Впереди веков. Историческая повесть из жизни Леонардо да Винчи

Леонардо стало жалко, что он ее обидел; он попросил прощенья; мир был заключен, и Франческа через минуту весело смеялась. Ее маленькая головка неспособна была долго помнить обиды.

Время шло… С некоторых пор синьор Винчи стал задумчив. Он вытащил свою большую расходную книгу и тщательно высчитывал в ней какой-то новый расход или приход. Наконец он что-то сообразил.

– Франческа, – сказал он жене, – дай мне мое новое платье.

Он не любил много говорить, и Франческа молча послушно принесла ему новый костюм.

Через нисколько часов Пьеро широко зашагал по площади Сан-Фирензе по направлению к дому своего друга, художника Андреа ди Микеле дель Чони, прозванного Верроккьо. Это был известный флорентийский художник.

Верроккьо, взобравшись на стол и вооружившись муштабелем[1 - Муштабель – палочка с шишечкой на конце для поддержки руки во время работы художника. – Здесь и далее примеч. авт], энергично объяснял что-то своим многочисленным ученикам, указывая на верхнюю часть большой неоконченной картины. Тут и там на мольбертах виднелись начатые и уже оконченные его произведения, копии с них, работы учеников. В мастерской царил ужасный беспорядок: всюду были нагромождены подставки, мольберты, лесенки, глиняные бюсты, деревянные модели, валялась кожа от печеных каштанов, которые любили уплетать между делом ученики. Они старательно выписывали на большой картине Верроккьо второстепенные предметы: участие в картине учителя было в то время распространено между художниками. Вся жизнь учеников и учителя проходила рядом, вместе, бок о бок, и это сказывалось во взаимных отношениях. Ученики составляли семью художника. Художник заботился не только об их познаниях в искусстве, но и о пище и одежде.

– Эй, Боттичелли! – кричал Верроккьо, заметив среди горячего объяснения рваные башмаки на своем ученике. – Чего ж ты мне давно не скажешь, что тебе нужны новые! А ты, – говорил он, обращаясь к рыжему и невзрачному мальчику, – отчего так неаккуратно метешь мастерскую? Просто срам с вами!

Ученики убирали мастерскую Верроккьо, скорее похожую на плохонькую лавчонку, чем на храм искусства, состояли при нем на побегушках, помогали в хозяйстве и за это получали частенько пинки. Зато они ели и спали бок о бок с хозяином, участвовали в его семейных праздниках, давали ему советы, принимали на свой счет его славу и успехи. Одним словом, они составляли одно неразрывное целое с мастером. И если какому-нибудь забияке приходило в голову умалить славу учителя, каждый из учеников считал своим долгом вступиться, часто рискуя для этого жизнью. Несколько позже описываемого времени ученики знаменитого художника Рафаэля решили убить одного дерзкого римлянина за то, что тот непочтительно отозвался об их учителе.

В мастерских юноши получали самое разностороннее художественное образование. Художник должен был совместить в себе решительно все: и живописца, и скульптора, и резчика, и ювелира, и литейщика. Всему этому мастер обучал поступавших к нему учеников.

Когда Пьеро да Винчи вошел в мастерскую Верроккьо, его оглушил смешанный гул голосов. Художник, не обращая внимания на гостя, продолжал размахивать своим муштабелем и горячиться. Винчи ударил в нос тот особенный приятный запах краски, глины и скипидара, который всегда стоит в мастерских художников.

– Привет благородному моему другу, синьору Пьеро да Винчи, – сказал наконец Верроккьо, отирая крупные капли пота, струившиеся с его разгоряченного лба. – Какая счастливая судьба привела его милость в мое скромное жилище?

– Об этой счастливой судьбе мне придется с тобой потолковать, Андреа, – отвечал нотариус, обнажая два ряда белых, как фарфор, зубов.

Верроккьо посмотрел на свои перепачканные в краске руки и, оглянувшись по сторонам, не нашел места, где бы мог усадить гостя: все было завалено картинами, папками, кистями, палитрами, ящиками с красками.

