Грозы царь – Иван Грозный
– Гроза грозой… – промямлил Курбский. – …Только сколько не искать, а милости у государей не сыскать… Так тоже говорят в народе…
И отказался Курбский дать ход пришедшим ему в голову мыслям – рассказать государю о сговоре Глинских и Захарова против Кубенского и Воронцовых. «Объяснять долго и муторно, так и самому можно оказаться в неприглядном виде, сталкивая лбами Ивана-государя с его родными дядьями и ближним худородным дьяком – пусть делает, как задумал, в грозовом порыве ярости и гнева… Господь ему судья!»
В конце концов, после недолгих, но мучительных колебаний Иван велел отсечь головы прямо в своем стане, перед своими шатрами дворецкому Ивану Кубенскому, вместе с первым другом-боярином Федором Воронцовым и сыном опекуна Михаила Воронцова, боярином Иваном…
Способствовав падению партии Шуйских, и бывши ярым врагом Ивана Кубенского, вместе с Шуйскими свергнувшего главу Думы Ивана Бельского и митрополита Иоасафа, несчастный друг и любимец государя боярин Федор Воронцов положил свою удалую голову вместе со своим врагом Кубенским. Иван-государь не проронил при казни ни слезинки…
Государь не имел законного права казнить бояр без должного подлинного расследования и суда боярской Думы – он грубейшим и непоправимым образом нарушил традицию, за что потом будет мучиться и каяться. Но думая о своей «природной» власти, он именно под Коломной, после позорного бегства окольными непроходимыми путями, вдруг принял сердцем одну странную идею – чтобы стать грозной, власть государева обязана быть воистину грозовой, с ветрами, молниями, громами… Тогда и милость никто не отличит от гнева, и гнев от милости – все спишут на грозу, подвигнувшего царя грозы, Ивана Грозного.
«Даже понявший все книжник Андрей Курбский не стал перечить мне, услышав идею про милость и гнев грозы… Мог ведь попытаться защитить бояр, знал что-то, да прикинул – с грозой лучше не спорить… На Крещенье вода свою природу меняет, потому что в этот день Бог, который есть Свет, явился, чтобы спасти своим Богоявлением весь род человеческий… Воистину недаром с Федором и Андреем мы в первый раз в жизни нырнули в ледяную прорубь-иордань на Москве-реке… Воистину всем нам, как при Крещении Господа, в душе явилась пресвятая Троица, когда Бог отец глаголал с небес о Сыне Иисусе, от Иоанна Предтечи крестился сам Христом, и Дух Святой сошел на Господа в виде голубя… Какая разница, что Федор Воронцов сейчас не вынырнет их временной проруби ледяной, а мы с Андреем Курбским позже, каждый по своему… Но недаром с древних времен Крещение называлось праздником Светов, недаром праздник молнийного Света и гроза природная, которая милует, как губит, и губит, как милует… Ветрено, свет губительный и жалящий грозы очистительной: кто вчера был в опале, сегодня в милости, кто вчера был в милости, тот сегодня в опале, под топором палача грозы… Так царю грозы на роду написано…» – так думал Иван Грозный за год с гаком до венчания на царство.
Только страшными казнями бояр Кубенского и двух Воронцовых не обошлось… Государевой грозой решили воспользоваться в своих личных интересах дядья и бабка Глинские… По наговору мстительных и тщеславных дядьев Глинских, почувствовавших, что настал их час приблизиться к престолу и перехватить власть у других боярских партий, именем государя был арестован и конюший Думы Иван Петрович Челяднин-Федоров. Конюший спас свою голову, когда все уже было готово к казни перед шатром, только ценой страшного унижения и готовности на любую опалу, лишь бы сохранить жизнь. Дядья Ивана Глинские вместе с бабкой Анной точно рассчитали – отнятый у Челяднина-Федорова титул конюшего перешел к думскому боярину Михаилу…
Но месть клана Глинских была бы не полной, если бы те не рассчитались полностью с семьей бывшего фаворита правительницы Елены, конюшего Ивана Овчины, в свое время жестоко расправившегося со старым князем Михаилом Львовичем Глинским, уморившего того в темнице голодом. Новые казни также производились Глинскими именем племянника-государя. Месть Глинских обрушилась на голову сына Елениного фаворита Ивана Овчины, Федора Овчинина: его предали лютой мучительной казни – посадили на кол. Брата же Овчинина, князя Ивана Дорогобужского обезглавили на льду Москвы-реки, лишив опального конюшего Ивана Челяднина-Федорова единственного наследника-пасынка…
7. Венчание на царство
Правление Ивана, уже задумавшегося о венчании на царство по достижении возраста совершеннолетия – 15 лет, как завещал в духовной его отец Василий, началось неладно. Много пролилось крови у стен Коломны, много было опал безвинных жертв. Иван, с мучениями души отходя от смешавшихся в его воспаленном воображении палаческих кровавых казней и игрищ-оргий «с саваном и покойником», серьезно задумывался, как исправить в народе и среди знати впечатление о правителе и упрочить свой авторитет венчанием на царство. Митрополит Макарий и дядья Глинские энергично поддержали планы государя коронации его царским венцом – и как можно быстрее.
