Делайте что хотите в рамках нашего договора. Но помните о последствиях. Взваливая на себя ношу знания, вы берёте на себя и ответственность за него. Иногда знание – не сила, а приговор. И иногда единственное, что мы можем сделать – это молча наблюдать, как гаснут огни. Даже зная, кто погаснет следующим. Это и есть наша доля. Доля Хроников.

Мы вышли из его кабинета в полной, оглушающей тишине. Воздух в коридоре показался ледяным после душного, наполненного тяжелыми мыслями кабинета. Наше открытие, которое всего час назад казалось ключом к разгадке, теперь лежало в нас мёртвым грузом. Мы нашли ответ, но этот ответ не давал нам никакой власти, не предлагал выхода. Он лишь подменял слепой ужас ужасом осознанным, предлагая нам роль не спасителей, а пассивных свидетелей обречённости.

Лоран остановился, глядя в темноту в конце коридора. Его плечи были ссутулены.

– Он во многом прав. Насчет паники. И насчет… бесполезности попыток спрятаться. Мы не можем рисковать спокойствием всех ради призрачного шанса спасти одного.

Я кивнула, чувствуя, как усталость накатывает тяжелой, свинцовой волной. Внутри всё опустошила его безжалостная логика.

– Знаю. Но он не прав в главном.

Я посмотрела на Лорана, и между нами снова пробежала та самая невысказанная связь, родившаяся в архиве среди пыльных фолиантов и отчаяния, связь, которую не смогли ни поглотить работа, ни заглушить горе.

– Даже если мы ничего не сможем изменить. Знать и ничего не делать – это ужасно. Это похоже на предательство. Но не знать и не делать – это уже трусость. Мы не можем позволить им отнять у нас даже право пытаться понять.

Он молча взял мою руку. Его пальцы были холодными, но крепкими. В этом жесте не было страсти той ночи, только решимость. Решимость союзников, стоящих спиной к спине перед надвигающейся тьмой. Это было сильнее любых слов, сильнее любой близости.

– Тогда мы будем знать, – тихо сказал он. – И мы будем наблюдать. Но мы не будем молчать внутри себя. Мы будем искать слабину. Любую щель в их броне. Даже если её нет.

Мы оба понимали, что перешли некую грань, из-за которой не было пути назад. Семя было посажено в самую тёмную, удобренную горем почву нашей души. И теперь нам предстояло наблюдать, прорастёт ли оно знанием, которое однажды, возможно, можно будет использовать, или же станет ядовитым плодом, который отравит нас самих, превратив в безумцев, видящих знаки судьбы в каждой тени. Но отступать было уже некуда. Путь назад был отрезан в ту самую ночь, когда в поле под дождём погас огонь моего брата. Теперь мы шли только вперёд, даже если впереди нас ждала лишь пропасть.

Глава 11: Теория нерушимого строя

Трек: Breathe me – Sia – Глава 11

С момента той ночи в поле минул ровно месяц. Тридцать один день. Я считала. Каждое утро, просыпаясь на своей лежанке и видя пустую постель напротив, я мысленно ставила очередную зарубку на невидимой временной оси. Это не помогало залечить рану, но давало иллюзию контроля – будто я могла измерить, взвесить и упорядочить наше горе.

Боль не ушла. Она изменила агрегатное состояние. Из острой, режущей свежести она превратилась в тупую, фоновую ломоту, въевшуюся в кости. Она была в каждом углу нашего дома: в слишком тихих вечерах, в том, как мать по-прежнему невольно накрывала на четвертого, в том, как отец, возвращаясь с поля, первым делом бросал взгляд на вешалку, где больше не висело потрёпанное пальто Йена.

Но жизнь, с её безжалостным прагматизмом, медленно, но верно возвращала нас в привычную колею. Родители снова работали – не потому, что хотели, а потому, что должны были. И в этой вынужденной рутине был свой спасительный ритм. Отец уходил затемно, его шаги за окном были тяжёлыми, но твёрдыми. Мать снова проводила дни у печи, и хотя её песни умолкли навсегда, запах свежего хлеба снова начал пахнуть не горем, а жизнью. Пусть и половинчатой, пусть и с огромной дырой посередине.

За окном осень доживала свои последние дни. Яркие краски сменились грязно-бурыми тонами, а воздух из влажного и мягкого стал сухим, колким и звонким, как лезвие. Утром, когда звёзды ещё не покинули небосвод, на лужах у крыльца лежал первый, хрупкий лёд, хрустевший под сапогом с сухим, предупреждающим треском. Зима, настоящая, беспощадная, стояла на пороге, и её ледяное дыхание уже просачивалось сквозь щели в стенах.

Именно в такое утро ко мне подошла мать. Её рука, шершавая от работы, легла на моё плечо.

– Сходи сегодня в деревню, дочка, – тихо сказала она. – Купи ниток и… подыши воздухом. Сидишь дома, как в клетке.

Я хотела возразить, что нитки ещё есть, что на улице холодно, но посмотрела в её глаза – усталые, но твёрдые – и поняла: это не просьба, а рецепт. Попытка вытащить меня из трясины собственной тоски.