– Пойдем, друг, наверх и потолкуем на свободе, – сказал Верроккьо, указывая жестом на витую лестницу, по которой они и поднялись на половину художника.

Здесь на столе появилось неизменное вино, которое должно было развязать язык гостю.

Нотариус развернул сверток картона: в нем были рисунки Леонардо. Он нес их по улице так бережно, как будто они были сделаны из паутины, и теперь с гордостью разложил их перед Верроккьо, хотя сам не много понимал в искусстве. Он немножко струсил за своего кумира Леонардо, когда заметил, что художник медлит с ответом.

Рисунок Леонардо да Винчи

– Видишь ли, – начал нотариус, точно извиняясь, – мальчуган-то того… не то чтобы он дурно учился, но он непоседлив, как кукушка, хе-хе-хе… и из него не выйдет мне преемника. У него только пение, рисование да эта астрология на уме. Я вот и подумал, что не худо бы… того… отдать его к тебе на выучку. А ведь недурны рисунки, и у мальчика, кажется, есть способности к этому делу?

Произнеся эту небольшую речь, синьор Винчи пыхтя отер лоб: он был не особенно-то красноречив и хотел поскорее покончить с делом.

От нотариуса не укрылась краска, выступившая на лице Верроккьо, и он с радостью увидел, что рисунки сына произвели на его друга сильное впечатление. Но глаза художника так же быстро потухли: у него положительно не было места в мастерской. После долгого и глубокого размышления он сказал Винчи:

– У меня нет никакой возможности взять еще ученика, Пьеро, но все-таки я возьму твоего сына. Мне кажется, это лучший отзыв о его рисунках.

Довольный нотариус поднялся и с особенным чувством пожал протянутую руку друга.

В тот же день он привел к Верроккьо сына. Взглянув на изящную, точно выточенную фигуру мальчика, Верроккьо невольно, как художник, пришел от нее в восторг.

– Твои рисунки доказывают большую наблюдательность, – сказал Верроккьо мягко, – и я охотно возьму тебя в ученики, если ты этого хочешь.

– Да, – отвечал мальчик, прямо и открыто глядя на художника, – и мне кажется, мессер, что в этом деле я оказал бы больше успехов, чем будучи помощником моего отца.

Ответ мальчика был исполнен достоинства. Он говорил со знаменитым художником как равный, без тени страха или унижения.

– В таком случае ты останешься у меня. Переговори с отцом и перебирайся хоть завтра.

Леонардо молча почтительно поклонился и вышел из мастерской. На лице его играла спокойная и счастливая улыбка…

Верроккьо пользовался хорошей репутацией между жителями Флоренции. Всем была известна его честность, его трогательное, почти отеческое отношение к ученикам. Он журил их, как своих детей, радовался их успехам, горевал об их печалях, заботился об их одежде и пище… В свободное время Верроккьо любил шутить с ними, и в эти часы его мастерская дрожала от приливов веселого молодого смеха, но зато в часы работы Верроккьо был строг и требователен.

Верроккьо занимал почетное место между флорентийскими художниками. Впрочем, он был более ваятель, чем живописец. Даже фигуры на его картинах кажутся как бы вылитыми из бронзы, написаны с большой точностью, тело хорошо передано, но несколько сухо; обращено особенное внимание на анатомические подробности. Последняя работа Верроккьо – конная бронзовая статуя предводителя венецианского войска Бартоломео Колонны, поставленная на площади в Венеции, покрыла имя Верроккьо громкой неувядаемой славой.

Италия того времени еще не освободилась от взгляда средних веков, когда в верном изображении природы усматривали нечто греховное, когда содержанием картин служили исключительно сцены из Священного Писания. Даже выдающиеся художники этого времени изображали Христа, Богоматерь и святых не иначе, как в виде каких-то бестелесных созданий, с мертвенными лицами и в неестественных позах. Всякое напоминание о верном изображении природы казалось чуть ли не святотатством. Италия только что начала освобождаться от этих условных правил, достояния суровых средних веков.

Верроккьо не пошел по пути своих предшественников. Он указывал ученикам, что одного добросовестного тру да мало для художника и прежде всего нужно наблюдать природу, учиться понимать ее.

