Спун по имени Фидель

– Пожалуй, тут ты права! – рассмеялась бабушка. – Ну и длинный же язык у тебя, девочка.

А за чаем были воспоминания.

Оказалось, Художник – не только Художник. В то время как бабушка просто закончила свой институт и работала там же все сорок лет, не сходя с места, изредка выезжая лишь на научные конференции, – он побывал ну кем только можно. Невероятно! Спунка глядела восхищенно.

– Мне всю жизнь хотелось стать кем-то, – рассказывал он. – Я так жалел, что жизнь коротка и я не успею стать этим, и этим, и этим…

Рассказ Художника

– Сначала я страшно хотел играть в театре. Я нанялся в массовку, надеясь со временем выйти на главные роли. Вечером мы выступали, а утром я мог отсыпаться, чтобы как следует репетировать. Меня заметили в нескольких пьесах, в одной из которых я пробегал с флагом, в другой падал замертво, а в третьей красиво ловил цветок. Но я не успел прославиться, потому что мне захотелось заняться мебелью. В театре были такие стулья, что я часами мог неподвижно сидеть перед ними, рассматривая узоры.

Я устроился в столярную мастерскую. Всего две недели ушло у меня на то, чтобы освоить азы мастерства. Я так ловко стал управляться с пилой и рубанком, что хозяин прочил мне будущее прославленного умельца. Два кресла моей работы были проданы за большие деньги в художественный музей.

Но в этом самом музее в глаза мне бросились потрепанные картины, несчастные, потускневшие от времени. Я спросил у служителя, нельзя ли их как-то спасти. Оказалось, что именно в это время в музее работали реставраторы, они творили с полотнами настоящие чудеса. Я примкнул к ним с восторгом. Мне поручали всё более сложные вещи, видя мои способности, и наконец я самостоятельно мог излечить любую картину. Приятным было и то, что мы работали по вечерам, когда посетители покидали музей.

Работа красками так меня увлекла, что я решился писать сам. Первые десять рисунков пришлось сжечь, так они были ужасны. Но одиннадцатый вышел неплохо, видно, я уже набил руку. Дело пошло. Я готовился к нескольким выставкам, и на каждой меня представляли как начинающего портретиста с большими перспективами.

Но картинами много не заработаешь, а в юности нужно столько вещей! Мне хотелось красивой одежды и путешествий. Я решил устроиться продавцом в магазин. Это был магазин антиквариата, и за каждую проданную мной вещь я получал хороший процент. Я любил все эти подсвечники, вазочки, брошки, и мог так искусно подать достоинства любого предмета, что от покупателей не было спасу. Владелец магазина работал с утра до полудня, а я – с полудня до ужина, и за год мы увеличили оборот вдвое.

В это время в кино снова шел фильм о мушкетерах. Детское увлечение вспыхнуло во мне с прежней силой. Я нашел в чулане свою самодельную шпагу – конечно, она уже никуда не годилась! Я выбросил ее, и на всю зарплату купил себе новое снаряжение – рапиру, маску и фехтовальный костюм. Поскольку я отличался природной ловкостью, я быстро вспомнил забытые с детства приемы и выучил новые. На городском чемпионате я занял четвертое место, тренировался год днем и ночью, бросив работу, и занял второе. Меня пригласили давать уроки в частных домах.

Когда занимаешься столь утонченным делом, как фехтование, поневоле живешь не совсем в своем времени. Все знаменитые короли и придворные, все путешественники и воины прежних времен владели этим искусством! Я надолго засел в библиотеке. Книгу за книгой я штурмовал мемуары о поединках. Стал знатоком. Кончилось тем, что два института включили в свою программу курс моих лекций.

Так проходили годы. Не было дня, чтобы мне не хотелось прославиться и преуспеть в каком-нибудь деле. Но стоило мне увлечься чем-нибудь новым, как я бросал прежнее – как мне казалось, без сожаления. Мои перемены происходили так часто и так легко. Мне не хватало терпения, чтобы закончить хоть что-то одно. Кто теперь помнит о моих креслах? О моих уроках и выступлениях? Я мог бы стать кем угодно – а не стал, в сущности, никем. Всё выходило мельком, случайно и несерьезно…

Художник задумался. Он сидел, уставившись в одну точку, и качал головой – то ли от сожаления, то ли просто от старости.

Спунка смотрела на него и думала, что никогда-никогда не будет вот так грустить. Даже если захочет стать кем-то еще, кроме хозяйки чудесного карнавального агентства.

– От всего этого я состарился раньше времени, – продолжал Художник. – Мне кажется, я прожил десять жизней вместо одной. В десять раз больше радовался и огорчался. Видишь, Аврора, какой я дряхлый? Я даже с трудом могу открыть себе банку с оливками! А ведь всего-то на год старше твоей бабушки.

Если бы я бесконечно не пробовал новое – я бы погиб, уж так я устроен. Я жил по своим интересам, в свое удовольствие – но в итоге погиб для общества. За всю жизнь я никому не помог, ни о ком не заботился, никому не сделал добра. К середине жизни я это понял, но было поздно. У меня никого не осталось: ни друзей, ни семьи. Я совсем не умел заботиться о других.