Дядья Глинские, которых Андрей Курбский метко назвал «ласкателями» и Иван-государь вынужден был в душе с этим согласиться, стараясь упрочить свое влияние на племянника, потакали ему во всем, вплоть до оправдания необходимости кровавых казней и совместных игрищ «с саваном и покойником». Глинские ради собственного возвышения готовы были ускорить процесс венчания на царство. С этой целью Михаил Глинский решил сопровождать Ивана в Псков перед коронацией.
Собственно, самого Ивана к паломничеству в Псков, а после Пскова в Можайск перед коронацией подвинули беседы с владыкой Макарием. Иван вспомнил матушкины рассказы о том, как мистически странно появился Никола Можайский на псковской земле благодаря вмешательству тогда еще епископа Новгородского Макария. Ведь сначала налицо там было налицо «народное и церковное неприятия» копий-реплик деревянного Николы Можайского Меченосца. Почему это было так важно для Ивана перед коронацией?
Ведь он тоже догадывался, что кровавые казни государевы да и сам облик правителя-сумасброда, топчущего конями народ на площадях и играющего с собутыльниками «в покойника» не принимаются его подданными. Кому нужен царь, не принимаемый подданными, ненавидимый ими?.. Но ведь сам Иван верил в чудесные перемены, которые произойдут с ним после венчания на царство… После венчания обязано начаться новое время для царя-государя и его подданных! И Псков как место паломничества Ивана в конце октября, начале декабря 1546 года был выбран им и митрополитом Макарием не случайно…
Ведь из рассказов матушки в раннем детстве и из самых свежих воспоминаний владыки Макария Иван знал, что привезенные в Псков деревянные иконы Николы Можайского псковитяне не захотели поначалу принимать. Явное неприятие псковитянами деревянных скульптур, похожих то ли на «латинских болванов», то ли на языческих подогревалось и враждебным отношением местного белого духовенства. В то же время у «черных монахов» Псковско-Печерского монастыря уже находилась большая резная скульптура Николы Можайского начала времен правления Василия Темного и Ивана Великого. Новые деревянные иконы Николы Меченосца были вырезаны «черными монахами», мастерами-резчиками Псковско-Печерского монастыря.
Воспротивившееся Николе Меченосцу белое псковское духовенство настояло на том, чтобы эти деревянные вместе с привезшими их Печерскими монахами-старцами были отправлены на «суд» в Новгород к владыке Макарию. И тут неожиданно для всех обличителей «болванов-идолов» владыка Макарий отнесся к привезенным деревянным скульптурам Николы Меченосца на редкость положительно. Псковские летописцы засвидетельствовали: «Владыка Макарий сам знаменовался тем святым иконам и соборне молебен им пел. И честь им воздавал и проводил их прямо до судна и велел псковичами у тех старцев те иконы выменяти и стречать соборне всем…»
Душа юного Ивана остро и трепетно воспринял чудесное благословение Макария языческого деревянного идола Меченосца с охраняемым градом в руках, времен Гелона, сожженного персами царя Дария, но провиденциально несущего посыл христианского святого Николы Мирликийского в епископском святительском облачении – хитон, риза, омфор…
Владыка Макарий не пошел на поводу белого духовенства Пскова, не принимавшего нетрадиционный образ святителя Николая Угодника в ипостаси Николы Можайского. Но одобрение и защита деревянной иконы Николы Можайского владыкой Макарием послужило его скорейшему признанию не только во Пскове, но и во всех русских землях… Белое духовенство Пскова, противящееся деревянному Николе Можайскому, было посрамлено…
Нынешние же планы Ивана и Макария насчет скорого венчания на царство шапкой Мономаха были так или иначе связаны со всенародной сакрализацией святыни Николы Можайского и с превращением Николина града Можайска в Священный град Русского Государства и его православного царя – центр христианского паломничества с сотней церквей и монастырей…
Потому так важно было Ивану-государю перед коронацией его царским венцом оказаться во Пскове, где Николу Можайского долго не принимали псковитяне с белым духовенством – за языческие корни и за схожесть с латинскими болванами – а потом благодаря чудесному вмешательству владыки Макария вдруг в одночасье приняли как должное…
Ведь история с Николой Можайским так напоминало Ивану его собственную историю правления. Не примет народ православный, как когда-то псковитяне деревянного Николу, своего царя, казнящего безвинных, топчущего своих подданных лошадиными копытами, играющего «в покойника с саваном» ради удовлетворения своей необузданной похоти.
