Кайкки лоппи

– А это – что? – дед похлопал ладошкой по твердой суше.

– Это – порт Выборг.

– Ну, ладно, – Сидоров с трудом поднялся на ноги. – Когда будет океан – сообщи мне.

Дед с мастером действительно передрались между собой со свойственной им обоим сноровкой. Толя-Нос постарался ногтями расцарапать противнику все лицо, тот же ничего лучшего не придумал, как впился ртом в его шею за ухом. Но к тому времени в наличии у старшего механика Сидорова был один единственный видимый зуб, которым прокусить задубевшую капитанскую кожу было невозможно. В конце концов, не вампиром же был бывший рыбак! Поэтому, оторвав от себя присосавшегося деда, Толя-Нос обзавелся шикарным засосом. «Как его теперь домой бабка пустит?» – сокрушались моряки. – «С такой-то любовной печатью!»

Но капитан не стеснялся нисколько, заметив скошенные на собственную шею глаза лоцмана, стивидора или представителя портовых властей, он нарочно поворачивался удобным для созерцания боком. Те почему-то начинали подозревать судового монстра – повара Ларису, дурнели глазами и старались исчезнуть как можно быстрее.

Электромеханик, ухаживающий за Ларисой, даже как-то возмутился главарю Таллиннских грузчиков, когда тот недвусмысленно пошутил. Но главная черта «электрического человека» была та, что никто никогда не понимал, о чем тот говорит.

– Азызы, базызы, – говорил он и изо рта у него разлетались крошки.

Ромуальд подозревал, что он постоянно ест печенья, черпая в них силу для получения благоволения такой дамы, как Лариса.

А еще электромеханик имел свойство быть всегда и везде. Идет Ромуальд прибирать судовую баню-сауну, открывает дверь в парилку – а там уже сидит в позе мыслителя «азызы-базызы». В одежде и с отвертками в нагрудных карманах. Чего там делал? В тот же миг третий механик заходит в помещение аварийного дизель-генератора, – а ему навстречу с озабоченным видом электришен. Боцман ждет, чтобы попасть в туалет, ставит ноги крестиком, дышит, как роженица. Дверь открывается – электромеханик строго смотрит и выходит, как Наполеон с Ватерлоо. Ромуальду, боцману и третьему инженеру остается только переглядываться и пожимать плечами.

Однажды утром Лариса тяжелой походкой с игривым выражением на опухшей ото сна роже вышла, вдруг, из каюты штурмана Назара. Электромеханик был тут как тут, взвился, запрыгал на месте, и устремился к тому в нумера. Третьего штурмана после окончания вечерней вахты принесли в каюту на руках. Вместо пароходского стукача второго штурмана, бывшего некогда помполитом, приехал скромный карельский парень Вова, добрый и компанейский чувак. До трех часов ночи они совместно радовались сотрудничеству, потом Назара торжественно вынесла могучая повариха и уложила в люлю.

Штурман пришел в себя от того, что его за плечи тряс беснующийся, брызгающийся крошками изо рта электромеханик. Последнее, что он помнил – эта рубка и трясущий бородой Вова, а тут такое непотребство. Слов, как обычно, разобрать не было никакой возможности, но электромеханик всеми своими сто сорок пятью сантиметрами роста выражал крайнюю степень недовольства и решительность идти до конца. Назар тяжело вздохнул, с минуту понаблюдал, как от его перегара сворачивается краска на иллюминаторе, потом поднял непрошенного гостя за шиворот и выбросил за порог. Как ни странно, электромеханик сразу успокоился, даже запел под нос себе песню на незнакомом языке и убежал.

С той поры получалось, что каждый день кто-нибудь просто обязан был пнуть, толкнуть, пихнуть, наградить подзатыльником электромеханика. Тогда тот успокаивался и переставал на целые сутки кидаться на людей.

8

Когда до конца практики оставался всего месяц, Ромуальда охватила неясная тревога. Казалось бы, большая часть срока завершена, можно ждать возвращения домой, но каждый день тоскливой безнадежностью глядел в иллюминатор его каюты. «Вермишель» должна была через неделю вернуться в очередной раз в родной порт, зависнуть там дней на пять, а потом с последним караваном двинуться вниз по Волге на Черное море, где и суждено было работать всю зиму. К середине ноября уже надо было возвращаться в училище, чтобы оттянуть последний год. «Все хорошо, да что-то нехорошо», – писал детям Гайдар, так же чувствовал себя и Ромуальд.

Началось с того, что он подрался на баке с боцманом. Большой черный парень, всегда и всем недовольный, не умеющий спокойно разговаривать, вдруг показался невыносим.

– Слушай, босс, у тебя папа, мама есть? – спросил вдруг Ромуальд после очередной порции криков и ругательств.

– Тебе какое дело? – набычился тот и подошел вплотную.

Это было уже угрожающе, но Ромуальд не захотел отступать.

– Почему ты такой злой, как собака? – продолжил он, не сомневаясь, что эта реплика «Василия Алибабаевича» не будет воспринята, как шутка из фильма.

Боцман не стал больше разговаривать. Он с перекошенным от ярости лицом начал бить с обеих рук.

