Валенки Путина

Между тем, за столом они остались вдвоем. Хозяйка и Настя убирали со стола, сын Славка дремал в раскладном кресле под яблоней, забросив руки за голову. Дима, прижав к уху сотовый, ушел, кажется, в дом. Как-то незаметно разговор сошел на нет, Чесноков к тому времени тоже перебрался в удобное пластмассовое кресло.

– Вот так и живем, – закончил какую-то свою мысль, которую Николай за своими мыслями не услышал, не разобрал, Александр Михайлович. – Лишь бы не было войны.

Подошла Настя. В руках легкая курточка. Накинула на плечи отца. Поправила, чтобы лучше сидела на плечах. Тот нежно похлопал ее по руке.

– Спасибо, дочка. – И поцеловал лежащую на его плече руку.

И Чесноков вспомнил, как однажды, вот так же, отмечали что-то, вероятно, День Победы на даче. Сидели за столом. Горел костер. Сходили с ума от наполненного ожиданием любви майского воздуха птахи. И так же было хорошо. И так же стало к вечеру холодать, и он сходил в дом и принес куртку отцу. И накинул на плечи. А брат сделал фото. Эта фотография до сих пор висит на стене в родительском доме. Хотя родителей вот уже четыре года нет. Сначала ушла мама, потом через два с половиной месяца отец.

– Коля, тебе не холодно? – это спрашивала его Настя.

«Коля!». И только тогда Чесноков заметил, что действительно стало холодать.

– Да мы, наверное, уже скоро, – сказал он и проводил Настю взглядом.

Дурак, что отказался. Пусть принесла бы и ему курточку. А он поймал бы ее руку и поцеловал. Защемило сердце. Вот как бывает. Встретишь вдруг, уже на исходе человека, который просто создан для тебя. Встретишь, и понимаешь, что у тебя просто нет шансов. Потому что ты уже не молод, не здоров, не богат в конце концов. И ты понимаешь, что этот ТВОЙ человек никогда не будет твоим. Понимаешь, но не можешь заставить себя не думать о нем.

Настя ушла. Чесноков посмотрел на бутылку, в которой осталось самогона на полторы рюмки. Кивком показал на нее хозяину.

– Допьем?

– Надо.

И они разлили остатки алкоголя и выпили за мир во всем мире.

– Лишь бы войны не было, – глядя на звезды, запутавшиеся в яблоневом цвету, произнес Александр Михайлович.

– Да уж.

Еще посидели, помолчали.

– Пойду хозяйке помогу. – Настин папа хлопнул Чеснокова по плечу и ушел. Тот оглянулся через плечо и не увидел Славку. Ушел спать? Теперь Николай сидел один за большим столом, на котором, кроме двух яблок и двух пустых рюмок, не было больше ничего. С неба падал тихий вечерний свет и белые лепестки отцветающих яблонь. Чесноков не заметил, как подошла Настя, принесла-таки куртяшку. Накинула ему на плечи и, как и своему отцу двадцать минут назад, положила на его плечо свою руку. Но Чесноков не решился ее поцеловать.

– Мы поедем, – сказала Настя. – Завтра утром заедем с Димкой, и я покажу вам Одессу. Куда пойдем?

– Там решим, – ответил Николай и накрыл все же своей рукой ее руку, которую Настя тут же убрала. Но потом, как бы извиняясь, коснулась или, скорее, даже слегка погладила руку Чеснокова.

– Знаешь, Коля (она опять назвала его Коля!), я давно хотела сказать… У нас с Димкой будет ребенок. Уже третий месяц.

– Я рад за тебя… за вас…

Николай и вправду обрадовался. Хотя сердце кольнуло. Так же, как кольнуло сердце тысячу лет назад при известии, что у него будет дочка. Но он понимал, что будет видеть ее только урывками. Да, а получилось все еще хуже.

– В крестные возьмете? – спросил он.

– Не знаю как Димка. Я-то не против. Я пойду.

И ушла, оставив звенеть сердце Николая Чеснокова.

Потом Настя и Димка уехали, а Николай пошел в свою комнату и лег спать. Уснул удивительно быстро. Ему снился большой дом с террасой, выходящей на море, и падающий с неба яблоневый цвет, который вскоре превратился в густой, холодный снег. Ему стало вдруг холодно, и вот уже идет он по незнакомому городу и смотрит в небо, с которого, словно нашествие невиданных страшных насекомых, летят лавой миллионы снежинок. А потом в небе появились огромные черные вертолеты. И снежную мглу пронизали черные линии. «Они же стреляют по нам!» – понял Николай и увидел, как вокруг падают замертво люди. И хотя раньше их с ним не было, подумал о том, что и Славка, и Настя куда-то пропали. А потом… потом с черно-белого неба полетели бомбы, и мир взорвался.

