Кайкки лоппи

– Короче так, Педя! Вместе с этим сонным идешь к себе в расположение и приносишь сюда в этот конверт семьдесят рублей. А также мои кроссовки и часы. Понял?

– Да где же я это все возьму? – начал, было, Федя, но Ромуальд его оборвал.

– Ты не дослушал, Педор! Добавишь еще пятьдесят рублей, как моральную компенсацию. А времени у тебя немного: десять минут. Не то у меня рука дрогнет, и горло у вашего Бэна ненароком перережется. Пошел!

Федор и другой парень-конвоир стремглав умчались куда-то, не забыв прикрыть за собой дверь. Ромуальд ослабил хватку настолько, чтобы струна чуть провисла. Душить Бэна насмерть он пока не собирался. Тот сипло втянул в себя воздух, продолжая, однако, стоять, как докладчик, опершись о трибуну.

– Ты, парень, совсем с ума сошел? – сказал один из сидевших, бледный, как полотно. Другой резко отвернулся к окну, и его стошнило.

– Я вам не разрешил разговаривать, – ответил Ромуальд и чуть встряхнул струной.

Все это время, минут пятнадцать, пока не прибежали взмыленные «конвоиры», в Ленинской комнате царила тишина. Вова Ленин и бородатые дядьки Маркс и, извините, Энгельс продолжали глубокомысленно пялиться на противоположную стенку. С далекой улицы Калинина слышались гудки автомобилей – кто-то общался на уровне египетских таксистов.

– Надо же, – сказал Ромуальд. – А я думал, вы за ментами побежали.

– Да ты что! – оскорбился круглый.

– Вот твои кроссовки, – произнес «сонный». – Все равно они никому не подошли!

Действительно, размер ноги у Ромуальда был недетский. А эта дефицитная обувь была куплена мамой «на вырост». Итого получался сорок пятый калибр, простите – размер.

– Часов мы не нашли, но возьми у Бэна – его «Ракета» лучше твоих вшивых «Электроников», – добавил он же.

– Сними! – приказал Ромуальд.

«Сонный» отстегнул с руки Бэна часы, тот даже не поморщился, наслаждаясь каждым глотком воздуха.

– Ну, а теперь – получка! – известил Ромуальд. – При мне пересчитываешь и кладешь в конверт. Усек?

Сто двадцать рублей красными и фиолетовыми купюрами упокоились в бумажном кошельке.

– Все, – произнес Федя. – Мы в расчете.

Ромуальд согласно кивнул головой, свободной правой рукой вытащил из-под курсантского ремня длинную тонкую заточенную спицу с удобной рукоятью, как у штопора, и резко всадил ее в крышку стола.

– Почти в расчете, – сказал он, а Бэн простонал букву «А», потому что спица воткнулась в имитатор дерева сквозь его любимую ладонь.

Все опять удивились, но Ромуальд не решился больше проводить время в столь торжественном зале. Сдернув струну с шеи морщившегося Бэна, он взмахнул ею, как цепом, и приложился гирькой по скуле «сонного». Тот почему-то упал под ноги к Феде. Но и Федя недолго оставался на ногах – Ромуальд всем своим сорок пятым калибром зарядил ему под живот. Сидевшего парня снова стошнило.

Потом было просто: струна вернулась в рояль, часы – на руку, кроссовки в рундук. Ромуальд разделся и лег спать. Его трясло нервной дрожью так, что он боялся привлечь внимание своих товарищей – еще чего не так подумают! Он даже почувствовал некоторое облегчение, когда часов в двенадцать ночи дверь к ним в кубрик открылась и чей-то голос произнес:

– Эй, парни, есть среди вас Карасиков? Карасиков, на выход!

Ромуальд вздохнул и сел в кровати.

– Сейчас выйду, – сказал он.

4

Дневальный, совсем незнакомый однокурсник-механик, смотрел без любопытства.

– Пошли, Карасиков, там тебя армейцы спрашивают, – сказал он.

Армейцами были те курсанты, что имели незадачу поступить в «речку» уже после армии. Их было не так уж и много, командный состав их всячески берег и оберегал от повседневных казарменных прелестей: выход в город для них был свободным, в наряды они не заступали. Короче, только учись, товарищ! А вот с этим обстояло похуже. Несмотря на свой уверенный и серьезный внешний вид, учеба давалась со скрипом. Особенно ненавистный английский язык.

Ромуальд шел за дневальным и прислушивался к своим ощущениям: наличествовало все, кроме, разве что, любви и страха. Любить пока было некого, а бояться не хотелось. Стыд почему-то мучил больше всего. Не привык он быть в центре событий, даже такого мелкого местного масштаба. Хотелось одиночества, или маминого участия.

В каптерке приглушенно звучала музыка. Ромуальд узнал модный “Savage”. «Празднуют, что ли?» – подумалось ему, и он вошел в дверь, повинуясь молчаливому жесту дневального.

Три человека за маленьким столиком действительно отмечали наступление общегосударственного праздника. Братская могила килек в томате, вываленная на тарелку, нарезанный плавленый сырок «Дружба», явно домашние маринованные грибы и хлеб – стол богат по меркам талонного обеспечения населения пищей. Алкоголя видно не было, но это не значило абсолютно ничего. Чуть подальше от стола сидели Бэн с перебинтованной рукой и «сонный» курсант с бессмысленными глазами.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал Ромуальд. – Поздравляю вас с наступающим праздником.

Трое армейцев подавили улыбки, переглядываясь друг с другом.

– И вас тоже, – сказал один из них.

Бэн ничего не ответил, только глянул, как смотрят в революционных пьесах молодые большевики на царских полицейских сатрапов. «Сонный» лишь вздохнул.

– Присаживайся, парень, – указал небрежным жестом на свободную табуретку один из армейцев. Ромуальд вспомнил, что его зовут Леха, но товарищи кличут «Сидор».

– Вот стало быть, ты какой, – добавил другой и повернулся к приятелям. – Большой мальчишка.

– Как звать-то тебя воин? – это уже третий, самый важный и усатый.

– Ромуальд, – представился он и присел на предложенное место.

Бэн фыркнул и что-то сквозь зубы проговорил. Выругался, наверно. «Сонный» снова тяжело, по-коровьи, вздохнул.

– Не, это очень забубенно, – сказал усатый. – Как пацаны во дворе звали?

– Карасем, – пожал плечами Ромуальд.

Все засмеялись, даже Бэн. Только его приятель вновь никак не отреагировал. Сидел и рассматривал нормы довольствия курсантов на противоположной стене.

– Тоже не подходит, – покачал головой усатый. – Не очень почетно по-флотски. Надо что-то придумать.

– Будешь Кромом, – резко выдохнул Сидор.

Все даже вздрогнули и начали тревожно озираться.

– Переведи! – предложил второй армеец.

– Ну, Карасиков Ромуальд если сложить вместе, получится Кром.

– Как батарейка «Крона», – сказал усатый. – Согласен?

– Ладно, – кивнул Ромуальд, ничего обидного он в этом не замечал.