Тойво – значит надежда. Красный шиш

– Забудь, – сказал разведчик.

Для всех людей мест в избушках не хватало, но попеременный сон возле ракотулит и в теплых домиках все-таки предполагал необходимый отдых. Одолели они от Конец-острова всего-то восемнадцать километров, а до Кимасозера осталось в два раза больше. Чепуха, если представить уже пройденный путь! Или, как любил говорить покойный Матти Яскелайнен: «два полета томагавка».

Не стало лихого курсанта, боевика-шюцкоровца, любимца женщин и прекрасного товарища, и никто о нем больше не вспоминал. Будто блок какой-то на чувстве горя о навеки ушедшем друге, будто запрет на воспоминании о нем. На войне человек зачастую столько же думает о живых, сколько в обыденной жизни о мертвых.

Антикайнен был рад тому, что отряд сохранил свою боеспособность, потеряв всего трех бойцов. Раненных пока не было вообще, незначительные потертости, помороженные щеки и мочки ушей – не в счет. Конечно, комиссары «в пыльных шлемах»[79 - Строка из стихотворения Булата Окуджавы «Сентиментальный марш».] могут подвести под это свою идею: партия, правительство, Ленин. Но не было в группе красных шишей комиссара. Зато была подготовка, способность выживать в тяжелых условиях, чего удалось добиться за счет долгих тренировок, как в Интернациональной Школе красных командиров, так и до этого – в подразделениях шюцкора на Родине в прошлой жизни. А идея? Впрочем, она тоже была – отомстить буржуям-лахтарит за изгнание с родных мест, за разлуку с матерями и невестами. Подняться против их закона можно только в противостоянии, одобренном другим законом. И это, как ни странно, обнадеживало, черт побери.

Тойво не испытывал волнения по поводу того, что со дня на день ему придется сделать свой выбор. Уже давно он перестал тревожиться о судьбе денег, упрятанных простодушным Пааво Нурми. На все воля Господа – если уж суждено, что не найдется в тайнике ничего, значит, так тому и быть.

И волнений по поводу дезертирства он тоже не ощущал. Всегда бывают моменты, когда приходится выбирать между жизнью и принципом. Но что толку в принципах, если не можешь по ним жить?[80 - Слова героя Джеймса Спейдера из мыльной оперы «Черный список».]

Не прошло и двух часов, как на пост из леса с севера вышел заиндевевший лыжник. На оклик дозора он потребовал немедленно доставить его к командиру.

– Вообще-то, мне нужно было передать пакет курьеру, но раз вы уже здесь, то лучше самому командиру, – сказал он, этими словами несколько смутив караульных.

Однако те не стали ничего говорить, а сопроводили пришельца к командиру первой роты Хейконену.

– Товарищ командир, – сказал сопровождающий лыжника Ханнес Ярвимяки. – Тоби пакет.

– Не тоби, а – вам, – пошутил Иоганн.

– Нам ничего, а тоби – пакет, – в тон ему сказал Ханнес.

– Позвольте, господа, – возмутился пришелец. – Какие, к чертям собачьим, товарищи? Это шутка?

– Да какие уж тут шутки, – вздохнул Хейконен. – Ты – белый, мы – красные. Давай пакет, а то мы тебя мигом застрелим и после этого уйдем спать. Ходят тут всякие!

Белофинн побледнел, потом покраснел и задрожал, как липка. Хорошо, хоть в обморок не хлопнулся и медвежьей болезнью не заболел. Трясущейся рукой он передал Иоганну письмо под сургучной печатью и надписями «совершенно секретно» во всех мыслимых и немыслимых местах – например, через сгиб.

Ялмари Таккинен, он же – Илмарийнен, командующий военной операцией в Карелии, писал начальнику заставы в Конец-острове фельдфебелю Риута. Хейконен незамедлительно отнес пакет Антикайнену, где его торжественно и вскрыли.

