Тойво – значит надежда. Красный шиш

– По вагонам! – эхом откликнулись командиры рот, и их поддержали взводные и командиры отделений.

Курсанты, впустив с собой клубы пара и морозного воздуха, уселись по своим местам. Ну, его в пень, такие стоянки, где можно, того и гляди, отморозить все свои достоинства!

«А ведь они совсем не думают, что уже через несколько часов, не наступит и рассвет, как придется бежать по такому холоду неизвестно куда и неизвестно сколько по времени», – подумал, глядя на своих подчиненных, Антикайнен. – «Моя авантюра будет осуществлена при помощи этих молодых парней. Все мы сойдем с поезда, но все ли, наступит момент, залезем потом в него обратно?»

Он собрал подле себя командирский состав и вскрыл конверт с сургучом и надписями «Весьма секретно», «Обязательно к выполнению», «Оплата при получении» и еще от руки: «Быстро. Срочно. Верно. Точно».

Прочитав содержимое приказа, подписанное Седякиным, Тойво не решился читать вслух, а просто передал бумагу своему заместителю Оскари. Тот прочитал, несколько раз перевернул бумагу, будто надеясь увидеть что-то на оборотной стороне, хмыкнул, сказал «все понятно», и передал листок Каръялайнену.

У командира второй роты чтение не задалось: он шевелил губами, проводил пальцем по строчкам, но смысл от него ускользал. Наконец, отчаявшись ждать, командир первой роты Хейконен спросил:

– Чего непонятно, балда?

– Если мы будем уничтожать все группы противника, как же мы выясним месторасположение руководящих органов? Какие у них могут быть органы: руки, ноги, еще один орган. Их уничтожать – отрезать, что ли? И, вообще, какая разница, каким органом они руководят?

Собравшиеся переглянулись между собой.

– В общем, выполняй приказы, береги своих бойцов и уничтожай лахтарит, – сказал Антикайнен. – Понял?

– Хорошо, – согласился тот. – Всех убью, один останусь. Надо будет органы отрезать – ты мне только скажи, какой именно.

Тойво вздохнул: Каръялайнен до революции работал помощником мясника в лавке в Коувале. Он и был в прошлой жизни настоящим лахтари[17 - Мясник.] по профессии.

Наконец, все прочитали приказ и уставились на Антикайнена, словно тот должен был вынести свое резюме. Тому ничего другого не оставалось, как произнести речь.

– Дорогие товарищи командиры, – встав с места, начал он, пытаясь уловить хоть какую-нибудь волшебную мысль, которая была скрыта в послании Седякина. – Нам оказана великая честь партии и правительства, которые сделали из нас диверсантов. Задача трудная, но я бы не сказал – невыполнимая. Беляков мы будем отстреливать по мере их поступления. Также следует обратить внимание на то, что надо брать пленных, а особенно командный состав. Пусть они нам все расскажут. А иначе с ними поработает сам товарищ Каръялайнен.

Командир второй роты важно кивнул в согласии и оглядел своих товарищей. Все, кроме Кумпу, поежились под его взглядом.

– Особое внимание прошу обратить на обувь и одежду под обувь, а также лыжный инвентарь у товарищей бойцов, – продолжал Тойво. – Никаких портянок, только две пары носков в валенки: хлопчатобумажные снизу и шерстяные сверху. Менять их со свежими при первой возможности стирки. О чистоте и сохранности вверенного оружия я уже и не говорю. По порядку передвижения все остается прежним, как отрабатывалось: впереди «лоси», за ними все остальные. «Лосям» стараться избегать крутых и затяжных спусков. Ну, а подъемы могут быть разными. Авангард, который будут налегке, всегда должен помнить, что следующие за ними – нагружены, как лошади. И все командиры должны осознавать, что к привалу все будут уставшие, как собаки. Диверсант – это не право, это обязанность. Звучит гордо?

Все переглянулись,а Оскари сказал, словно выражая общественное мнение:

– Да, вообще-то, не очень. Даже преступно как-то.

Эх, кабы простодушный и прямолинейный Кумпу знал, насколько это действительно преступно! Тойво загрустил, потому что на самом деле главный преступник – это он сам. Корысти ради втравил товарищей в авантюру, поставил их жизни под угрозу, словом, нет ему прощения. Но и назад сдавать уже поздно.

Командиры увидели перемену настроения Антикайнена и попытались как-то скрасить это дело.

– Ничего! Побьем белофиннов за здорово живешь! – сказал Матти.

