Впереди веков. Историческая повесть из жизни Леонардо да Винчи

Другие отношения сложились у Леонардо с молодым талантливым Алессандро Филипепи, прозванным впоследствии Сандро Боттичелли. Он был учеником фра Филиппо Липпи, но часто приходил в мастерскую Верроккьо. Сандро Боттичелли был гораздо старше Леонардо. Его сильная рука, как рука титана, смело, уверенно работала кистью. У же тогда он увлекался Данте, глубоко задумываясь над его могучей поэмой; уже тогда в его душе жили образы, напоминавшие дантовский рай и ад, и он пробовал перенести их на бумагу. Впоследствии этот художник выпустил сочинения любимого поэта с гравюрами собственной работы. И вся фигура Боттичелли, задумчивая, таинственная, погруженная в созерцание дивных красот, невидимых никем, была проникнута гордым превосходством над обыкновенными смертными.

Леонардо скоро привязался к старшему товарищу. Иногда он спорил с ним, но спорил мягко, стараясь доказать правоту своего взгляда, и часто Боттичелли приходилось соглашаться с Леонардо.

Третий друг был Пьетро Ваннуччи, прозванный впоследствии Перуджино. Пьетро был старше Леонардо, но сын нотариуса чувствовал свое превосходство над ним.

– Друг мой Пьетро, – говорил часто горестно Леонардо, видя, как старательно трудится Ваннуччи над маленьким наброском, – где у тебя глаза? Здесь ведь надо усилить тени, а здесь дать побольше света! Смотри, как у тебя все бледно и однотонно…

И Леонардо уверенной рукой поправлял работу товарища. Он точно играл кистью.

Маленький Креди был теперь на ответственности каждого из этих трех юношей: его опекали и Леонардо, и Сандро, и Пьетро Ваннуччи, «патриарх», как прозвали его в мастерской Верроккьо за лета и сосредоточенное выражение лица.

Верроккьо с самого первого дня поступления к нему Леонардо присматривался к мальчику с любопытством, смешанным со страхом.

Рисунок Леонардо да Винчи

Его радовал и пугал этот ребенок, так богато одаренный природой. Художник ясно видел, что через несколько лет взойдет новая звезда, звезда Леонардо, и она затмит его славу. Но он никогда не унижался до постыдной зависти. С грустной нежностью старался он стать как можно ближе к этому странному мальчику, доброму, любящему и в то же время гордому и своевольному. Когда в мастерской ученики Верроккьо выслушивали его советы и объяснения с выражением наивного восторга, один только Леонардо, смотря прямо и открыто в глаза учителю, взвешивал и анализировал каждую его фразу; только он один позволял себе высказывать замечания по поводу недостатков в картинах учителя. Но этот же самый беспристрастный, строгий судья являлся самой нежной сиделкой у постели больного учителя, и малейшая тень, омрачавшая лицо Верроккьо, вызывала в нем глубокую муку и участие.

В минуту душевной тоски, находившей на Верроккьо, когда ему не удавался какой-нибудь замысел, Леонардо молча подкрадывался в комнату учителя и садился в уголке, принимая трогательную позу немого сострадания. Верроккьо иногда по целым часам оставался неподвижным, сжав голову обеими руками и мрачно глядя в одну точку, и Леонардо также сидел неподвижно в своем уголке.

– Это ты, мой Леонардо? – говорил, наконец, учитель усталым голосом. – Ты здесь. Это хорошо. Сегодня твой учитель разбит… Сегодня, – шептали с горечью после минутного молчания губы художника, – ты видишь, как твой учитель изнывает от припадка тоски и отчаяния. Здесь, – указывал он безнадежно на свою голову – так пусто! Ничего, ничего не могу создать! А здесь, в груди, так больно и так страшно холодно… У тебя вся будущность впереди, мой Леонардо. Что ожидает тебя? Быть может, громкая слава, шумный успех… Налей мне вина, мальчик; в горле так сухо! Неужели я уже истратил все свои силы и от меня ничего не осталось, Леонардо?

