Тойво – значит надежда. Красный шиш

– Отлично, – обрадовался Каръялайнен. – Пойду запишу, сколько синичек мимо проскакало.

– А я посокрушаюсь, что на небе беспорядок, – в тон ему сказал Хейконен.

– Тогда накажу собакам носы из конуры не казать, а то с эхом что-то не то, – вздохнул Суси.

– Прошу покорнейше извинить, – повинно наклонил голову Вяхя. – Будет тепло.

– Ну, для нас уже минус двадцать – это тепло, – заметил Оскари и поежился, вспомнив, видимо, как они ночевали в лесу при минус тридцати семи.

– Ну, за точность, конечно, не ручаюсь, но что-то около нуля. Оттепели не предвидится, но мороз уйдет – точно. А что?

Да ничего, просто разобранные пушки до сих пор возились в обозе. Оставлять в Конец-острове не решились, а люди Гарифуллина прибрать их к себе в заведование не могли – не было у них артиллеристов.

Задействовать бомбометание – вот что хотел предложить начальник штаба. Не может быть, чтобы среди курсантов не нашлось никого, кто бы не имел опыта обращения с артиллерией. Когда очень холодно, пушки стрелять не могут, но в ближайшие дни, если верить синоптику Вяхя, погода будет шептать.

Пушкарей привели целых четырех человек – по одному на каждый агрегат. Антилла, Кярну, Каллио и Аалто – все сурово хмурили брови и чесали в своих затылках: ответственность большая, опыт – малый.

– Еще бы механиков или слесарей в помощь, чтобы собрать все это хозяйство, – вздохнул Антилла.

Комбат не разрешал использовать трофейное имущество, но на этот раз Суси был настроен очень решительно.

– Пушки наши, стало быть, мы ими пользоваться будем. А иначе это уже пособничество врагу и контрреволюция, – сказал он и, не дожидаясь согласия, махнул своим людям рукой: покатили сани со стволами, лафетами, замками и колесами.

Все обнаруженные механики были из лесоперерабатывающей промышленности и парочка из камнедробильной. Кто-то когда-то работал смазчиком, кто-то агрегатчиком, кто-то мотористом конвейерной ленты – но слесарями они себя не называли. Слесари – это те, кто делают, что им покажут. Механики же те, кто определяют, что делать, обслуживают во время работы и назначают ремонт. Во как!

Именно этих познаний как раз хватило, чтобы собрать первую пушку. Остальные собрались уже сами по себе.

– А они стрельнут? – с сомнением спросил лучший лыжник отряда Кярну, уже пожалевший своего признания об артиллерийском прошлом.

Механики окинули его презрительными взглядами и убежали по своим делам.

– Они стрельнут, – сказал сам себе Кярну. – Обязательно стрельнут. И не раз. Пока боевые расчеты не кончатся.

По льду озера Нуоки-ярви красные шиши, не пытаясь передвигаться скрытно, добрались к мысу на расстояние неприцельного ружейного выстрела. Если обходить деревню с флангов, то выстрел обязательно будет прицельным. Очень выгодное положение у Барышнаволока, белофинны это знали и потирали озябшие руки, злорадно ухмыляясь.

– Что с местным населением будем делать? – спросил Оскари.

– Извинимся перед ними за причиненные неудобства, – пожал плечами Каръялайнен.

Но Суси, раздобыв где-то пожарный рупор, сказал:

– Через час деревня Барышнаволок будет уничтожена метким огнем Красной Армии. Просьба всем соблюдать спокойствие и организованными колоннами покинуть населенный пункт.

Сказал это Симо, конечно, в рупор, а звук, заскользив по льду, как по маслу, достиг ушей всех, кто засел в деревне. Собаки и кошки, вздохнув, пошли по дороге в ближайшую деревню, чтобы просить там милостыню. Среди них можно было заметить трех престарелых человек из числа местных жителей, которые тоже покинули родные места. Больше ни одной деревенской морды в Барышнаволоке не осталось – всех финны угнали на лесоразработки.

Оккупанты не препятствовали исходу гражданских лиц из своего укрепрайона, но к словам красного шиша отнеслись с недоверием. Даже больше – они вознегодовали и рассердились. Похватали винтовки, прицелились из пулеметов и стали стрелять на голос.

Промазали, конечно, но отсчет времени тем самым запустили.

Пушки развернули в боевой порядок, по таблице, вытисненной на лафете, определили угол стрельбы, покрутили рукояти, а потом командиры поочередно заглянули через замки в дула. Дула смотрели в небо.

– Эх, сюда бы хоть по одному механику привязать для точности, – вздохнул Кярну, но таковых поблизости уже не оказалось. Были только смазчики, агрегатчики и мотористы, которые теперь не возражали даже против должности «слесарей». Да и то они старались держаться подальше от бомбистов-смертников.