– Хорошо, мама, – кивнула я.

Уже вечером, выполнив просьбу мамы купить ниток, я отправилась в знакомую таверну. Дорога до «Последнего причала», где мы договорились встретиться с Лораном, была недолгой, но я намеренно шла медленно, кутаясь в свой старый, но тёплый платок. Колючий морозец щипал щёки, и это было почти приятно – любое физическое ощущение, кроме всепоглощающей душевной тяжести, казалось благом. Я вдыхала морозный воздух полной грудью, чувствуя, как он обжигает лёгкие, и пыталась очистить им сознание.

И пока я шла, мои мысли, избавившись от пут привычной скорби, неожиданно наткнулись на старую, неразрешённую загадку. Не на «почему Йен?», не на «как жить дальше?», а на нечто более фундаментальное, что мы с Лораном, в своих тщательных изысканиях, почему-то упустили.

Порядок.

Они всегда появлялись в одном и том же строю. Один. Трое. Двое. Один. Никогда – иначе. Это была не хаотичная толпа призраков, а отлаженный механизм, части которого занимали строго определённые места. Как шестерёнки в часах. Эта мысль, простая до гениальности, вдруг осенила меня с новой силой. Мы с Лораном целый месяц искали закономерность в жертвах, в датах, в симптомах. Мы строили теории о «фитиле», о внутреннем огне. Но мы никогда не искали её в них самих, в их собственной, незыблемой структуре.

«Почему именно так? – спрашивала я себя, и шаги мои замедлялись, пока я почти не остановилась посреди дороги. – Если они слепая сила природы, почему подчиняются столь строгим правилам? Если они разумны… то что этот порядок означает? Иерархия? Тактическое построение? Ритуал? А если ритуал… – тут сердце моё ёкнуло, – …то что будет, если его нарушить?»

Эта мысль, как искра, ударила в мозг. Она была опасной, почти кощунственной в своей самонадеянности, но она была новой. Она не обещала ответов, но указывала новое, неизведанное направление. Она давала не надежду на спасение, а надежду на понимание. И в нашей ситуации это было уже много.

Мне нужно было обсудить это с Лораном. Немедленно.

Я почти побежала, подгоняемая внезапным азартом исследователя, напавшего на свежий след. «Последний причал» возник впереди, его заиндевевшие окна светились матовым, тёплым золотом, таким притягательным в надвигающихся сумерках.

Открыв тяжелую дубовую дверь, я окунулась в шумную, тёплую реальность. Воздух был густым и насыщенным – пахло жареным луком, свежим хлебом, дымом от камина и чем-то неуловимо домашним. В камине плясали живые, оранжевые языки пламени, отбрасывая на стены и потолок пляшущие тени. Я сбросила с плеч платок и верхнюю одежду, развесив их на старой, видавшей виды вешалке у входа, и окинула взглядом зал.

И сразу увидела его. Лоран сидел за нашим привычным угловым столиком, в самом тёплом месте, у самой стены. Но он был не один. Напротив него, развалившись на стуле и жестикулируя так, что вот-вот опрокинет свою кружку, сидел Гаррет. Хозяин заведения что-то оживлённо рассказывал, а Лоран слушал, кивая с вежливой, но немного отстранённой улыбкой.

– Лоран! – окликнула я, подходя.

Они оба обернулись. Лоран встретил меня взглядом, в котором промелькнуло неподдельное облегчение – видимо, беседа с говорливым Гарретом уже начинала его изматывать. Гаррет же широко, по-хозяйски улыбнулся.

– Селеста! Вот это встреча! Прекрасное зрелище для уставших глаз в такой промозглый вечер! Проходи, присаживайся к нам, место как раз освободилось!

– Я не помешаю? – вежливо спросила я, пододвигая к столу свободный стул.

– Помешаешь моему ворчанью, вот что! – засмеялся Гаррет. – Я как раз собирался. Вам, умным людям, есть о чём поговорить, а мне – по хозяйству суетиться. Я сейчас, за счёт заведения, вам чайку горяченького принесу, с вишнёвым пирогом. Мия сегодня просто волшебница, сам в сторонке уже два куска умял, совесть замучила! – Он подмигнул мне, многозначительно ткнул пальцем в свой живот и, кряхтя, поднялся из-за стола, направившись к кухне.

Лоран проводил его взглядом и обернулся ко мне. Маска вежливой учтивости мгновенно спала, сменившись привычной, сосредоточенной серьёзностью.

– Как ты? Как дома?

– Держимся, – тихо ответила я, снимая с волос влажные от талого снега пряди. – Отец работает, мама… мама пытается. А ты?

– Работаю, – он коротко кивнул. – Архивы, отчёты… пытаюсь найти новые углы. Пока безуспешно.

Помолчав секунду и убедившись, что Гаррет скрылся за дверью на кухню, я наклонилась к нему через стол, понизив голос до доверительного шёпота.