– Чтобы написать верно человеческое тело, – говорил он горячо и убедительно своим ученикам, – надо прежде всего изучить его во всех его особенностях. Не зная анатомии, тру дно найти верное соотношение между отдельными частями.

В этой области Верроккьо знал больше, чем многие из его современников.

– Нарисуй скелет, – убежденно гремел в мастерской его вдохновенный голос, – покрой его мускулами и жилами и тогда только облекай кожей.

И увлекаясь этой жизненной правдой, художник нарисовал своего удивительного по верности природе Иоанна Крестителя. Особенно поразительна в этой картине рука пророка, с ее жилами и сухожилиями, ясно видными сквозь кожу. Это действительно рука сурового отшельника, проводящего в пустыне целые месяцы, страшная, искалеченная, ободранная от сурового труда.

«Ведь из этого источника, – говорил о Верроккьо современный ему поэт У голино Верино, – многие живописцы почерпнули все свое уменье. Почти все, чья слава теперь гремит, были обучены в школе Верроккьо».

В мастерской знаменитого художника время летело с неимоверной быстротой. Леонардо да Винчи работал с жаром под руководством учителя. Он не жалел о том, что покинул семью. Среди новой художественной семьи, связанной неразрывно и тесно одним общим интересом, он чувствовал себя как нельзя лучше.

Мама Франческа всплакнула о верном товарище ее ребяческих шалостей, но Леонардо, прощаясь, утешал ее покровительственным тоном взрослого человека:

– Тебе вовсе не о чем плакать, мама Франческа. Ты должна понять, что есть высшие интересы, ради которых бросают все, что нам дорого. А впрочем, успокойся: у меня будут отпуски, и ни одного из них я не пропущу!

Бабушка Лючия грустным взглядом потухающих глаз проводила внука, когда он оставлял родной дом: она чувствовала, что близок закат ее жизни, и, равнодушная ко всему, безучастно отнеслась к судьбе Леонардо.

Среди учеников Верроккьо было много даровитых юношей, которые сплотились вокруг нового товарища. Но самыми близкими из них были для Леонардо Лоренцо ди Креди и Перуджино. Лоренцо, на несколько лет моложе Леонардо, был так мал и жалок, что сын нотариуса сразу решил взять его под свое покровительство. Он заменил Креди мать, сестру, няньку.

Когда зимой Верроккьо посылал Креди в лавку за лаком или краской и мальчик уныло смотрел в окно, за которым свистел ветер, Леонардо всегда незаметно старался ускользнуть на улицу и исполнить за Креди поручение хозяина. Он поправлял рисунки Креди, ухаживал за ним, когда тот был болен, и не раз приводил к его постели знаменитого Тосканелли. Как самая нежная и заботливая мать, утешал Леонардо мальчика в его детских горестях, и Креди платил Леонардо тайной восторженной привязанностью. Он даже во всем подражал сыну нотариуса.

– Креди! – кричал со смехом кто-нибудь из товарищей. – А ведь ты не так надел свою шапочку, как Леонардо! Подвинь ее чуть-чуть влево!

И Креди, краснея до корня волос, надвигал свою шапочку набок.

– Креди! – кричал другой товарищ. – Ты сошел с ума! Сидеть спокойно, когда Леонардо лежит на улице у дома Томазо Аньоло и стонет от боли… Он умирает, Креди, твой Леонардо.

И Креди, бледный как полотно, с лицом, исказившимся от внутренней боли, бежал на улицу, чтобы помочь своему боготворимому Леонардо. А шутники, выдумавшие эту нелепицу, хохотали до слез.

– Креди, – сказал кто-то раз, – колдунья объяснила Леонардо, что он умрет, если его лучший друг не согласится пожертвовать для него своею правой рукой. Дашь ли ты отрубить себе руку, чтобы спасти Леонардо, Креди?

И Креди поднимал свои добрые, правдивые глаза и страстно говорил:

– Да разве можно об этом спрашивать, раз это нужно для Леонардо?