Дом с мертвыми душами

По дороге в метро попали в жуткую давку. Петрович придвинулся поближе к журналисту, а Федора оттащило в сторону. Такой шанс упускать было нельзя.

– Станислав Владимирович, – вкрадчивым голосом произнес Куроедов, – между нами говоря, Сапожников, как руководитель, может подвести. Нет, парень, он, конечно, не плохой, но если ему под хвост попадет вожжа, тут уже держись.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился журналист.

– За нашими ребятками нужен глаз, да глаз, а Сапожников сам один из них. Нужен посерьезнее человек в руководители.

– Кого вы предлагаете? – деловито осведомился корреспондент.

– Себя! – выпалил Семен Петрович.

Журналист метнул оценивающий взгляд в собеседника и задумался. За то время, пока он думал, перед глазами парторга промелькнула вся его невзрачная жизнь. «Зря, я сказал прямо, – ругал сам себя парторг. – Нужно было как-то потоньше». Однако на тонкости не располагали обстоятельства. Да и времени не было. Журналист остановил серьезный взгляд на Петровиче.

– Паспорт у вас с собой?

– С собой! – с готовностью стукнул себе по карману парторг.

– Хорошо. Я поговорю с Николаичем.

Как сразу вольно задышалось. Как сразу захотелось жить. И преимущественно, с американками. Куроедов хотел добавить, что если число уже согласовано, то можно отчислить одного из группы, самого морально неустойчивого. И он даже знает, кого. Однако не успел. Народ неожиданно схлынул из вагона, освободив сидячие места, и к ним подсел Сапожников.

Через десять минут троица ступила на ступени крыльца Сельскохозяйственного министерства. Прибывшие вошли в просторный вестибюль, и журналист, попросив товарищей подождать, взял у парторга паспорт и нырнул мимо охранника внутрь, показав ему какое-то удостоверение.

Журналиста не было ровно пятьдесят две минуты. За это Петрович может ручаться, поскольку он засек время. За эти пятьдесят две минуту он понял, что больше не сможет жить без Америки. Он нервничал, переживал, то и дело вскакивал с банкетки и, описав по вестибюлю круг, возвращался на место. Сапожников был более спокоен. За время ожидания он только четыре раза вышел на крыльцо покурить, а все остальные минуты с важным видом сидел на кожаной банкетке и, не мигая, смотрел в пол. На пятьдесят третьей минуте в вестибюль вышел журналист. Лицо его светилось.

– Ура! – воскликнул он с противоположного конца зала. – Все утверждены! Поздравляю!

– И я? – не поверил ушам парторг.

– И вы в качестве руководителя.

После крепких рукопожатий лицо журналиста снова сделалось озабоченным.

– В общем так: сейчас производится регистрация ваших паспортов. По времени это процедура продлится около часа. Езжайте на вокзал за остальными. К двенадцати подадут автобус. К этому времени уже все должны быть здесь с вещами.

– Будут, как штык! – радостно воскликнул парторг, все еще не веря своему счастью. – Мы сейчас с Федькой мигом!

Они еще по разу пожали журналисту руку и поспешно подались в сторону метро, так и не уточнив, куда в двенадцать повезет их автобус: в гостинцу, или сразу в международный аэропорт? «Наверное, сразу в аэропорт, – мелькнула задняя мысль, – раз с вещами…»

Приблизительно через час крыльцо министерства оккупировали шестьдесят деревенских мужиков с квадратными чемоданами. Из них, кто-то сидел на ступенях, кто-то на собственном чемодане, а кто-то с важным видом стоял наподобие статуи, скрестив на груди руки. И все поголовно курили, причем так смачно, что в здании на втором и третьем этажах закрыли окна, которые до той минуты были открытыми.

У крыльца остановилась черная «Волга». Из нее вышел важный человек в очках с дорогим портфелем в руках. Он удивленно осмотрел эту орду с баулами и спросил:

– Это еще что за табор?

Парторг приблизился к высокому начальству и с готовностью объяснил:

– Эта та самая группа товарищей, которая направляется на учебу в Америку.

– В Америку? – переспросил человек с портфелем, и лицо его выразило недоумение. Затем он, как будто о чем-то вспомнив, произнес: – Ах, да! В Америку. Ну-ну.