Тогда звучал ровный, спокойный голос Леонардо. Он вспоминал все заслуги учителя. Он напоминал ему лучшие минуты его творчества, те минуты, которые так дороги художникам… И под влиянием этих воспоминаний лицо Верроккьо прояснялось, а глубокие горькие складки около рта разглаживались. Это был вновь тот же добрый, ясный и бодрый учитель, и снова в его сердце теплилась вера в свои силы и в будущее.

Он брал в руки заветную арфу, на которой так чудесно играл, и в тоскующих, нежных аккордах изливал все, что накипело у него на сердце. Задумавшись, слушал сладкие звуки Леонардо, а когда учитель оставлял инструмент, он подходил к нему и тонкой рукой проводил по золотым струнам. Арфа пела; комната с низкими сводами наполнялась дивной гармонией импровизации юного музыканта. Ученики бросали кисти; любопытные лица высовывались в отверстие двери, ведущей на лестницу. Растроганный Верроккьо горячо обнимал ученика, видя, что между ним и Леонардо есть еще тонкая и крепкая связь – музыка.

И когда Леонардо спускался вниз из комнаты Верроккьо, в груди его росло какое-то неведомое смешанное и сладкое чувство любви, нежности, жалости и уважения к учителю, который сейчас плакал у него на плече, точно это был больной, страдающий ребенок.

Виламброзские монахи заказали Верроккьо для своей обители картину «Крещение Господне». Художник горячо принялся за работу. С раннего утра и до вечера трудился он над картиной, забывая о сне, о еде, об отдыхе… И вот на полотне явился Христос и Иоанн. Верроккьо задумал написать еще двух ангелов, благоговейно созерцающих великое событие. Но у него ничего не выходило.

– Здесь нет образов, – говорил он Леонардо, показывая на свою голову.

И он не мог написать две детские фигурки… Наконец, после долгой мучительной работы явился на картине херувим – детская фигурка с некрасивым толстым носиком, приподнятыми бровями, глуповатыми глазами, тарелкообразным грубым сиянием и в грубо намалеванной одежде. Это было последнее напряжение сил, которых не хватило, чтобы создать другого ангела. На месте его осталось белое пятно. С гневной тоской бросил Верроккьо кисти и хотел пробить ножом картину. Но полудетская рука с силой удержала его.

– Вы нездоровы, маэстро, – произнес знакомый спокойный голос, – сегодня все равно у вас ничего не выйдет. Отдохните немного: ведь эти две фигуры, Христос и Иоанн, очень хороши. Отдохните, маэстро! – настойчиво повторил Леонардо.

И Верроккьо, покорный этому голосу, тяжелыми шагами поднялся по витой лесенке к себе наверх.

Леонардо остался около картины один. Долго вглядывался он в лица Христа и Иоанна, и странная неопределенная улыбка играла на его губах. И вот глаза его вспыхнули, и легкая краска покрыла бледное лицо. Он лихорадочно схватил палитру и кисть и уверенно стал наносить ею мазки на то место, где оставалось белое пятно.

– Что ты делаешь, Леонардо? – раздался за его спиной испуганный голос Креди. – Разве учитель…

– Молчи! – сказал ему строго, почти торжественно Леонардо. – Ты увидишь, как он сейчас будет молиться…

И вот на месте белого пятна мало-помалу стал вырисовываться контур коленопреклоненного ангела. Его мечтательный и серьезный взгляд, казалось, понимал всю важность и значение происходящего. Кудрявая головка окружена, точно дымкой, тонким прозрачным сиянием, одежда лежит красивыми, вполне естественными складкам[2 - Картина эта находится теперь в Флорентийской академии художеств.].

И Креди, счастливый и гордый за Леонардо, закричал в наивном восторге:

– О пресвятой Себастьян, да ведь ты, Леонардо, сделал его лучше, чем сам учитель!

В ту же минуту на лестнице показалась сгорбленная фигура Верроккьо. Тяжело ступая, он спустился вниз и остановился, как окаменелый.

– Кто это сделал? Ты? – прошептал Верроккьо медленно, растягивая слова.

– Я, учитель, – спокойно отвечал Леонардо, вытирая перепачканные красками руки. – Но если это плохо, вы можете…

– Плохо!? – горячо возразил Верроккьо. – Если ты, почти не учившись, сразу превзошел меня, возьми мою палитру, а я возьмусь за резец!

В этих словах слышна была и гордость за Леонардо и глубокая грусть за себя. Но Верроккьо подавил тяжелое чувство и от всего сердца обнял ученика.

И Леонардо продолжал усердно трудиться под руководством Верроккьо. Кроме Верроккьо на него имели в это время влияние два даровитых учителя – Лука делла Роббиа, прославившийся прекрасными работами на фарфоре, и знаменитый скульптор Сеттиньяно.

Годы шли, и Леонардо превратился в стройного юношу. Незаметно подкрался срок, когда он должен был оставить мастерскую Верроккьо. Леонардо минуло двадцать лет. Наконец он получил звание «мастера».

IV. Юный художник

Ученики Верроккьо собрались в таверне, чтобы торжественно отпраздновать радостный день, в который многие из них стали самостоятельными художниками.

Весело было в таверне. Звон кубков со сладким хиосским вином, которые то и дело наполнял хозяин кабака, добродушный толстяк Томазо, заглушали молодые голоса. Они пели песнь школьников:

Как вино, я песнь люблю
И латинских граций,
Если ж пью, то и пою
Лучше, чем Гораций!

А с улицы доносился чинный смех флорентиек, шедших домой из церкви…

Облокотясь о стол, задумчивый и грустный сидел Леонардо да Винчи. Он не притрагивался к своему наполненному до краев кубку Его благородное, изящное лицо было очень бледно; темно-серые живые и пронзительные глаза опущены, гордые брови нахмурены. Тонкая насмешливая и печальная улыбка слегка шевелила его губы. Прекрасная, точно выточенная рука нервно барабанила по столу. Порой из груди юноши вырывался тяжелый вздох. Тогда он поднимал опущенные веки и смотрел на неподвижную фигуру учителя, сидевшего напротив в тяжелом раздумье.

«Все уходят от меня, – думал грустно Верроккьо, – все вступают в жизнь, а я, привязавшийся к ним всей душой, должен отпускать их и еще радоваться… Придут новые ученики, и опять уйдут они, и опять новые… И каждый из этих детей, уходя, уносит с собою часть моего сердца… И Леонардо мой с ними…»

Леонардо не замечал шуток и хохота товарищей, не замечал и ласковых взглядов флорентийских красавиц, проходивших мимо таверны. Еще вчера он так весело шутил и отплясывал с ними на лугу… Но тогда учитель не был так печален… А ведь многие из этих девушек отдали бы полжизни за то, чтобы сделаться женой красавца Леонардо…

Весело звенели кубки с вином; весело смеялась молодежь, выпущенная на волю, на простор широкого жизненного пути, а Леонардо и Верроккьо думали свои одинокие думы.

Наконец грустные глаза учителя встретились с тазами ученика, и они поняли друг друга. Стройная, горделивая фигура Леонардо выпрямилась; он подошел к Верроккьо и сказал тихо, смотря, как всегда, прямо ему в глаза:

– Если соблаговолит маэстро, я останусь у него еще на несколько лет…

Убитое лицо Верроккьо внезапно просветлело, точно его озарил солнечный луч. Он вскинул удивленные и торжествующие глаза на ученика и голосом, полным любви и благодарности, прошептал:

– Да, сын мой, ты ведь знаешь, как я этого хочу и как для меня это важно…

И художник улыбнулся Леонардо… Леонардо, еще так недавно мечтавший о своей собственной мастерской, о свободном творчестве и самостоятельной жизни, почувствовал, как у него невольно сжалось сердце при мысли, что еще на несколько лет придется отложить заветную мечту. Но Верроккьо уже наполнил свой кубок и протягивал его Леонардо с радостной и благодарной улыбкой.

– За твое здоровье, мой Леонардо!

Они чокнулись…