– Откуда эти правила? К чему они? – задумчиво проговорил Георгий.
– Да кто знает…
– Ну, то, что нельзя готовить родным, так это мудро. Не зря придумано, – впервые за
все время вступил Николай. – Родные-то, конечно, позаботятся в любом случае – это их долг.
Но человек, видимо, должен жить так, чтобы после смерти о нем позаботились не только
свои, не только по долгу.
– Но нашу-то маму тут никто не знает, – сказала Полина. – У нас все иначе.
– Конечно, иначе, – ответил Николай. – Обычаи придумывались для нормальных
случаев, а не для таких…
– Что же у нас ненормального? – настороженно спросил Георгий.
– Да все! Все!
– Вот те на… Что же именно? Чем ты недоволен?
Николай с раздражением махнул рукой и выскочил из-за стола. Никто не понял его
внезапной вспышки. Теперь у родных все невольно связывалось с матерью, и тут они
вспомнили, что так же резко племянник разговаривал и с самой Степанидой. В ее
присутствии он всегда вел себя слишком вольно. Мать любила с ним спорить, причем
спорить на небывалых оборотах. Все знали, что она находила какое-то сходство Колькиного
характера с характером их отца в молодости. Их отец, обычно веселый и спокойный,
зажигался в спорах и начинал крушить все налево и направо. И поэтому, когда Колька, от
горшка три вершка, начинал яростно напирать на Степаниду, она внимательно смотрела на
внука, изредка похохатывая, и, что самое интересное, часто соглашалась с ним. Отстаивая
особое право на его воспитание, она, должно быть, вольно или невольно направляла характер
внука по хорошо известному ей образцу.
Некоторое время все молчали. Алексей недовольно посматривал на сына и, чтобы как-
то отвлечь от него внимание, повернулся к Георгию.
– Слышь-ка, Артемьевич,– сказал он, – ведь мы чуть не замерзли в этой консервной
банке. Отопление барахлит. Ты не знаешь, что там бывает?
Они завели скучный технический разговор, остальные стали думать о своем. Николай
сидел, запахнувшись в полушубок, у холодной печки. Он обратил внимание, что отец стал
называть Георгия по отчеству. У отца это произошло автоматически. Уважительно, по
отчеству, Георгия называли в то время, когда он работал в Елкино главным инженером, и,
когда разговор коснулся техники, у отца, видимо всплыло, прежнее отношение к шурину.
После ужина часов в девять вечера совет возобновился. Алексей предложил хоронить
завтра, на третий день после смерти.
– Завтра нельзя, – запротестовал Василий. – Понедельник неподъемный день.
– А что значит неподъемный? – спросили его.
– Не знаю. Так старухи говорят. Но нам тут жить, и обычаи надо соблюдать. Будем
хоронить во вторник. К тому времени еще кто-нибудь подъедет.
– До вторника-то матери долго лежать, – раздумывая, сказал Алексей. – Надо бы ее
сегодня на улицу вынести. Она румяная-то, румяная, но как бы не того…
На него посмотрели с недоумением.
– Вообще-то правильно, – нервно улыбнувшись, согласился Георгий. – Печку хоть и
не топим, а в избе от нас тепло.
– А она не обморозится? – нерешительно спросила Полина.
– Ну, как она может обморозиться, – с недоумением сказал Алексей. – У нее же
кровообращения-то нет. Застынет, да и все.
Ирина не выдержала этих разговоров и ушла из кухни.
– Ну, что, вынесем? – спросила Полина у мужа.
– Потом, когда будем спать ложиться, – неохотно согласился Василий, а то кто-нибудь
придет. Не знаю, можно так-то или нет.