ШиКоКуГ, а также Врубель. Рассказы о художниках

Вот и начал Шишкин преподавать в Академии, которая оставалась всё же в ведении министерства императорского двора, то есть была правительственным учреждением со всеми его бюрократическими порядками, так презираемыми художником.

К тому же в то время усиливалось влияние импрессионизма и других новейших течений в живописи. Иван Иванович опасался, что не найдёт общего языка со студентами, и его опасения подтвердились. Приступив к занятиям осенью, он по привычке начал с работы над фотографиями, что ничуть не обрадовало учеников.

Близился новый век, новые времена. А в методах Ивана Ивановича ощущалась некоторая старина, ретроградность. Его ученики предпочитали навещать класс Куинджи. И вскоре Шишкин подал ходатайство об отставке из Академии.

Наверное, это и к лучшему, потому что больше времени из трёх последних лет жизни смог он посвятить творчеству.

Лето он тогда проводил на станции Преображенской, окрестности которой ему очень нравились. Без устали бродил с этюдником, совершал прогулки верхом или на пароходе. Он задумал построить себе в этих местах летнюю дачу-мастерскую и купил участок земли.

Иван Иванович, как всегда, много работал и представлял картины на каждую выставку передвижников. В 1897 году на 25 юбилейной выставке висело пять его новых полотен.

На следующий год Шишкин написал «Корабельную рощу» – одну из самых насыщенных светом и жизнерадостных работ. Вслед за этим начал картину «Лесное царство». Уже были сделаны карандашные рисунки и приготовлен подрамник с холстом.

20 марта 1898 года Иван Иванович в мастерской переносил на холст очертания будущего произведения. О чём-то беседовал с учеником, работавшим рядом. Закончив правую половину, передвинулся на стуле. И тяжело вздохнул.

Ученик обернулся и увидел, как рисунок валится из рук Шишкина, а сам он замертво падает на пол. Господь послал ему ту смерть, которую желал художник, – скорую и, будем надеяться, безболезненную.

Как написали газеты, умер он, будто мощный дуб, под ударом набежавшей бури.

Не слишком долгую жизнь прожил Иван Иванович Шишкин, а ведь оказался современником Пушкина и Гоголя, Лермонтова, Тургенева и Фета, Тютчева, Достоевского и Толстого, да ещё четырёх российских императоров – двух Николаев и двух Александров.

При его жизни шли Кавказская, русско-персидская и русско-турецкая войны, отменили крепостное право и присоединили к России территории Кавказа, Казахстана и Средней Азии. Но вряд ли можно сказать, что эти события хоть как-то отразились в живописи Шишкина.

Конечно, это не означает, что он совершенно отстранён от социальной действительности. Иван Иванович радел о страдающих и обездоленных. Помогал голодающим, представляя этюды на аукционы. Прибыль от благотворительной выставки отправлял в помощь погорельцам большого Петербургского пожара. Дарил свои работы музеям художественных школ. И когда в школах получали этюды мастера, все ученики кричали – ура!

Его картины подолгу разглядывали. Действительно, они затягивают вглубь. Ощущается сила пространства, приглашающего к полёту. Ликование от присутствия в этом чудесном мире. У каждого дерева на картине своё лицо, свой характер. Можно услышать их голоса или тишину между ними, как между нотами патетической сонаты.

Рассматривая картины Шишкина, улавливаешь запахи и свежесть лесную, аромат сосновой смолы, растопленной жарким солнцем, и прохладу тени близ могучих дубов.

Да, пейзажи Шишкина остаются на всю жизнь, как незабываемый с детских лет тот или иной уголок природы. В них – вечное торжество жизни, в сравнении с которым дела и беды сиюминутные кажутся сущими пустяками, комариной вознёй.

Наступивший через два года после его смерти 20 век не отверг художника. Он остался признанным академическим мастером. Однако в художественных кругах редкий человек мог позволить себе открыто признаться, что Шишкин его любимый художник. Вроде бы уж слишком проста его живопись – ну, никакой изюминки, загадки или выкрутаса.

Но нельзя забывать, что в простоте – истина. К тому же подлинное значение слова «простой» означает не что иное, как – «впереди стоящий».

Иван Иванович Шишкин на редкость цельный и последовательный художник – без изгибов и отступлений. И впрямь могучая корабельная сосна на опушке леса, неуклонно устремлённая ввысь.

Весь свой творческий век, около пятидесяти лет, он писал одно великое дерево – Древо Жизни.

ВОЛЬНЫЙ ВОЗДУХ

Прожитая жизнь, как поглядишь со стороны, напоминает застывшую форму – более или менее завершённую и совершенную. Может быть, это прозрачный шар. Или какой-нибудь мутноватый октаэдр. А то и вовсе странное образование, вроде древесного гриба-нароста.

Но как бы то ни было, а всё в глубине этой фигуры подчинено неким законам. Заметно, как каждый шаг жившего отдавался эхом, услышать которое он мог лишь через годы, когда уже не легко припомнить, чем именно оно вызвано.

Словом, всё внутри жизни наполнено указаниями, намёками, отголосками.

И счастлив был тот человек, который понимал, зачем это, к чему. Он строил свою жизнь, несмотря на помехи и сопротивление. В общем, стремился придать ей форму, близкую к божественному замыслу.

Такой фигурой, как законченным образом, хочется любоваться бесконечно. Нельзя даже сказать, что она застывшая. От неё исходят свет и тепло, и струится в ней вольный воздух.

Жизнь Константина Коровина легко представить в виде хрустальной шестигранной пирамиды, каждая из плоскостей которой вмещает в себя 13 лет.

И есть у этой пирамиды крепкое основание – прадед, ямщицкий сын, с которого и следует начать.