«Раз, два, три», – считал Ромуальд про себя, ставя локти под удары в корпус справа и слева. Не успел он подумать, что сейчас пойдет боковой в голову, как тело само присело. Тяжелый кулак пролетел над самой макушкой. Но босс не удивился, что не попал. Когда-то в детстве он, видимо, занимался боксом, отрабатывал серии, поэтому вновь вернулся к тому, с чего начал.

«Раз, два, три», – считал Ромуальд, снова присел. В третий раз заниматься подсчетами он не стал. Правой ногой он со всех сил ткнул боцмана всей ступней в живот. Пятка пришлась как раз на пуговицы ширинки. Тот закричал, как подстреленный заяц и резко присел, ухватившись обеими руками за причинное место. Ромуальд снова ударил ногой, на этот раз сбоку по голове.

Когда он присел над лежащим на боку боссом, тот прохрипел:

– Убью!

Со рта у него шла кровь, глаза были полузакрыты. Но и в таком состоянии, доброты в его виде не прибавилось. Ромуальд выхватил у него из ременных ножен боцманский нож и протянул ручкой вперед.

– Давай, – предложил он.

Боцман только отвернулся. До самого своего дембеля они больше не перекинулись и одной фразой, даже ругательной.

В Питере удалось сходить на берег, чтобы позвонить. Мама ответила сразу же, будто ждала звонка. Они чуть поговорили, но Ромуальд чувствовал, что-то не так.

– Что случилось, мама? – спросил он.

Мать немного помолчала, словно не зная, с чего начать. Наконец, она произнесла:

– А ты не получал мою телеграмму?

– Мама, что случилось? Какая телеграмма?

– Папы больше нет, Ромка, – сказала она, но смысл слов до Ромуальда дошел не тотчас. Дыхание сразу перехватило, но веры все же не было. Как же так, весной он видел его живым, все было если и не хорошо, то вполне нормально.

Надо было что-то сказать, но в голову ничего не приходило. Люди, одетые по-осеннему уныло, брели по своим делам, на деревьях, как тревожные флаги карантина, кое-где болтались отдельные листочки. Летящие по небу клочья серых облаков вызывали отвращение. «А где же моя осень, где эта чистота и предвкушение снега?» – внезапно подумалось ему.

– Уже семь дней, как похоронили, – донеслось до его слуха из телефонной трубки.

– Он умер? – наконец, Ромуальду удалось выдавить из себя некоторые звуки, не самые разумные, конечно, но мать его поняла.

– Он погиб, Ромка, – ответила она.

На пароход Ромуальд вернулся, шагая, как автомат: вот он звонил с главного почтамта на Дворцовой площади – а вот уже поднимается на судно, пришвартованное на набережной Лейтенанта Шмидта.

На второй палубе помимо капитана, деда и третьего штурмана жил еще начальник радиостанции. Тогда они еще не были сокращены за ненадобностью, в основном, являя собой очень сложных людей, потому что владели всей информацией.

Вот к нему и направился Ромуальд, едва сбросив куртку. Когда постучался в дверь, ее открыл невысокий человек, неосознаваемым образом отличавшийся от всех карел, северян, да и русских, впрочем. Он, увидев, кто к нему пришел, моментально изменил выражение лица с отзывчивого на раздражительное. Видимо, понимая, что стучаться к нему могут лишь самые вышестоящие начальники, то есть капитан и только капитан, а тут – какой-то матрос-практикант.

– Чего надо? – вопрос раздался, как шипение потревоженной змеи.

– Мне была больше недели назад телеграмма? – спросил Ромуальд.

– Да ты кто такой? – взвился вдруг радист. – Какое право имеешь обращаться ко мне? Наберут на флот карасей!

Последнее предложение было явно лишним.

– Как ты меня назвал? – невинно поинтересовался Ромуальд, хотя в глубине души у него уже открылся клапан, выпускавший багровую ярость на волю.

– Пошел отсюда! – заорал начальник радиостанции. – Будет еще всякий карась мне тыкать!

– Ага, – сказал Ромуальд. – Буду!

Резко схватив левой рукой за воротник, правой за пояс, он напряг руки, одновременно чуть приседая. Поднять тяжелого татарина ему не вышло, но толкнуть удалось знатно. Пока тот кривил в бешенстве рот, он уже мчался спиной вперед, едва касаясь палубы ступнями, прямо к трапу вниз, на первую палубу. Радист взмахнул ногами, перевалившись через блестящие перильца, и рухнул на ступеньки. Так, конечно, в голливудских фильмах ломают шеи, но на советском флоте падают без сильного ущерба и с больших высот. Например, с капитанского кресла.

Раздосадованный и все еще взбешенный начальник радиостанции бросился в бой, едва поднявшись со ступенек. Теперь Ромуальд проводил серию: три в корпус, четвертый в голову. Кто их растащил, было непонятно. Скорее всего, Лариса, которую сначала очень удивил выпавший чуть ли не под ее ноги радист.

Ромуальда загнали в каюту, он и не очень противился. Зато начальник радиостанции устроил представление: он в бешенстве рвал на себе одежду и орал на неизвестном языке, изображая, как сильно он негодует. Впрочем, со сломанной ключицей много не навоюешь, его спеленали и отправили в ближайший травмпункт поставить тугую повязку и получить дозу успокоительной глюкозы в задницу. Диагноз – падение с лестницы.