Тойво – значит надежда. Красный шиш

Лейно приблизился и присмотрелся.

– Ах, ты ж паскуда! – ласково произнес он. – Измывается над советскими деньгами миллионного достоинства. Ну, погоди!

Конечно, достоинство было мнимым, оно легче ассоциировалось со словом «инфляция». Однако таковое положение было проходящим, в Советской России уже начали выпускать нормальные деньги: червонцы, полтинники и сотки. Лейно извлек из кармана банкноту в одну финскую марку выпуска 1918 года, которую пытался в свое время тиражировать Совет народных уполномоченных Финляндии с лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

– На-ко, подивись! – он дал бумажку глухонемому. – Попляши еще.

Тот схватил деньгу и начал ее целовать, пуская слюну на подбородок, явно не замечая, что это не буржуазная марка.

Лейно чуть не стошнило выпитым кофе, двое других бойцов тоже поспешно отвернулись от такого непотребства. Они поспешили по своим следам к отряду.

Деревню уже обложили со всех сторон. Боевые посты очень приободрились, когда им сообщили, что эту ночь можно будет провести в комфортном тепле под крышей. Теперь оставалось порадовать остальных красных шишей.

Когда Оскари сотоварищи вышли к месту основной дислокации отряда, то увидели странную и даже жуткую картину: почти все красноармейцы недвижимо стояли, упершись в лыжные палки, словно заснеженные статуи. Если бы не пар от дыхания, можно было бы предположить, что все люди замерзли нахрен.

Ночевка в полевых условиях, а, точнее – в лесу зимой, еще не повод следующим днем чувствовать себя полным сил и энергии. Красные шиши спали стоя, как лошади.

Антикайнен тоже спал, что было удивительно: за весь этот поход он уже снискал себе репутацию железного человека, не ведающего усталости.

– Тойво, – тронул его за плечо Оскари.

– Да-да, – словно бы он просто стоял с закрытыми глазами, произнес тот. – Докладывай.

– Есть место для ночевки, будут бани, будет горячая пища, – сказал Хейконен. – Только одна загвоздочка: они пока считают нас белофиннами.

– Кто – они? – открыл глаза командир.

– Женщины и их глухонемые мужья, – объяснил Иоганн.

– Отлично, – со стоном выдохнул Тойво. – Глухонемые мужья – это отличный повод для беседы. С женщинами. Нам нужен этот отдых, так что разберемся по обстоятельствам.

17. Челки-озеро.

Пока будили прочих красных шишей, разведчики рассказали о своих впечатлениях после посещения Челки-озера. Чем тщательней они пытались составить картину, тем больше странностей открывалось им самим.

– Икон в горнице совсем нет, – сказал Хейконен, наконец, догадавшись, что его смутило. – Для деревни это нетипично.

– Зато зеркал много, – добавил Лейно. – Я бы сказал, что их с избытком.

– И мне кажется, что этой Лоухи глубоко безразлично, кто мы – красные или белые, – предположил Кумпу.

– Это ловушка, товарищи, – вступил в разговор Каръялайнен. – Нас хотят поймать, а потом съесть. Оттого и женщины там красивы, а мужчины – глухи и немы. Людоеды.

И убежал контролировать, как его рота выстраивается в походный маршевый порядок. Его проводили задумчивыми взглядами, и никто не решился ни опровергнуть, ни согласиться с его словами.

Название деревни предполагало что-то связанное с чертовщиной[59 - Cholko – на ливвиковском наречии то ли черт, то ли Пан и его команда.]. С другой стороны, если верить разведчикам, в доме стоял запах ладана, то есть, по определению, чертями там и не пахнет. Но также можно было предположить, что здесь когда-то оживленно клепали бочки[60 - Chokki – гвоздик, клепка, шпилька.]. Однако на бочках так не разживешься. Да еще имя у хозяйки – просто закачаешься!

Лоухи, Похъелы хозяйка,

Редкозубая старуха,

На дворе сама стояла;

Говорит слова такие:

"Из каких мужей ты будешь,

Из числа каких героев?