«А потом вдруг по мановению руки Макария: и псковитяне принимают деревянного Николу Меченосца, и меня православные примут – нового царя, венчанного владыкой на царство, ради эпохи «чудных перемен» в Руси Святой» – так думал юный Иван-государь перед своим паломничеством в Псков и Можайск перед скорым венчанием.
Только явившись в Псков со своим «ласкателем», дядей-конюшим Михаилом Глинским, и молясь у псковских святынь, принятому псковитянами Николе Можайскому, создал своим паломничеством Иван народу псковскому «много протор и волокит», гоняя на ямских и ночуя в Пскове, на Вороначе, в Псковско-Печерском монастыре. А у принявших душой Николу Меченосца псковитян, не знавших о скорой коронации государя, были свои заботы, печали и жалобы…
Псковитяне вознамерились воспользоваться паломничеством государя к принятому ими Николе Можайскому, чтобы решить свои местные внутренние вопросы, надеясь найти управу на жестокого лихоимца Ивана Турунтая-Пронского, между прочим, закадычного друга «ласкателя» Михаила Глинского… Только Ивану, спешащему к месту нового паломничества в Можайск и далее на свою коронацию в Москву, было уже не до жалоб псковитян на наместника. Государь умчался из Пскова, не вникая в суть жалоб псковитян, не уладив дел в своей отчине, – но у этой истории уже после венчания на царство окажется весьма любопытное продолжение, так или иначе связанное с жалобщиками и с хитросплетениями судеб наместника Турунтая-Пронского и конюшего Глинского…
Сразу после Николина дня и посещения Николиного града с молением у Николы Можайского, 13 декабря 1546 года шестнадцатилетний Иван позвал к себе митрополита Макария и торжественно объявил тому, что хочет жениться… О венчании на царство не было произнесено ни слова… Только это подразумевалось, владыка волшебной палочкой искусника-чудотворца должен был открыть перед подданными царя-государя новую эпоху «чудных перемен»…
Известие о намерении брачного венчания подразумевало и царское венчание… И все это сильно обрадовало владыку Макария, ибо он, как никто, надеялся, что священная минута, в которую он примет на себя в Церкви, перед престолом Божьим, вместе с царским венцом святые обязанности царя Третьего Рима, будет иметь счастливое воздействие на сердце его, что он после нового брачного венчания прочувствует и устыдится ужасов дурного правления, греховного прозябания и падения в оргические игрища «в покойника с саваном», порочную содомию… Так хотелось наставнику верить в истинное исправление ученика после вознесения Богу молитв о его исправлении и вступлении в эпоху «чудесных перемен» в судьбе царя-государя и его православного царства…
Утром 14 декабря, то есть буквально уже на следующий день, по свидетельству московского летописца митрополит Макарий «после заутрени в соборной церкви у иконы Пречистой Богородицы молебны пел». Отслужив молебен в Успенском соборе, он пригласил всех бояр, независимо от того, в фаворе они или опале у Ивана, и отправился с ними к государю. И тут при всех юный Иван торжественно сказал владыке Макарию:
– …Милостью Божьей и Пречистой его Матери, молитвами и милостью великих чудотворцев, Петра, Алексея, Ионы, Сергия, и всех русских чудотворцев, положил я на них упование, а у тебя, отца своего, благословясь, помыслил жениться. Сперва думал я жениться в иностранных государствах у какого-либо короля или царя. Но потом я эту мысль отложил, не хочу жениться в чужих государствах, потому что я после отца своего и матери остался малым сиротой. Если я приведу себе жену из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет. Поэтому я хочу жениться в своем государстве, у кого Бог благословит, по твоему благословению, владыка…
Митрополит с умилением ответствовал:
– Сам Бог внушил тебе намерение столь вожделенное для твоих подданных! Благословляю оное именем отца Небесного.