Когда-то у меня была младшая сестра. Но кто знает, где она теперь! Мы давно рассорились и расстались. Она не могла принять мой образ жизни – я казался ей разгильдяем и неудачником. А я считал ее грубиянкой и задавакой. Она пыталась меня муштровать, стыдила, пока не сбежала куда-то. Кем же она теперь стала? Должно быть, полковым командиром. Я не видел ее много лет. Ни звонков, ни писем.

Он еще помолчал и добавил:

– Впрочем, юная леди, во всем есть и добрая сторона. Если бы я не пролил столько слез – кто знает, сочинил бы я столько историй? Ведь хорошие книжки часто выходят оттого, что кому-то грустно. А самую лучшую я написал, когда твоя бабушка уехала из нашего города.

Быстро стемнело. Аврора заметила, какие здесь яркие звезды, – а на крыше был обустроен специальный наблюдательный пункт, ведь хозяин этого дома частенько мечтал под звездами. Спунка сказала спасибо и убежала.

Бабушка налила еще две чашки зеленого чая.

– Да, смотри-ка, что у меня есть, – Художник с трудом поднялся, пошагал к шкафу, потянулся тросточкой к антресолям. Трость несколько раз соскользнула, пока зацепила край дверцы. Наконец ему удалось потянуть за какую-то нитку, и на ковер опустился синий воздушный шарик. Он был совсем потускневший и сдутый, но все еще очень красивый – с картинками из каких-то старых мультфильмов.

– Ты всё еще хранишь его? Боже мой! Сколько же лет прошло? Сорок? Пятьдесят?

– Пятьдесят два! Помнишь, как ты мне его подарила? Я тогда собирался сказать, что ты лучше всех и я хочу на тебе жениться, а ты не дослушала и убежала играть с другими детьми. Ты считала, что у меня совсем нет амбиций, и не принимала меня всерьез.

– Конечно, ведь ты был таким фантазером! Странным, которому нужно неясно что… Но я изучила весь внешний мир, и теперь мне понятнее мир в твоей голове. Прости, что так долго – но иначе я не смогла бы понять тебя. Твоя голова сложнее, чем весь внешний мир.

В камине догорал огонь, внучка сидела на крыше, считая звезды, за стенами тихо шумели сосны.

– Ну что же, теперь я вернулась! Я знала, что в старости у нас будет время наконец-то вдоволь наговориться.

Глава двенадцатая

Спуны поневоле служат причиной происшествий

или Хулиганский день

Мама Фиделя решила провести субботний день с удовольствием.

Семейство сегодня развлекалось порознь. Папа отправился болеть на первый футбольный матч в этом сезоне: его любимая команда приехала, чтобы сразиться с местной. А сына они отпустили присматривать за квартирой Авроры и бабушки – всего в двух кварталах отсюда; мама знала, что со Спуном всё в порядке, и нисколько не беспокоилась.

Ведь она и сама недавно была подростком – всего лет двадцать назад! – и прекрасно помнила, что такое гулять день и ночь напролет. По правде говоря, когда мама была маленькой, она совсем не была примерным ребенком. Девчонкой она была совершенно обычной – довольно-таки любопытной, исследующей мир и свои возможности. И если б она узнала, что сын вытворяет всё то, что она сама вытворяла тогда, она бы сошла с ума от волнения. Она была гораздо, гораздо непослушнее! А может быть, даже немножко глупее и легкомысленнее. Но тсс! – это тайна…

Итак, мама ждала домочадцев не раньше ужина.

Сегодня она не стала отправлять письма друзьям или чинить к зиме варежки.

Вместо этого она полдня сидела в пижаме и отдыхала от всех забот. А теперь напустила полную ванну горячей воды с пеной, рядом зажгла две белые свечки и одну тонкую палочку с ароматом ванили. Приготовила свежее полотенце и мягкий пушистый халат. На маленький столик у самой ванны она положила журнал с картинками, чтобы читать, лежа в воде. И заварила большую кружку чая с мелиссой и медом. Так поступают все мамы, если хотят оставаться спокойными и веселыми.

А чтобы стать еще красивее и моложе, мама густо-прегусто намазала лицо кремом, сделанным из цветков снежной лилии. Белая клякса упала на ворот пижамы, и мама взялась оттирать ее салфеткой.

Тут в дверь ванной постучали.

– Мамочка, я вернулся! Смотри, я нашел в сарае старинную маску, у нее такая большая история, ты бы знала, – радостно говорил сын.

Мама открыла дверь. Она увидела черное страшное лицо вместо сына. Спун увидел белое страшное лицо вместо мамы.

– А-а-а! – закричал Фидель.

– А-а-а! – закричала мама.

Она отшатнулась назад, взмахнув руками.

Свечки опрокинулись с края ванны и упали прямо на журнал с картинками. Журнал вспыхнул.

Мама недолго думая схватила чашку и плеснула чаем в огонь. Но она размахнулась так сильно, что чашка выскользнула из рук и грохнулась на пол.

Мама присела поднять разбитую чашку, но тут горячий пепел ароматической палочки упал прямо ей на пальцы.

Мама скорей сунула руку в воду, чтоб остудить ожог, но в ванне оказался просто кипяток. Мама выдернула руку из воды и затрясла ею в воздухе. Клочья пены разлетелись по всей комнате.

Брызги попали на горячую лампочку на потолке, и лампочка с треском взорвалась.

Мама едва успела увернуться от осколков, как зацепилась за шторку, и шторка вместе с карнизом рухнула вниз. Полотенце, халат и прищепки полетели в мыльную воду.