Тойво – значит надежда. Красный шиш

Проснувшись в самый разгар ночи, Тойво прислушался к самому себе и ничего не услышал. Ни мышцы не болели, ни совесть не страдала, ни колебания не одолевали. Когда ничего в себе самом не слышишь – это хорошо. Это значит, можно жить дальше.

Он съездил со своими санями к приметной осине, перегрузил на них ящики с деньгами и, никем не замеченный, дошел до склада. Его никто не охранял, потому что все ценности, якобы уже были разобраны. Выяснив загодя у фельдшера Муйсина, где находится камфорный спирт, он разлил его по мензуркам. В горлышко каждой уложил наподобие фитиля хлопчатобумажную ветошь, разнес эти емкости из тонкого стекла по углам, к косякам дверей и тюкам с летним военным обмундированием и поджег.

Через некоторое время стекло, как неприспособленное к открытому огню, лопнет, спирт вытечет, возгорится и воспламенит все вокруг себя. Пожар заказывали?

Дом, конечно, было жалко – еще екатерининской постройки – но так пришлось бы поступить в любом случае. Разве кто-то озаботится устройством большого костра во дворе или на поле, когда есть гораздо более простые решения? Он просто ускорил процесс. Война все спишет.

Пожар разгорелся даже быстрее, чем Тойво это ожидал. Лопнули стекла в окнах и огонь с шипением взметнулся к крыше, разом со всех сторон. Нет ничего страшнее в стихиях, чем бушующий всепожирающий огонь. И нет ничего более завораживающего, чем пляска пламени. Человек просто не в состоянии отвести от него взгляд.

Бойцы из караула тоже были людьми, и ничто человеческое им было не чуждо, как бы к этому ни относился Устав караульной службы.

Огонь был ярок и освещал вокруг себя всю деревню. От этого за деревней делалось еще темнее. Красноармейцы дисциплинированно оставались на своих постах, только вот все их взоры были обращены на пожар.

А Тойво беспрепятственно выкатился к озеру Кимасу, и направил свои лыжи в сторону другого озера – Лувозера, чтобы там уже выбраться на берег и по лесу достичь Каменного озера. И все – дальше родная некогда страна Финляндия. О лыжном следе он не заботился вовсе – слишком много их тут осталось после поспешного бегства белофиннов.

Антикайнен надеялся, что боевой товарищ Оскари Кумпу правильно распорядится информацией, которую Тойво ему предоставил. Он должен понять, что не стоит распространяться ни о последнем разговоре с ним, ни, вообще, о встрече в бане.

Когда пожар стал затухать Антикайнен был уже далеко. Настолько далеко, что не узнал о сгоревшем на чердаке финском добровольце Анти Марьониеми. Несчастный парень в свое время настолько испугался внезапной стрельбы и атаки красных шишей, что забрался под крышу дома и там затаился. Он видел через слуховое окошко, что красноармейцы готовятся к тому, чтобы покинуть деревню, поэтому сдаваться не торопился. Ночью даже заснул, уверовавши в свою безопасность и скорое освобождение. Так и задохнулся во сне от дыма, так и запекся в свое ложе. Потом его сморщенный труп извлекут из-под обломков крыши вернувшиеся в Кимасозеро белофинны. А их политработники придумают леденящую кровь историю, как на пути в Конец-остров красноармейцы под руководством Тойво Антикайнена сожгут пленного Анти на костре – дрова кончились, вот они и стали топить кем попало.

Правильные инструкции дал командир перед своим дезертирством великану Оскари, да вот неправильно их пришлось исполнять.

Красные шиши вернулись в деревню Конец-остров, а там уже вовсю хозяйничают части войск южной колонны: топят печки и по домам сидят, костя и в хвост и в гриву чертову карельскую зиму, чертов карельский снег, чертов карельский мороз и чертовых чухонцев. У отряда курсантов Интернациональной школы по определенной причине не было комиссаров, зато в войсках их было преизрядно. Комиссары не умеют бегать на лыжах, они под другое заточены.

В ту же ночь, когда красные шиши расположились на ночлег, всех командиров поочередно начали таскать в политотдел.

– Где Антикайнен? – ласково сказал каждому толстый дядька во френче. – Убью, сволочь!

Суси в ответ пожал утомленными плечами: сгинул Тойво – может, что случилось. И потом добавил:

– Я сам тебя убью, шкура тыловая!

Дознаватель услышал подобные слова от всех командиров рот, взводов и отделений. «Да что они – сговорились, что ли?» – подумалось ему. – «Я же не шкура, у меня просто работа такая. Шкурная».

Командир батальона южной колонны, злобный татарин Гарифуллин в очках с тонкой оправой, очень скептически относился к лыжникам. Армия – это не баловство, это кавалерия, артиллерия и пехота. Так было испокон веков. Поэтому он не вполне доверял докладу начальника штаба Суси.

Но вот трофеи впечатляли.

– Сдайте их интендантской службе, – приказал он.

– Только командующему Седякину, или лицу его представляющему, – ответил Симо.

Гарифуллин как раз не был тем лицом ввиду разного рода бюрократических и должностных формальностей.

– Но мы же все – Красная Армия, – строго возразил он. – Или ты считаешь, что Седякин краснее?

– Я ничего не считаю, – деревянным голосом ответил Суси. – Я выполняю распоряжение.

Комбат только махнул рукой, поняв бессмысленность дальнейшего разговора.

