Тойво – значит надежда. Красный шиш

– ЗОЖ, товарищи! ЗОЖ,[96 - Здоровый образ жизни.] вашу мать!

Долго сомневались, как же поступить с племенным жеребцом господина майора. Конь по фамилии Яркко был слишком крут, чтобы его впрягать в сани с тягловыми лошадками. Лишь только обнаружив специальную попону против мороза и ледяного ветра, поняли, что его можно приобщить к трофеям и перегнать к железной дороге, потом погрузить в литерный вагон и доставить в Петрозаводск.

Так, в конце концов и вышло: Яркко ничего не оставалось, как отправиться жить в Советскую Россию, сначала – в Петрозаводск, а уж потом и в Питер. Там он пристрастился к конным бегам, стал своим жеребцом на ипподроме и неоднократно выигрывал самые разнообразные призы. В общем, жизнь у него удалась. А то пришлось бы прозябать под напыщенным ослом майором Таккиненом, и неизвестно, что бы из этого вышло!

Когда стемнело начались праздничные гуляния. Как бы ни были измотаны бойцы отряда Антикайнена, а душа их требовала праздника. В самом деле, они достигли намеченного пункта своего маршрута, основная задача решена, теперь можно было сосредоточиться на попутных целях.

Стопленные бани, богатый стол, перелитый по опустевшим флягам коньяк, вместо уже потраченного спирта, новая одежда взамен истрепавшейся, радушие местного населения – это и было праздником. Конечно, тешить себя иллюзиями, что красным шишам удастся удержать Кимасозеро в случае возвращение врага, безусловно – с изрядным подкреплением, не стоило. Но это может произойти не раньше, чем завтра, а того реальнее – послезавтра.

На подводы были загружены все боевые трофеи, включая и разобранные пушки. Также уложили съестные припасы, оставшиеся от праздничного стола, и все зимние вещи, каковые удалось обнаружить. Всякие крупы, мешки с макаронами и нижнее белье раздали местному населению. Больше, в принципе, в Кимасозере делать было нечего. Разве что выспаться и отдохнуть, чем красные шиши не преминули воспользоваться.

Только Тойво Антикайнен куда-то подевался. Вроде бы его «только что видел» каждый боец отряда, но толком сказать – где именно – не мог никто. Разве что Оскари Кумпу, который к ночи почему-то сделался мрачнее тучи.

Но Кумпу молчал, а донимать гиганта с расспросами никто не собирался. А потом и вовсе опрашивать друг друга сделалось недосуг: под утро занялось огнем двухэтажное здание правления. В него было снесено все, что не могли взять с собой красноармейцы и что нельзя было раздать местному населению по идейным и даже политическим соображениям.

Пламя споро охватило весь дом, взметнувшись факелом до самого неба. Кто-то слышал из него ужасный людской вопль, быстро прекратившийся, кто-то считал, что это огонь воет, поглощая свою пищу. Тушить дом никто не стал, разве что за ближайшими домами следили, чтобы пожар не перекинулся на них.

Собрав перед собой всех пленных, захваченных в ходе атаки на Кимасозеро, отряд Антикайнена выступил по обратному маршруту – в сторону Конец-острова. Белофинны протаптывали путь, затем шли красноармейцы, а уж потом тащились груженные трофеями обозы. Протоптанная дорога была нужна для последующего наступления регулярных частей Красной Армии.

Так решил Симо Суси. Что планировал командир осталось неизвестным – он так и не объявился. Сгинул Тойво Антикайнен, потерялся.

23. Куда подевался Тойво Антикайнен.

Тойво, одетый по последней зимней финской моде, спокойным прогулочным шагом катил на запад. За ним, как за ездовой собакой, тащился компактный тобогган. Удобные кожаные ремни, наподобие сбруи, опоясывали грудь, не стесняя движения, позволяя дышать полной грудью.

В санях за ним лежало продовольствие, остро отточенный топор, сверток со сменной одеждой, да кое-что из незаменимых в больших зимних переходах припасов.