По пути ветров пришел ты,

По стезе саней воздушной,

И не лаяла собака,

Не брехал брехун косматый".[61 - Калевала, руна 10.]

Это про визит непрошеных гостей. Если обращаться к эпосу, то никого хозяйка не сожрала – не было такого в карельских обычаях.

– Зубы, – сказал Тойво. – У Лоухи зубы есть?

Разведчики переглянулись: в рот, вроде бы, никто к ней не заглядывал. Хотя, возможно, если бы женщина была какой-то щербатой, то это бы бросилось в глаза – вон она как все время улыбалась!

– Или вставные челюсти у нее, или с зубами все в порядке, – наконец, сказал Лейно. – А что?

– В общем, дорогие товарищи, поздравляю вас, да и нас всех, – ответил Антикайнен. – Это колдовская деревня. То есть, в ней живут колдуньи.

– И что это нам дает? – вполне буднично, будто посещение таких деревень – самая заурядность, спросил Кумпу.

– Да лишь то, что им действительно должно быть по барабану, какие мы – красные, или белые. Лишь бы их не трогали.

– А я бы такую тронул! – мечтательно сказал Лейно. – Если бы только она позволила!

В Карелии испокон веку обитали люди, в основном – женщины, которые каким-то загадочным образом могли творить чудеса: находить потерянные вещи, лечить разные заболевания, устранять непонятки, типа «отчего же мне так не везет!» и многое другое, с чем церкви всех конфессий боролись раньше и борются ныне не покладая рук.

Если же случался мужчина, наделенный такими способностями, то у него эта особенность организма развивалась настолько сильно, что пресловутые церкви всех конфессий, вздохнув в непонятной тоске, объявляли его «святым». Оно и понятно: мужчины-чудотворцы уходили от людей, делались отшельниками, и их главной заповедью становилось «не навреди». И Александр Свирский, и Герман Валаамский, и Арсений Коневецкий, и другой Герман – Рыпушкальский так ловко скрывались от мирской суеты, что их соотнесение с церковью было бы для них сюрпризом. Служили-то они Господу, никак не попам. Их и истребляли поэтому.

Обычно-то «святыми» объявлялись видные политические деятели, либо рьяные службисты по церковной линии. Они как раз чудеса делать не умели. Их и не истребляли поэтому.

Ну, а женщины-чудесницы могли быть как «не навреди», так и наоборот – «навреди». Последнее случалось достаточно редко, но все-таки имело место быть. Вредничали уже не женщины, а суки[62 - Об этом в моей книге «Не от мира сего».].

В каждой деревне должна была жить бабка-знахарка. Она могла быть, конечно, и не бабкой, но и не дедкой – это точно. Среди карелов существовало поверье: пока колдунья с зубами – она сильна, без зубов – она уже и не колдунья вовсе. То есть возраст «бабок» мог варьироваться от двадцати пяти лет и выше. Якобы колдовскую силу им передавали какие-то престарелые родственницы, которые без этого не могли помереть – хоть тресни. Ну, да – так оно и было. Только вот ума-разума с такой-то силищей приходилось набираться самостоятельно. Книг по колдовскому ремеслу не было, родственница уже скоренько преставилась, спросить не у кого.

Но мир не без добрых людей. Вот, например, в деревне Челки-озеро жила молодая красивая «бабка», которая брала в услужение молодых девушек. Вместе они делали вещи, а потом, решив, что достаточно, те расходились туда, откуда и приходили.

Местная Лоухи была, пожалуй, пореалистичнее в колдовском плане, нежели та, что занималась вредительством в эпосе «Калевала». У той и с зубами – проблемы, и явная политическая заинтересованность, а также ужасно сволочной характер. Сука, одним словом. То есть, не очень, чтобы колдунья. Вяйнемейнен ее и кинул с мельницей Сампо – «пестрой крышкой».

Тойво оглядел свое изнуренное войско и сказал командирам рот: