Тойво – значит надежда. Красный шиш

– Есть, предельная осторожность.

Пока Тойво «отлеживался» на даче, к нему несколько раз приходили люди из ОГПУ. Точнее, из какого-то особого шифровального отдела, пытались разузнать: где, с кем, когда? Ни Оскари, ни кто другой не могли ответить на их вопросы: где-то, с кем-то, когда-то. А об эстонце из института Мозга вообще не слышал никто.

Антикайнен взвесил все свои шансы и пришел к выводу, что, ну, его нафик этот особый шифровальный отдел! По выведанной у Вяхя тайной тропе контрабандистов он пошел в Финку. Младший Тойво имел настолько обширные знания о лесах карельского перешейка, что по памяти нарисовал для перехода схему передвижения: «сто шагов вперед, потом двести шагов назад, потом вправо до разлапистой ели, потом влево от разлапистой ели, потом период обхода советского пограничного патруля – час с четвертью, потом период обхода финского пограничного патруля – четверть с часом, потом по ручью, потом по реке, потом озером, ну, а потом уже морем». И все – ты в Аргентине. Ах, блин, промахнулся, в Суоми надо было! Ну, тогда все в обратном порядке, только вперед сто шагов делать не следует.

В общем, Тойво оделся, как типичное лесное чмо – то ли бортник, то ли смологон, то ли производитель понтикки – и пошел по ориентирам.

Бродил по лесам, бродил, наконец вышел к собакам. Собаки оказались пограничные, сидевшие в вольере и держащие нос по ветру. Он стоял против ветра, поэтому показал псам кукиш и пошел дальше. Ни животные, ни люди на страже рубежей его не унюхали.

Это не могло не придавать уверенности, поэтому Тойво по лесам дошел чуть ли не до Ловисы, чертыхнулся, сел на проходящий поезд и вернулся назад к Выборгу. За переживаниями от путешествия он совсем позабыл о других волнениях, его одолевающих уже не первую неделю. А когда вспомнил – было уже поздно.

Точнее, было уже рано – Лотта успела подняться с постели и начала готовить утренний кофе. Эх, прав оказался великолепный знаток психологии профессор Боткин. В чем он был прав – наверно, во всем. А профессор Малкин – оказался еще правее. Тойво, глядя в потолок съемной комнаты, по совету доктора выбросил из головы все мысли о своей несостоятельности. Жизнь должна брать свое!

Даже зеркало, куда он старательно строил рожи, не показала никакой ущербности, все мышцы, большие и малые, не давали повода усомниться в их функциональности.

Итак, можно было заключить: неприятные последствия странной и опасной ночи возле деревни Панисельга устранены. Жертвы имеются, но разрушений нет. Подлый Тынис обратился в прах, а раз нет тела – нет дела. Пускай Бокий со своими супчиками ищут его, вряд ли разыщут.

Все хорошо, да чего-то, как говорится, нехорошо.

– Я не знаю, когда теперь смогу выбраться к тебе, – сказал Тойво, смутно ощущая какую-то тоску. Все пока складывается, как нельзя лучше, вот только привидевшийся ему образ, где помимо его старого и молодой Лотты был еще кто-то знакомый, вызывал тревогу.

– Не грусти, милый, – ответила девушка. – Этот год как-нибудь доживем, а в следующем все будет совсем по другому.

– Синее море, белый песок и спокойное будущее, – улыбнулся он ей в ответ.

– У нас будет будущее, – также улыбнулась она.

Возвращаясь по старым следам в Советскую Россию, Тойво все повторял себе эти слова. С ними на душе было покойно. Он даже не занервничал, когда сбился с пути и обратно пришел к какому-то финскому хутору. Вспомнил, где мог совершить не тот поворот, и пошел в лес опять. А если бы не пошел, будущее было бы другим. И не было бы в этом будущем героя, красного финна Тойво Антикайнена, который всегда жил надеждой. Был бы просто Тойво Антикайнен, который бы жил обычной жизнью. И неизвестно, что оказалось бы лучше. Судьба, как известно, не допускает условностей.

Его ожидания, что мифический «шифровальный отдел» и институт Мозга в частности прекратят свои попытки найти его, оказались тщетны. Сразу же по возвращению в казармы несколько человек возникнут из ниоткуда, словно бы из-под плинтуса, и вежливо предложат пройти куда надо.

– Что, допрыгался, чухонская морда? – спросил один из них, вероятно, старший.

– Ага, допрыгался, – согласился Тойво и поехал с ними на Литейный проспект.