«Любезный друг, фельдфебель Риута!» – писал командующий Таккинен. – «Как твои дела? У нас очень морозно. Рыба на озерах совершенно не ловится. Ей тоже холодно. Девушки носа на улицу не кажут. Сидят по домам и дуются, как мыши на крупу. Скучно и муторно. Спасаемся только баней и понтиккой после бани. Но скоро, если верить календарю, весна. Мы снова сможем гулять с тобой рука об руку в укромных березовых аллеях и кормить комаров некоторыми частями наших тел. Так что не грусти. Крепко целую. Твой Ялмари».

– Это все? – удивился Суси, когда Антикайнен прекратил чтение и оглядел свой штаб поверх письма.

– Тьфу, срамота, – скривился Кумпу.

– Еще в письме приписка имеется, – заметил Тойво. – Под буквами PS.

– Меньше всего интересует, что и чья там имеется при этом письме, – проворчал Каръялайнен.

«Смутные слухи о появлении около Ребол какой-то красной банды, вероятно – местной партизанской. Так ли это? На всякий случай для усиления вашего отряда из Кимасозера отправится подкрепление, которое прибудет в Конец-остров не позже, чем через двадцать четыре часа и шестнадцать минут после получения письма».

– Вот, значит, кто удрал из Конец-острова через Ровкулы в сторону Финки! – возмутился Суси. – Ну у них и дисциплина! И Таккинена не предупредил, и подкрепление подставил!

– Буржуи! – вздохнул гигант Кумпу.

Что же, ситуация складывалась не совсем прискорбно: в логове белофиннов в Кимасозере до сих пор не знают о рейде красных шишей. Отряд лахтарит, который будет отправлен на помощь Риута, тоже не в курсе. Стало быть, их можно встретить и обезвредить.

Посовещавшись, решили послать навстречу противнику боевую группу. Вряд ли белофинны пойдут каким-нибудь другим маршрутом, нежели проделал это курьер. Так что можно предположить место, где удобнее всего устроить засаду. Впереди пойдет знающий людиковский диалект курсант Рахияки, в задачу которого входило остановить продвижение лахтарит и заболтать их до смерти. Потом из леса выскочат, как черти из табакерок, парни из боевой группы и оставшихся в живых после соло Рахияки защекотят опять же до смерти. В общем, противника надо было взять живьем.

Не успел развеяться предутренний мрак, а отобранные для этого дела красноармейцы уже заняли позиции таким образом, чтобы в нужный момент им можно было легко выйти из-под укрытия деревьев и окружить врага. Представитель разговорного жанра по-людикковски принялся накатывать лыжню взад-вперед, чтобы не замерзнуть, и ему люто начали завидовать прочие красные шиши, для которых скрытность подразумевала относительную неподвижность. К счастью, долго ждать не пришлось.

Shapes of things before my eyes

Just teach me to despise

Will time make men more wise?

Here within my lonely frame

My eyes just hurt my brain

But will it seem the same?

Come tomorrow, will I be older?

Come tomorrow, may be a soldier

Come tomorrow, may I be bolder than today?[81 - Nazareth – Shape of things -] – горланил Рахияки.

Формы вещей перед моими глазами

Только учат меня презирать.

Сделает ли время людей мудрее?

Здесь в пределах моей одинокой оболочки

Мои глаза только ранят мои мозги

Но будет ли это казаться таким же?

Приходи завтра, буду я старее?

Приходи завтра, может, стану солдатом.

Приходи завтра, может, я стану смелее, чем сегодня?[82 - Перевод. Непоэтический.]

– Эй, – прилетел крик от застывших на повороте лыжников. – Ты чего орешь, как потерпевший?

Их насчитывалось всего десять человек, значит, расчет на численность подкрепления – не очень большую – оправдался. Красноармейцев было девять, считая и певца.

– Песню пою, – ответил Рахияки, не выказывая ни испуга, ни удивления. – А что? В такой холод только и петь. Пусть бы сам господин фельдфебель пошел и молчал!

Пришельцы держали винтовки наготове и приближаться не торопились, оглядываясь по сторонам.

– Выслан вам навстречу по приказу Риута, – поторопился сказать красноармеец. – Если вы и есть та подмога, а не грибники.