Николай вскрикнул и проснулся. Подумал, что если сейчас лечь спать, страшный сон вернется. Он посмотрел на часы, часы показывали половину четвертого. Вдруг осознал, что этот сон ему уже однажды снился. Это было в то утро, когда Америка начала бомбардировки Югославии. Тогда Николай Чесноков стал антиамериканцем. Написал жесткую статью. Но в газете ее не опубликовали. Тогда он выложил все это в блоге. А потом на улице встретил двух незнакомых молодых девчонок-студенток, которые щебетали о чем-то и пили кока-колу. Он придержал одну из них за локоть и произнес: «Кока-кола – цвета венозной крови. Покупая кока-колу, вы оплачиваете бомбардировки Югославии!» Глаза у девочек были испуганные. Наверное, приняли его за наркомана или психа. Но Николай и в самом деле сильно переживал эту войну и предательство Россией Югославского народа. И все эти годы носил в себе этот грех, как свой собственный. Позже, после смерти Каддафи, вспышка антиамериканизма в нем вспыхнула с новой силой. И вот теперь сон повторился. Говорят, чтобы сон не сбылся, его нужно кому-то рассказать. Можно не человеку, а воде. Вроде как вода все смоет. Чесноков надел джинсы, накинул Славкину куртку и вышел в сад. Почему-то очень вдруг захотелось закурить, хотя не курил он, наверное, с армии. Было тепло и тихо. «Нужно кому-то рассказать сон, чтобы не сбылся», – подумал Чесноков, вздохнул полной грудью густой, ароматный воздух и пошел спать. Утром он никому ничего не сказал.

Глава шестая

Страсти по Путину

– Ну, и чего тебе Путин хорошего сделал? Пенсия у тебя копеечная. Половину за квартиру отдаешь, Я, блин, на двух работах пашу, чтобы семью прокормить! А эти козлы с жиру бесятся! Дома, яхты, клубы футбольные покупают. Вор на воре сидит!

Стас терпеть не мог, когда бабушка хвалила Путина. Вот новый подвиг совершил, понимаешь, Крым к России присоединил. Теперь, вместо того, чтобы у себя в стране порядок навести, дать нормальную работу, пособия детские поднять, пенсии, будем Крым поднимать. Мало нам олимпийских игр.

– Стасик, ты молодой еще, не помнишь, не знаешь, как мы раньше жили. При Хрущеве маргарин с макаронами ели и то не досыта.

– Мать, ты бы еще Сталина вспомнила.

– А при Ельцине еще хуже было. Цены каждый день росли. Зарплаты и пенсии месяцами не давали. Кругом бандиты хозяйничали. На улицу было страшно выйти.

– А сейчас типа не бандиты. Ты на мэра нашего посмотри. Рожа, как у поросенка, и глазки хитрые и злые. Бандитские.

– Не все сразу, сынок, все у него получится. И мэра нашего снимут или посадят.

– Да хрен его посадят. А посадят – другой вор придет.

– Ну, так, а кто ж его выбрал? Этого мэра?

– Вы выбрали, старухи, да другие маразматики.

– Знаешь, Стас, я хоть и старуха уже, но вижу, как Путин старается для выборов. Хочет, чтобы все по-честному было. Вот камеры везде поставили. Твои бы навальные, или кто там у тебя, наплевали бы камеры ставить. А ты… А вы, молодые, сами виноваты. На выборы вас не загонишь. И толку с вас? Только горлопанить да Путина ругать. А сами ничего не делаете.

– Я на выборы не пойду. Плевал я на твои выборы. Все равно все будет, как скажет эта сссука Путин.

Глава седьмая

Второе мая. Одесса

К полудню они уже нагулялись по Одессе и сделали миллион фотографий. У Николая уже просто отваливались ноги. «Старость – не радость», – подумалось ему, и он затащил всю компанию в летнее кафе. Ему не очень нравилось, когда столики стоят слишком близко к дороге, но хотелось дышать живым воздухом, а не прокуренным и кондиционированным воздухом кафешки. Еда была вкусной. Хотя и Николай, и Славка были вообще непритязательными к пище. Настя же почти ничего не ела, ограничившись мороженым и чашечкой кофе. Чесноков тихо и ласково поглядывал на нее, так, чтобы не видел сын. Но тот все равно время от времени ловил взгляд отца и хитро улыбался. Отчего Чеснокову-старшему было немного стыдно. Так стыдно, что он показал Славке язык, и тот ответил тем же. Настя, кажется, ничего не замечала. Наверное, это им только казалось, что она ничего не замечает. На самом деле женщины все замечают и чувствуют гораздо тоньше.