В восемнадцатом веке среди ямщиков села Данилово, стоявшего на Владимирском тракте, был странный обычай. Когда рождался ребёнок, отец выходил на дорогу, чтобы узнать имя первого встречного ссыльного, гонимого конвоем. Именем преступника и нарекал новорожденного. Считалось, что это к счастью.

Прадеду Константина Коровина особенно повезло. Он получил своё имя не от простого злоумышленника, а от знаменитого бунтовщика и разбойника, от самого Емельяна Пугачёва, которого везли в Москву на казнь, как зверя, в клетке.

То ли действительно так повлияло это имя на судьбу ямщицкого сына, но со временем стал он управляющим в имении князя Бестужева-Рюмина. А потом, говорят, и разбогател немыслимо.

Его наследник Михаил Емельянович, купец первой гильдии, уже заправлял всем ямщицким извозом на путях в Ярославль и Нижний Новгород. Огромного роста был человек. Прожил девяносто три года. Вёл он дела с видным откупщиком Иваном Мамонтовым, и деньги они считали миллионами.

В Москве на Рогожской улице среди ямщицких дворов и конюшен отстроил дед просторный особняк с колоннами, с большим залом, где во время обедов на балконах играли музыканты.

1861—1874

В этом-то доме 23 ноября 1861 года и родился Костя Коровин, а крёстным его был местный рогожский ямщик.

Что такое вообще-то ямщицкое дело? Пожалуй, бесконечные пути-дороги да вольный воздух. И то, и другое, надо сказать, сполна откликнулось в судьбе Кости Коровина. Даже те самые тракты – Владимирский, Ярославский и Нижегородский – возникали раз за разом в его жизни.

Отец его Алексей Михайлович совсем не имел деловой хватки и на семейный ямщицко-купеческий промысел глядел с досадой. Так уж был устроен взор его, что постоянно обращался на «мерзости бытия». Изучив в Московском университете права и законы, стал он мировым судьёй. Похоже, что душою стремился к народовольчеству, хотя весь облик его с длинными, понуро-обвисшими усами был искренне сентиментальный, вроде бы из прошлых карамзинских времен. Словом, чувствительный человек, много читавший. Известно, впрочем, – в России это редко приводит к добру.

Дед Михаил Емельянович, находивший избыток науки блажью, чуял беду. Вообще ничего путного от сына не ожидал и частенько в сердцах именовал не иначе, как «сукин».

Даже упрятал на время от греха в монастырь, но и это не помогло. «Всё не так, всё бесчестно!» – сокрушался Алексей Михайлович. А такие мысли, пожалуй, приведут к расстройству всего организма и к могиле раньше времени.

Приятели его студенты, сурово глядя, рассуждали о конституции, свободе и тирании. Потом непременно просили денег на важные общественные дела, которые могли обернуться вдруг и бомбометанием. Как бы то ни было, а за какие-то мелкие провинности четырежды попадал Алексей Михайлович в петербургскую – уж неведомо почему – Петропавловскую крепость.

В московском небе в ту пору показывалась по вечерам страшная красная комета, размером в половину луны. Под нею и собирались студенты в отдалённой беседке купеческого сада, откуда слышалось чертыханье и возбуждённые выкрики – «яйца всмятку» или «не верю в бога».

Маленького Костю это пугало. Если он и не любил чего-то с детских лет, так это резкие возгласы и отрицательные суждения. Ему лучше и покойней было с мамой Аполлинарией Ивановной, рисовавшей акварелью картинки в альбом, или у бабушки Екатерины Ивановны, которая рассказывала, как в юности в дворянском собрании видела строгого светловолосого Пушкина. В доме у неё играли на арфе. Кушанья подавали слуги в перчатках. Все были приветливы и говорили тихо – без вскриков и ожесточённых споров.

В день смерти деда Костя увидел на небе огромное сияние в виде креста, быстро-быстро растаявшее. И также стремительно начало таять благосостояние семьи. А появление железных дорог, заменивших ямские тракты, вообще привело к разорению, чему вольно или невольно способствовал и приятель деда купец Иван Мамонтов, вложивший большие деньги в строительство Ярославской «железки». Но минуло чуть более десяти лет, и сын его Савва Иванович сыграл совсем другую роль в жизни Кости Коровина.

А пока дедовский особняк на Рогожской пришлось продать и перевезти мебель в небольшую квартиру на окраине Москвы в Сущёво. Здесь по вечерам в окна доносилось пение арестантов из Бутырского острога.

Вскоре Алексей Михайлович получил место на фабрике под деревней Мытищи. Ранней весной вся семья переехала туда и поселилась в большой деревянной избе, с крыльца которой был виден лес и речка Яуза – оконечность огромного Лосиного острова.

Даже не верилось в такое раздолье! Жизнь в деревне была наслаждением. Костя каждый день ходил с приятелями на рыбалку и охоту. В песчаном овраге, за ветвями упавших елей выкопали они целую пещеру, настоящую берлогу. Провели дымоход, достали сковородку и жарили рыбу с крыжовником.

Прежняя богатая жизнь не казалась потерянным раем, и то, что бедность пришла, что сапоги временами «каши просили», Костю совсем не огорчало.

«Вот как жить-то надо! – веселилась душа. – Нет ничего лучше вольного воздуха»…

Там же в Мытищах пошёл он осенью в школу, помещавшуюся в большом каменном здании с надписью «Волостное управление».

Надо сказать, что родители совсем не навязывали Косте будущего направления в жизни. Может, в голову им это не приходило или просто жалели мальчика. Читал он те книги, что попадались дома, – Пушкина и Тютчева, Карамзина и Соловьёва, Шекспира и Достоевского. А мечтал, конечно, о морских просторах, представляя себя капитаном.