– Ну что, полаемся напоследок? – спросил Каръялайнен, когда до часа «Хе» осталось пять минут. – По русским обычаям войска должны перед битвой полаяться. Так, говорят, они себе боевой дух подымали.

Начальник штаба молча протянул ему рупор. Лаять в присутствии подчиненных ему совсем не хотелось.

– Дорогие лахтарит! – сказал командир второй роты, откашлявшись, в громкоговоритель.

– Вы подлые и низкие личности! Вы хамы! Соленые огурцы[101 - Слова Кисы Воробьянинова из «Двенадцати стульев».]! – перешел он к делу. – Вот так! Мочи козлов!

Белофинны что-то прокричали ему в ответ, но слов никто не разобрал, зато разобрали интонацию – явно ругательную. Потом еще и стрельба началась, бестолковая и поспешная.

– Разрешаю мочить козлов, – махнул шелковым платком начальник штаба.

Снаряды уже были заряжены, оставалось только дернуть за веревочку. Кярну с тоской посмотрел на отошедших на безопасное расстояние товарищей, перекрестился на все четыре стороны, закрыл глаза и пальнул. «Тум», – сказала пушка и выплюнула с дульного среза огонь и молнию. Орудие дернулось назад, но не очень сильно: калибр все-таки был не самый большой. Молния угодила в какое-то невидимое строение на дальнем конце деревни, взметнув вверх расщепленные доски.

– Ура, товарищи! – обрадовался Кярну. – Работает! Даю поправку!

Друг за другом, с учетом поправки, выстрелили Каллио, Аалто и Антилла. Их залпы тоже были весьма удачными – Суси в бинокль наблюдал, как взлетают в воздух доски, бревна и некоторые особо несчастные белофинны. Просто несчастные белофинны решились на отступление, оставив самых стойких прикрывать отход. Те открыли беспорядочную и хаотичную стрельбу, пытаясь предугадать, куда в следующий раз прилетит снаряд, чтобы предварительно сменить огневой рубеж.

Слесари снова сделались механиками и ходили по льду павлинами.

25. Конец похода.

При взятии Барышнаволока удалось избежать потерь, но потерять саму деревню не удалось. После артиллерийской подготовки не осталось ни одного неповрежденного здания, даже бани разрушились, хотя в них никто не стрелял. Белофинны отступили, утащив своих погибших и эвакуировав раненных.

Местные жители, по возвращению погоревав над имуществом, пошли жить в соседние деревни, где их собаки и кошки уже освоились и даже перестали просить милостыню.

Можно было взять опасную бритву и вырезать из топографических карт населенный пункт на мысу озера Нуокиярви, как более несуществующий. Был Барышнаволок, да весь вышел. Аминь!

Гарифуллин, вошедший со своим батальоном в развалины деревни, остался очень недовольным: где, прикажете, теперь жить?

– Приказываю новый приказ: настичь врага и уничтожить! – издал он распоряжение. – Маннергейма взять в плен, а пожар мировой революции – раздуть!

– Что – опять нам? – высказал возмущение Хейконен.

– А ты чем-то недоволен, товарищ боец? – гневно заблестел стеклами очков комбат. – Мои красноармейцы от врага не бегают и пойдут вместе с вами в авангарде.

Так, конечно, и было по выступлению из Барышнаволока, однако без лыж идти по сугробам очень неудобно, поэтому совсем скоро образовался арьергард из плетущихся солдат батальона.

На подступах к деревне Кондока 1 февраля они угодили под ожесточенный огонь лахтарит, которых утомленные разведчики не сумели выявить. Перестрелка была короткой, но на этот раз приведшей к жертвам среди курсантов Интернациональной школы. Пять человек получили ранения разной степени тяжести. Белофинны ушли без потерь: во всяком случае, ни капли крови на снегу не было обнаружено, ни одного следа волочения.

Через три дня, ввязавшись в бой в ожидании отставшего, как всегда батальона, на окраине деревни Вокнаволок, погибло три красных шиша, в том числе и разведчик Лейно.

Пуля угодила ему в живот, и все, в том числе и сам раненный понимали: четыре-пять часов мучений, а потом смерть. Лейно страдал нещадно, сначала сдерживаясь, но по мере потери сил начал стонать все громче и громче.

Когда пришли, наконец, бойцы Гарифуллина, то все они поинтересовались: «Кто это у вас так воет?» Сам комбат пришел посмотреть на Лейно, и тот, словно именно его ждал, очнулся и что-то сказал командиру. Гарифуллин засомневался, но раненный уцепился за его руку.