– Я теперь работаю. Ушел из института.
– Так, так. Ну и хорошо. Что ты читаешь? – спросила она, нервно покусывая губы.
– Да вот, – сказал Николай, показывая обложку.
– Так, так, – произнесла она, кивнув головой, но, не взглянув на книгу.
Николай понимал, что она ждала дядю, который должен был вот-вот подойти.
– Ой, мне же в магазин надо, – сказал он.
– Нет, нет, посиди, – попросила она, встрепенувшись и быстро взглянув на часики.
Они долго сидели, не зная, о чем говорить. Наконец услышали, как открывается дверь.
Анна смахнула платочком набежавшие слезы и стала смотреть в окно, боясь первого взгляда
мужа. Бояркин слышал, как Никита Артемьевич сбросил в коридоре плетенки, как потом
замедлился, видимо, заметив туфли Анны. Анна сидела не двигаясь. Никита Артемьевич
торопливо заглянул на кухню и со вздохом опустился на крайнюю табуретку. В его руках
была сетка с булкой хлеба и двумя коробками пельменей. Анна, отняв руку от глаз, взглянула
на него и, не сдержавшись, заплакала.
– Все-таки явилась, значит, – сказал дядя со злорадством, – прав я оказался…
Анна глубоко вздохнула, как-то вдруг успокоено и грустно посмотрела на мужа,
встала, вышла в коридор… Мягко щелкнул дверной замок, и она исчезла. У Никиты
Артемьевича качалась в опущенных руках сетка с продуктами, которую Анна случайно
задела. Ни дядя, ни племянник, не понимали, что произошло, но зато почему-то сразу
поняли, что Анна больше не вернется.
Когда стемнело, Никита Артемьевич ушел и вернулся поздно. Уже с порога он
зашумел, посылая детей спать, и заглянул к Николаю.
– А-а, все сидишь, ученый, – с пьяным хохотом сказал он. – Пойдем-ка… что покажу.
В кухне и опять же у окна восседала кукольная красавица с утяжеленными формами
секс бомбы, с губами цвета переспевшего помидора. Эти губы были настолько кроваво-
сочными, что в них было что-то бесстыдное. Никита Артемьевич наблюдал за племянником.
– Видишь, какую я подцепил, – сказал он. – Удивительно даже. Представляешь, еду, а
она лапку подняла.
– Никита, ну зачем вы так, – отведя в сторону глаза, пропела красавица.
– А угадай, сколько ей лет. Ну, сколько – смотри, смотри…
Красавица повернулась, подставляя свое лицо: загадка, видимо, и ей показалась
интересной.
– Ну, года двадцать три, наверное, – сконфуженно промямлил Николай.
Дядя польщено расхохотался.
– В том-то и фокус, что всего восемнадцать. А глянь-ка, глянь-ка на нее. Видишь?
Как? Ничего скороспелка? Особый сорт. Нет, ты все видишь, ничего не пропустил? Да ее же
надо заспиртовать и всем показывать… Ладно, садись, выпьем немного.
Бояркин присел, украдкой рассматривая гостью, которая, как собачонка, припала к
дядиному плечу.
– Понимаешь, Коля, – уныло пояснил Никита Артемьевич, облокотясь на стол, – иначе
мне не справиться… Хочу все святое в грязь втоптать. Только так!
Через полчаса они уехали на дачу, а Николай лег слать. Но в этот раз он не заставлял
себя уснуть. Хотелось все переварить. Помнилась эта девчонка, ее волнующее легкомыслие.
Он взялся размышлять о своем влечении к женщинам. Впервые он почувствовал его, когда
увидел приехавшую к кому-то в Елкино девчонку – смуглую, в красных резиновых сапожках,
в коротком платье. Ноги повыше колен были у нее полноватые и тугие. Николай не спал
потом всю ночь и, не разобравшись в нахлынувшем, ругал себя за то, что разлюбил Наташу
Красильникову. Да, вот это, пожалуй, существенно – к моменту первого влечения он уже все-
таки умел любить. Хорошо, что не наоборот. Если бы наоборот, то он бы, наверное, был
сейчас другим человеком.