С каждым толчком лыжных палок, с каждым лыжным прокатом настроение его, муторное и мрачное доселе, улучшалось. «А я дойду, дойду, дойду домой. Да по осенним лужам и по льду. Да по полям домой, домой, домой. Дойду домой»[97 - Ранняя песня «Любэ».], – крутилась в голове строчка из песни. Все осталось позади. Больше не надо принимать жестких и неприятных решений. Можно быть самим собой – и это, черт побери, очень значительное событие во всей его жизни.

Антикайнен боялся думать о будущем, и от событий прошлого он пока еще не совсем отошел. Правильнее всего было сосредоточиться на настоящем. А настоящее было таково: по лесу, минуя населенные пункты, достичь Нурмес, потом общественным транспортом в Йоэнсуу, откуда через Пухос следовало попасть в Иматру, а там – поездом до Выборга. Дело плевое, если оглядываться назад на пройденный от Масельги до Кимасозера путь. В общем, идти вперед, пока идется. Общественный транспорт – это, конечно, сказано сильно, но каким-то образом люди все-таки по Финляндии перемещаются! Не на оленьих же упряжках! Впрочем, и оленьи упряжки сгодятся.

Мороз начал спадать, зато стал подыматься ветер. Это и хорошо, и плохо. Хорошо то, что следы его лыж заметет. Плохо – как бы самому не попасть под замес. Теперь надеяться больше не на кого.

Когда стало ясно, что Кимасозеро окончательно пало, белофинны драпали поодиночке и группами, Тойво отправился к оврагу, где у одинокой осины незаметно выступал из земли корень, и постучался в дверь дома. Незаметно – потому что снегу намело по уши, ориентир полностью скрыло. Но другие дома стояли несколько поодаль, поэтому и без всяких корней было ясно: вот он – поворотный момент, вот оно – Сампо, иди и бери. Хотя возница Степан сказал, что хозяев маринуют перед казнью в темнице, но на всякий случай порядки нужно было соблюсти.

На стук никто не откликнулся, разве что из-под крыльца вышла кошка и, пощурившись на пришельца, начала тереться головой о ноги.

Двери в Карелии той поры в дома на замки не запирали. Прислонят лопату к двери – значит, никого нет, хозяева ушли и когда вернуться – неизвестно. Здесь же запорной лопаты не стояло, оно и понятно – людей под арест вывели, не до приличий.

Тойво открыл дверь в давно нетопленый дом и сказал:

– Ку-ку.

В ответ никто не прокукарекал. Только кошка, мелкими шагами просочившись в сени, призывно мяукнула: мол, открывай дверь в кухню, наливай немедленно молока, накладывай незамедлительно сметаны, положи безотлагательно вареной рыбы.

– Потерпи, братец, скоро твои хозяева вернутся, тогда накормят тебя, напоят и спать положат, – сказал он животному. Но эти слова не устроили кошку. Она начала громко и басовито мяукать, того и гляди какой-нибудь случайный прохожий услышит.

Антикайнен посмотрел в печь – там стоял холодец. Вероятно, суп морозом прихватило. Ножом отковыряв кусок студня, он положил его в деревянную плошку, стоявшую перед входной дверью.

– Грызи, приятель, коль голоден, – предложил он кошке.

Та старательно вынюхала еду на предмет съедобности, потом ухватилась обеими лапами и принялась вылизывать и кусать. Она стала похожа на какого-то хомяка-переростка.

– Приятного аппетита, – усмехнулся Антикайнен и осмотрелся в поисках кольца люка в подпол. Оно было на месте и легко подалось, открывая ступени вниз. Тут же лежал огарок свечи, так что Тойво не потратил лишнего времени, чтобы искать освещение.

– Ну, где там привет от Пааво Нурми? – спросил он подвал.

Ответом была тишина.

Конечно, все деньги от любопытных глаз и мышиных зубов должны были разместиться в ящике. И ящик должен быть где-то в малодоступном углу, чтоб хозяева о нем побыстрее забыли и не терзались понапрасну любопытством.

Тойво осмотрел все укромные места и под одноведерным чаном с крупной клюквой обнаружил то, что искал – надпись на крышке деревянного сундука «Отдать в руки моего друга Тойво Антикайнена». А также подпись «Гарри Гудини».