В отдельном кабинете с прикрученным к полу стулу посередине и столом под зарешеченном окном сидел Бокий собственной персоной. Конечно, пресловутый незыблемый, как гора Пик Коммунизма, стул был не для него. Антикайнен даже засомневался, было, что он был для него, потому что, едва они вошли и закрыли за собой дверь, как эта дверь тут же открылась и вошел прямой, как жердь, человек в распахнутой генеральской шинели. Человек это в два шага преодолел расстояние до середины комнаты, потом сел на стул и замер.

Тойво подумалось, что это Дзержинский – тот тоже любил в шинели ходить-бродить, грусть наводить – но быстро отбросил эту мысль. Человек был без головного убора и обладал настолько пронзительным взглядом, что по спине оживленно забегали мурашки, едва он вперил его в Антикайнена.

– Ничего не имеешь нам сказать? – спросил Бокий, поднимаясь со своего места.

– Спрашивайте, – пожал плечами Тойво.

– Как погиб эстонец? – змеиные зрачки товарища Глеба равнодушно уставились в глаза Антикайнена. Теперь он был под перекрестием двух взглядов, но мурашки, видимо, исчерпав заряд своей энергии, бегать перестали.

– Он сгорел, – ответил Тойво, даже не предпринимая попытку сказать неправду.

– Где?

– В деревне Панисельга.

– Что с оборудованием?

– Оплавилось, пришлось выбросить в ламбушку – не тащить же на себе хлам в Питер.

– Ты что-нибудь видел? – Бокий позволил себе слегка усмехнуться. Почему-то Антикайнену показалось, что для того не является секретом его мимолетное наблюдение за «дачной коммуной» в Кучино.

– Видел, – ответил он.

– Ну? – этот вопрос был адресован сидящему на стуле человеку в шинели.

– Без толку, – надтреснутым голосом ответил тот. – Он не удивляется, не паникует, не боится. Принимает вещи по очевидности, а не по тому, как это должно быть. Редкий образчик, но для нас – пустой материал. Он такой же.

Да это же профессор Бехтерев собственной персоной!

– Я лучше, господин профессор, – позволил себе реплику Тойво. – Я ни на кого не работаю. Я никому не служу.

– Вздор! – решительно сказал Бехтерев и порывисто встал на ноги. – Честь имею!

Не спрашиваясь разрешения, он вышел из кабинета.

– Вот ведь какой порывистый! – заметил Бокий. – Встает порывисто, присаживается – тоже порывисто, ложится – и то, наверно, порывисто.

– Как ветер, – заметил Антикайнен.

– Это как? – без особого, впрочем, интереса, спросил товарищ Глеб.

– Ну, ветер бывает порывистым.

Бокий встал из-за стола, прошелся по комнатке и подошел к зарешеченному окошку. Тойво сначала подумал, что он смотрит куда-то на улицу, но, приглядевшись, заметил, что тот просто стоит с закрытыми глазами.

– Итак, эстонец спекся, аппаратура разрушилась, сам ты видениями увлекся. Чего делать-то будем? – спросил, наконец, товарищ Глеб. – Да ты присаживайся!

Тойво занял стул, с которого только что сорвался Бехтерев, и стало ему очень неуютно. Оказывается, пока стоишь на ногах, и не замечаешь, что и стены давят, и потолок – тоже, и дышать здесь нечем. Все тут плохо, все пропитано горем и бедой. Тюрьма – символ государственности, также, как и те заведения, из которых в эти тюрьмы попадают. И люди, работающие здесь, точнее, конечно, у кого такое хобби – быть вертухаем, следователем, прокурором или даже судьей – злы. Они пытаются прикинуться безразличными государственными машинами, но на деле – это просто такой склад характера, такой образ жизни, такая ментальность. Это и есть злость. А дети их страдают за родителей своих. Уж таков ССП (общечеловеческий) – свод сволочных правил.

– В общем так, товарищ Антикайнен, – продолжил Бокий. – Коли ты будешь соваться в такие области бытия, куда тебе лезть не следует, я тебя уничтожу. Впрочем, есть другой вариант: все-таки соваться, но по согласованию со мной. По-моему, у нас уже как-то был подобный разговор.

Наступила пауза, и Тойво посчитал правильным что-то сказать.

– Был, – сказал он.

Товарищ Глеб постоял у окна, помолчал, потом достал из кармана согнутые в несколько раз листки бумаги и протянул их финну:

– Знакомо такое дело?

Антикайнен принял вырванные из тетради страницы и прочитал сделанные на них химическим карандашом каракули.

«Камень с пояса Вяйнемейнена, камень-Грааль, копит энергию, не физическую – психическую, передает ее в космос. Форма – яблоко. Цель – протобиблейская, противление новому влиянию, сохранению Сотворения».