Человек, больше ни на кого не взглянув, поднялся на крыльцо и исчез в здании. Это был глава государственной агропромышленной политики СССР Всеволод Мураховский.

Через некоторое время к отъезжающим вышел журналист с пачкой паспортов. Раздав их приезжим, он деловито осведомил:

– Автобус будет через час. Не разбредаться! Кому нужно обменять валюту, давайте я обменяю!

– А сколько можно максимально? – заинтересовался Селедкин.

– Сколько хотите!

– Да ну? – не поверил мужик. – А если я хочу пятьсот рублей.

– Да хоть тысячу!

Селедкин без лишних слов расстегнул ширинку, сунул в нее руку по локоть и с серьезным видом извлек на свет шерстяную варежку, которая, судя по всему, была приколота к трусам булавкой. Он вытащил из варежки восемь сотен и протянул журналисту. Его примеру последовали остальные. Все как один полезли в потаенные места и принялись извлекать на свет Божий серьезные ассигнации. Потаенные места не блистали разнообразием: это трусы и носки. Только у Сапожникова заначка была в чемодане на самом дне.

Парторг смотрел на эту процедуру с некоторой завистью. У него одного денег было всего двадцать рублей. Да откуда он знал, что ему посчастливиться полететь в Америку: иначе бы выгреб из трехлитровой банки в погребе всю заначку, спрятанную от жены. «А ведь какие подлецы, – не переставал удивляться идеолог. – Все жалуются, что денег нет. А на мелкие расходы взяли чуть ли не по тысячи…»

Небрежно запихнув собранные деньги в сумку, журналист деловито произнес:

– Ну что, все запомнили, кто сколько дал? Список составлять не буду из-за нехватки времени. Сами разберетесь.

– Разберемся, Владимыч, не волнуйся! – ласково произнес Сапожников, который дал на обмен больше всех: тысячу четыреста рублей.

«Вот у него и займем валютки, – рассмеялся про себя идеолог. – А то слишком жирно будет для Федьки».

Журналист деловито зашел в здание, а Семен Петрович побежал на ближайший телеграф давать телеграмму. В этот же день в Коромысловку на имя председателя пришла телеграмма со следующим текстом. «Министр указал возглавить группу зпт улетаю Америку зпт партийным приветом зпт объясните жене тчк. Куроедов».

15

Под вечер, как и планировалось, баран был куплен, заколот, замочен и нанизан на самодельные шампуры. Купили барана в Баевке, что в нескольких километрах от Кузоватово. Это единственное село в районе, где местные жители держат баранов. Там же барана и закололи. Заколол, естественно, хозяин. Прямо на глазах у Толика с Шуриком. Оба парня побледнели и едва не пустились наутек. Но тут из дома вышла светловолосая очаровашка с синими глазами, шестнадцатилетняя дочь хозяина, и оба парня, приосанившись, взяли себя в руки. Вот каким образом красота спасла если не мир, то, во всяком случае, от позора.

Отрубив барану голову и слив в корыто кровь, хозяин ловко снял шкуру. Он привязал тушу к палке и отдал ребятам, чтобы им удобнее было тащить ее на плечах. Те расплатились, однако не спешили уходить, поглядывая на красивую девушку. Хозяин их медлительность расценил по-своему.

– А шкура остается мне. Таковы правила. Ну, если хотите, могу отдать вам голову.

Он поднял с земли отрубленную баранью голову и нанизал ее на палку со стороны Шурика. Тот от нее шарахнулся, но, уловив насмешливый взгляд девицы, бодро скомандовал:

– Ну что, Толян, поканали?

Парни вскинули палку с тушей на плечи и бодро взяли курс на центральную усадьбу. По мере того, как удалялась Баевка, бодрость ребят все более улетучивалась и ноги все чаще заплетались.

– А клевая была телка! Скажи? – подал голос Толян.

– Да, есть девушки в русских селениях, – мечтательно поддержал Шурик-Австралия, и снова встретился со стеклянным взглядом барана, голова которого находилось у него на расстоянии ладони.

Он судорожно вздохнул и отвернулся. Заметив это, Толик посоветовал закинуть голову в траву, но Шурик закинуть голову никак не мог, потому что выражение лица у барана было жалобным.