– Пусть ЗамПоВоор расписку напишет, что принял во временное пользование с последующей передачей службе Седякина, – сказал он.

На улице разыгралась пурга, обещающая прекращение мороза, поэтому все принялись ее пережидать, оставив на потом принятие каких бы то ни было ответственных решений.

А Гарифуллин в это время издал приказ, исходя из которого бойцы Интернациональной школы поступали под его командование вплоть до иных распоряжений.

– Слушай, товарищ командир! – горячился по этому поводу Оскари. – Мы не твои солдаты. Мы курсанты, за содержание которых платит государство. Мы – красные шиши, которые со своей задачей справились.

Тонкие губы Гарифуллина вытянулись в линию, глаза сделались какого-то белого цвета.

– Товарищ солдат! Трусости я не потерплю! Для тебя государство – это я! Прикажу под пули идти – пойдете! Да что там пойдете – побежите! И как один умрете. И, вообще, если вы шиши – то идите на шиш! Распустились! Совсем субординацию забыли!

Через двое суток, когда метель стихла, отряд курсантов-лыжников по проторенной ранее дороге двинулся обратно в Кимасозеро. На этот раз идти было легко, потому что двигались налегке – позади шел обоз и, собственно, батальон. Регулярные войска категорически отказались одевать лыжи.

– Может, командира найдем, – проговорил Каръялайнен.

Но нашли еще несколько пожарищ, а также разбросанные повсеместно трупы овец, коров и свиней. Сами белофинны ушли, но скотину зарезали в качестве назидания. Живите, карелы, с Советами, авось не передохните. Что ж поделать – уж такая стратегия у любых освободителей, когда народ особо освобождаться не желает.

Гарифуллин кривил губы в брезгливой усмешке, заняв своим штабом тот же дом, где когда-то жил и столовался майор Таккинен. Он тоже был освободителем. Через некоторое время вслед за ними прибыли на санях отделение чекистов, которым суждено было восстанавливать социалистическую законность и выявлять оставшиеся очаги контрреволюции. Это были петрозаводские парни, однако ни на карельском языке, ни на финском не говорившие.

Среди них был «засланный казачок», который прирабатывал на ведомство Бокия. Этот приработок заключался лишь в том, чтобы в меру своей осведомленности знакомить с некоторыми персоналиями из чекистских разработок другого парня, рангом повыше. Поход Антикайнена был секретным, но, разузнав на месте, кто был командиром курсантов, и, самое важное – то, что этот командир бесследно сгинул, он воодушевился. Где-то в ориентировках эта фамилия ему уже встречалась.

Теперь дело было только за установлением телеграфного сообщения между этим участком карельского фронта и центром. Ну, не самим Центром, а так – центриком местного карело-финского пошиба.

Именно из-за отсутствия такого сообщения, ни Седякин, ни Инно не получали в полной мере информации о деятельности красных шишей. Разве что докладная записка Суси и прежние рапорты Антикайнена ушли вместе с регулярным армейским курьером. Теперь нужно было время, чтобы дождаться ответа.

– Нет у нас больше времени! – сказал комбат и заслал красных финнов в разведку.

Всего в 23 километрах от Кимасозера разведчики обнаружили большой отряд противника. Белофиннов было много, две-три сотни, а, может быть, этаким количеством не ограничивалось: враги были мобильны и передвигались по территории, собираясь вместе и тут же разделяясь на малочисленные группы. Они сместили свой фронт в западную Кондокскую волость, пытаясь удержать в своих руках дорогу, ведущую в деревню Вокнаволок.

Передовые части оккупантов из Кимасозера переместились в населенный пункт Барышнаволок, там засели, построили снежную оборону и принялись ждать весны. Также должен был вернуться командующий Илмарийнен, который с испугу чесанул от Антикайнена аж до разведцентра в Каяни. Но с возвращением он медлил.

И правильно сделал, потому что как только Гарифуллину стало известно, что в каком-то Барышнаволоке триста врагов, он немедленно позвал Суси и Кумпу, которые были главные среди курсантов после исчезновения Тойво.

– В общем, чухна белоглазая, ставлю вам задачу, – сказал он, поблескивая стеклами очков все в той же тонкой оправе. – Что хотите делайте, а братьев ваших из той деревни надо изгнать. Максимальное количество уничтожить, минимальное – взять в плен.

– Лахтарит нам не братья, – сказал Оскари.

– Значит, против атаки на Барышнаволок вы ничего не имеете. Вот и славненько. Тогда бейте эту буржуазную финскую сволочь. Можете идти.

Суси, не успевший и рта открыть, со злости развернулся через правое плечо и пошел прочь. Кумпу даже разворачиваться не стал: так, пятясь, и вышел.

Разведчики докладывали, что деревня располагалась на мысу, подобраться можно только по льду, либо подо льдом. Психическую атаку уже не организовать, естественных укрытий не найти – остается переть в лоб, а это жертвы. Комбат, судя по всему, своих бойцов в помощь организовывать не собирается. Сошлется, что «не умеют на лыжах ходить», «холодная погода», «языка финского не знают» – вот и вся недолга.

– Что у нас там с морозом предвидится в ближайшие дни? – спросил Суси в штабе.

Тотчас же где-то в лагере отловили и привели на совет Вяхю. Лесной человек лучше всех мог сказать, что ждать от природы.

– А ничего с морозом не предвидится – видите, как синички скачут? – ответил Тойво. – И облака рваные. Собаки в конурах носом к выходу спят. Эхо стало глуше.