– Лоран, я по дороге кое о чём подумала. О Всадниках.

Он насторожился, его поза стала собранной, как у зверя, уловившего запах добычи, а его глаза загорелись знакомым мне интересом.

– И что же?

– Об их построении. Об их строе, – выдохнула я. – Один. Трое. Двое. Один. Всегда. Без исключений. Мы с тобой столько всего перелопатили, столько теорий построили, но на саму их структуру никогда не обращали должного внимания. Почему?

Лоран замер, его взгляд стал отсутствующим – я знала, что сейчас он с невероятной скоростью листает в уме страницы всех своих отчётов, сверяя мои слова с зафиксированными фактами.

– Ты… ты абсолютно права, – произнёс он наконец, и в его голосе прозвучало изумление. – Это константа. Абсолютная и нерушимая. За все девять лет наблюдений – ни единого отклонения. Ни разу они не появились вразнобой и не изменили дистанцию. Всегда одна и та же геометрическая схема.

– И почему? – не отступала я, чувствуя, как внутри загорается тот же азарт. – Это просто формальность? Слепая привычка? Или в этом есть глубинный смысл? Тактический? Ритуальный? Может, они так фокусируют свою силу? Как линза собирает лучи в пучок?

Лоран задумался, его длинные, испачканные чернилами пальцы принялись выбивать на грубой деревянной поверхности стола нетерпеливую, задумчивую дробь.

– Если это тактика, то против кого? Наши вилы и крики против их… чего бы то ни было? – он горько усмехнулся. – Нет. Это не выглядит как тактика против нас. Скорее… это часть их природы. Фундаментальное правило их существования. Возможно, они физически не могут проявляться иначе.

– А что, если это их ахиллесова пята? – выдохнула я свою главную, безумную догадку. – Если их мощь, их само существование здесь, завязано на этой строгой, незыблемой схеме? Что, если её нарушить? Вмешаться в их безупречный танец? Разделить их, встать между ними или сбить с ритма?

Лоран уставился на меня с нескрываемым, почти шокированным изумлением. В его глазах вспыхнул и разгорелся тот самый огонёк, который я узнавала – огонёк учёного, унюхавшего запах настоящего, фундаментального открытия.

– Нарушить порядок… – он повторил за мной, обдумывая каждое слово. – Атаковать не их самих, не их плоть, которую мы даже не можем поразить, а их структуру… Их организацию… Никто. Никто никогда не думал в этом направлении. Все бились лбом в первую фигуру, в того, с кнутом, пытались поджечь, пронзить, остановить саму сущность. Но если их сила – в единстве, в этой безупречной, отлаженной схеме… то её разрушение может… вызвать системный сбой. Дезориентировать их, лишить их координации или, как ты сказала, буквально «выключить» механизм их проявления.

– Это всего лишь догадка, – пожала я плечами, внезапно осознавая всю фантастичность и самонадеянность нашего плана. – Мы можем ошибаться. Это может быть просто совпадением, не несущим никакой смысловой нагрузки.

– Но это первая догадка, которая касается не следствия, а первопричины! Все наши предыдущие теории были о жертвах. О том, кого они выбирают и почему. Эта теория – о них самих! Об их архитектуре! Об их внутренней логике! Об их потенциальной, гипотетической слабости! Это… это меняет вектор всех наших поисков, Селеста!

В этот момент к нашему столу вернулся Гаррет. В его руках был большой деревянный поднос, на котором стоял дымящийся глиняный чайник, две простые кружки и две огромные, румяные порции вишнёвого пирога, от которых вкусно пахло корицей и свежей выпечкой.

– Вот, получайте! С пылу, с жару! Грейте душу и тело! – он расставил угощение на столе, а затем его лицо стало серьёзным, и он понизил голос. – Извините, я тут краем уха услышал… Вы говорите о Них, о Всадниках?

Лоран мгновенно, как по щелчку, вернул себе маску вежливой нейтральности. Его лицо стало непроницаемым.

– Да, Гаррет, просто… обсуждаем кое-какие старые записи, – он мягко увёл тему в сторону. – Всё-таки для Селесты это… – он кивнул в мою сторону, давая понять, что речь идёт о свежей ране, в которую не стоит совать пальцы.

Гаррет кивнул, его взгляд стал искренне сочувствующим.

– Понимаю, дитя моё, понимаю. Очень тебе соболезную. Я, вот, в той суматохе после… после того раза, даже толком выразить свои соболезнования не успел. Приношу их сейчас. Ужасное горе, никому не пожелаешь.

– Спасибо, – тихо сказала я с неподдельной благодарностью.

Он вздохнул, переступил с ноги на ногу, словно колеблясь, стоит ли говорить дальше. Видимо, решил, что стоит.

– Знаете… конечно, говорить такое вслух – неправильно. Не по-людски это. Людей они забирают, семьи губят… дело тёмное и неправое. Но, знаете… с другой стороны… – он понизил голос почти до интимного шёпота, и его глаза загорелись странным, почти мистическим огнём, – …они меня… поражают. Да. Именно так.