– Давно уже хотелось свести с лахтарит счеты! – поддержал Каръялайнен.

– Дело принципа: или мы, или они. Территория-то наша, как бы! – рубанул рукой по воздуху Хейконен.

– Если надо – умрем за дело рабочего класса! – подтвердил Лейно. – Диверсанты мы или нет!

– Ша! – возразил ему Антикайнен. – Если ты умрешь, он умрет, другие умрут – кто же тогда дело рабочего класса будет делать? Сам рабочий класс к этим делам не приучен. У него и оружие – булыжник, и живет он от зарплаты до зарплаты. Такие вот дела! А мы – диверсанты! Нам надо выжить любой ценой и победить!

Он оглядел своих товарищей, притихших от слов, энергично произнесенных их командиром. Эмоции захлестывали Тойво. Хотелось сделать что-то великое, чтобы не было стыдно.

– Слушай мой первый боевой приказ! Приказываю всем оставаться в живых, и не умирать даже в крайнем случае. Вот так, товарищи диверсанты! Только жить!

7. Красные шиши.

С рассветом 7 января, когда все ортодоксы начинали Празднество Рождества, на станции Массельгской было людно. Сто семьдесят крепких поджарых парней, выгрузившись из вагонов только что подошедшего поезда, деловито облачались в ватные штаны, полушубки и напяливали поверх всего этого белые маскировочные халаты. У каждого была своя пара лыж, воткнутая в снег и ожидающая, когда ее пустят в дело.

Мороз трещал, пар от дыхания клубился, луна оделась мутно-желтыми кольцами, звезды подмигивали. Ни одной собаки, ни одного человека, только дежурный по станции пытался разглядеть что-то сквозь промерзшее, покрытое толстым слоем изморози, стекло. Информацию он, конечно, получил, но получил только-только, едва успел вбежать в дежурку, отсемафорив перед этим красным огнем приближающемуся локомотиву. Машинист, сдвинув боковое стекло кабины поезда, высунул большую металлическую рамку, которую дежурный и подцепил положенным для такого дела деревянным кием. Уже суетливо вбежав в свое помещение, он вытащил из полой ручки, приделанной к этой рамке, свернутый в трубку листок бумаги.

Требовалась секретность, не требовалось проверки документов военизированной охраной станции, и, вообще, как будто ничего и не было. Прицепные вагоны, в котором ехали сходящие на полузанесенный снегом перрон люди, пойдут дальше. Для отправления состава ждать разрешения главного из сошедших по фамилии Антикайнен.

Дежурный по станции кивнул начальнику караула, который озабоченно готовился вместе со своими бойцами выйти на мороз с проверкой документов.

– Читай, Фома, – сказал он. – Сиди и кури бамбук – без нас разберутся.

– Мало ли что в твоих бумажках пишут! – ворчливо заметил малограмотный начальник караула.

– Ох и Фома ты неверующий! – ухмыльнулся дежурный. – Иди, иди, получи мандатом по башке, а я тут посижу до особого распоряжения.

Тот, однако, на улицу не пошел, махнул рукой и скомандовал своим бойцам «вольно».

Вместе с клубами пара вошел в дежурку с корзиной дров истопник.

– Шиши приехали, – сказал он и потряс рукой бороду, сбивая намерзшие сосульки.

– Какие шиши? – удивился Фома.

– Финские – какие еще, – ответил истопник. – Только, наверно, красные. А вот и главный шиш.

В помещение вошел Тойво, услышавший последнюю фразу. Она его позабавила. Действительно, «красный шиш» звучит лучше, чем какой-то «диверсант».

– Здравствуйте всем, – сказал он. – Мне дежурному представиться.

– Я дежурный, – сказал дежурный. – С Рождеством!

– И вас с праздником. Моя фамилия Антикайнен.

Главный на это утро станционный смотритель сверился с полученным листком бумаги. Сверившись, кивнул.

– Жду ваших распоряжений, – сказал он.

– Мне нужен хорошо ориентирующийся в этих местах человек, – скорбным голосом произнес Тойво.

– Зачем это? – вскинул брови находящийся неподалеку Фома. Истопник вздрогнул и как-то съежился.

– Не переживай, с собой идти не заставим, – уже обращаясь к нему, все тем же тоном сказал Антикайнен. – Всего лишь пара вопросов. Наедине.

– Можно мне поприсутствовать? – вмешался начальник караула. Как большинство малограмотных людей, вдруг оказавшись самым незначительным, но начальником, он считал себя пупом Земли.