Он перенес в сторону клюкву и осмотрел ящик со всех сторон. Вероятно, его давно никто не трогал: паутиной был прихвачен угол от дна до крышки. Пыль, просочившаяся через половицы, тоже была устоявшейся. Даже чан с ягодой не оставил на ней следов – видимо, недавно его установили.

Смущало только то, что сундук покоился на каком-то приступке, возвышении, словно Пааво решил не ставить его на утрамбованную землю. Зачем? Дерево в подполе, где всегда держится примерно одинаковая температура, гниет медленно. Бочки с разносолами хранятся веками, и рассыпаются, если только поднять их наверх, на свежий воздух.

Ну, да ладно – время вопросов прошло. Настала пора ответов.

Отчего-то трудно было решиться отбить маленький и хлипкий замочек и поднять крышку. Пока он этого не сделал, он не предатель. Тойво передернулся, как бы в отвращении, когда это слово пришло ему на ум. «Предатель!» Он практически без потерь провел весь отряд курсантов Интернациональной школы заснеженными лесами, разгромил, опять же без потерь, штаб белофиннов. Три человека погибли, но остальные-то 134 живы и здоровы! Точнее, теперь их 133, потому что он уже не в счет. Он сейчас собьет замок и откроет крышку к своему безбедному будущему, где будут только он и Лотта. И счастье будет.

Антикайнен примерился к маленькому запору, который слетит после одного легкого удара молотком – или чем-то вместо молотка. Обязательно в подполе должна быть какая-то увесистая вещица, хотя бы камень-груз для соленой капусты.

Но крошечный замок неожиданно открылся сам собой, стоило только его коснуться. Вообще-то так быть не должно – если эта штука самоотпирающаяся, то какой смысл тогда ее вообще вешать?

Тойво снял замок, потускневший от времени и местами побитый ржой, несколько раз вдавливал дужку в секрет, несколько раз пальцами ее отжимал обратно. Сомнений быть не могло: кто-то когда-то давным давно уже выломал этот замок и потом поместил его обратно.

Следовательно, сундук уже вскрывался, иначе поломка запора не имела объяснения. А это значит только одно: он не будет предателем, потому что нет того, ради чего им становиться.

Антикайнен, разодрав заиндевелую паутину, поднял крышку и заглянул внутрь ящика. Потом зажмурился и еще раз заглянул. Потом опустил внутрь свечу и снова осмотрел содержимое сундука.

А что тут смотреть? Коли пусто, так и будет пусто. Разве что листок плотной бумаги, свернутый в трубочку, да еще притянутый ниткой к боковой стенке.

В ушах у Тойво раздался отвратительный хохот, словно бы злорадный и одновременно торжествующий. Он захлопнул крышку и, достав пистолет, быстро выбрался наверх. Кто смеялся? Никого в комнате не было. Только кошка догрызала оставшийся от замерзшего супа кусочек, держа его обеими лапами, как заяц держит морковку.

– Ты смеялся надо мной, братец? – спросил ее Антикайнен, но та только подмигнула ему одним глазом, продолжая свое дело.

– Кто здесь? – спросил Тойво пустоту.

«Гарри Гудини», – ответила она.

Гарри Гудини. Зачем Пааво Нурми так подписался? Ну, да, он увлекался фокусами-покусами, считал иллюзиониста-американца своим кумиром, но в этом случае, когда он оставлял ящик, должен был написать свое имя. Или он это не сделал намеренно?

Доверял свои родственникам, но не доверял человеческой слабости?

Тойво снова спустился вниз. Свеча почти догорела.

Гудини любил устраивать ящики с двойными днищами и двойными стенками, а также разного рода зеркалами. Антикайнен постучал по стенкам – те были обычные, в одну доску. Попробовал поднять сундук, чтобы простучать днище, но тот оказался наглухо прибит к своему постаменту длинными двухсотмиллиметровыми гвоздями. Интересно, из чего сделано это возвышение, раз в него так прочно входят гвозди?