Благодаря высочайшим нравственным качествам и твердой позиции поддержки законной государевой власти в годы произвола «временщиков» владыка Макарий имел у Ивана непререкаемый авторитет и доверие. Так уж повелось, что и отец-государь Василий и сын его Иван именовали Макария «отцем своим и богомольцем». Проходит время, и теперь уже митрополиту Макарию самому приходится «печалиться» перед государем Иваном бояр, князей и воевод, попавших в государеву опалу. Своим духовным авторитетом и христианскою любовью Макарий всегда мудро свидетельствовал перед государем о Божественных законах милосердия: «Если Царь судит бедных по правде, то престол его всегда утвердится». Иван всегда принимал сторону своего любимого наставника; и тогда ходатайство Макария принималось, и даже выставлялось государем как мотив к оказанию какой либо милости или исполнения какой-нибудь просьбы. После печалиний митрополита Макария за всех пострадавших и опальных московские летописцы сообщали о милости государевой: «Царь и великий князь… для отца своего Макария митрополита их пожаловал, вину им отдал и велел их подавати на поруки…»
И настало время, когда юному государю свой самый серьезный в жизни шаг для начала эпохи «чудесных перемен» необходимо было сделать вместе со своим духовным отцом Макарием. Ведь митрополит на глазах всех бояр даже прослезился от радости. Но Иван еще больше удивил владыку Макария, когда сказал ему при обливающимися слезами митрополитом и растроганными боярами:
– По твоему, отца своего митрополита, благословению и с вашего боярского совета хочу прежде своей женитьбы поискать прародительских чинов, как наши прародители, цари и великие князья, и сродник наш великий князь Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжение садились. И я также этот чин хочу исполнить и на царство, на великое княжение сесть…
Однако не все вельможи московские обрадовались, тому, что перед женитьбой государь «в таком младенчестве» прародительских чинов ищет. Многие бояре огорчились принятию нового титула царского титула государем Иваном, которого не решались принять ни отец Василия Иванович, ни дед его Иван Васильевич; об этом тут же рассказал Ивану его новый близкий друг Андрей Курбский, заменивший дружеское место в сердце государя – свято место пусто не бывает! – вместо казненного Федора Воронцова…
Иван свято верил своему наставнику Макарию, что венчанием на царство он откроет на Руси эпоху «чудесных перемен», такую же светлейшую полосу в личной жизни государя должно открыть его брачное венчание, вслед за венчанием на царство…
И ничто не должно омрачить великого торжества венчания, как бы утверждающего печатью православной Веры святой союз между государем и его подданными. Тревожные мысли были не только у юного государя, но и у всех памятливых людей: ведь торжество венчания было не новым для Москвы, еще Иван Великий венчал своего внука, несчастного, загубленного впоследствии царевича Дмитрия на царство той же шапкой Мономаха. Но все советники государя Ивана, выполняя наказ его наставника Макария, желавшего придать особую торжественность обряду венчания и отстраниться от горестных мыслей о судьбе несчастного Дмитрия-внука, во всеуслышание говорили единственно о древнейшем примере Владимира Мономаха, на которого митрополит ефесский возложил венец, златую цепь и бармы византийского императора Константина.
Многое в преемственности царской власти Константина – через Владимира Мономаха – юному Ивану было легендарным, только никому по повелению наставника-митрополита в голову не приходило разрушать красивую легенду, украшавшей и царство Третьего Рима, да и самого царя его… Как Мономах, умирая, отдал царские символы шестому своему сыну Георгию, велел ему хранить их как зеницу ока и передавать их из рода в род «без употребления, доколе Бог не смилостивится над бедной Русью и не воздвигнет в не истинного самодержца, достойного украситься царскими символами могущества…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: