почти все как есть, она со страхом отдала материал на линотип. На другой день после выхода
газеты в редакцию пришел раздраженный механик цеха – здоровенный, кряжистый мужик.
– Где этот ваш фельетонист? – спросил он.
– Здравствуйте, Василий Павлович, – сказал сотрудник, поднимаясь и подходя к нему.
Смешавшись, механик нехотя подал ему руку и несколько секунд смотрел в глаза
сверху вниз, как на ребенка.
– А ведь ничего не соврал, – сказал он, неожиданно засмеявшись. – Но зато ты нас
прославил. Еду сейчас в автобусе, а надо мной смеются. И надо же такие слова подобрать –
ржавые рубли! Где ты сам-то такие рубли видел?
– У вас возле цеха, Василий Павлович, – добродушно ответил сотрудник.
– Ладно, спрячем мы это оборудование. Спрячем.
Редакторша мысленно перекрестилась, но, почему все обошлось без скандала, так и не
поняла.
Валентина Петровна задавала Бояркину много вопросов о родителях, о дяде. Николай
отвечал неохотно и лишь однажды, рассказывая о Никите Артемьевиче, воодушевился,
поймал себя, правда, на слишком уж детском восторге перед дядиными кулаками и
гимнастическими занятиями. Но слушательница, однако, заинтересовалась и
побеспокоилась, уж не стесняет ли Николай своего пока еще не женатого дядю, и узнала все,
что необходимо, и о дяде.
"Вот так дела, – с удивлением думала она, наблюдая за Бояркиным, который был,
кажется, сделан из того же теста, что и ее неуживчивый, но, несомненно, умный сотрудник. –
Вот так Наденька. Дура, дура, а смотри-ка… Да ведь он же умнее ее в сто раз. Но, может
быть, хоть от него ума наберется". У самой Валентины Петровны разлад с первым мужем –
Наденькиным отцом произошел из-за того, что тот был шофером. А уж когда она стала
учиться в институте, то о муже стала стесняться даже вспоминать, не то что рассказывать.
Второй муж был раза в два культурней ее самой, но зато совершенно непрактичный. А
непрактичный муж – это не муж – потому и расстались. После этого она стала ждать
звездного часа. Наступил он, когда после окончания учебы она перешла на другой завод уже
редактором. В первый же день она в отутюженном костюме молочного цвета, с высокой
прической, распространяя аромат дорогих, тревожащих духов, обошла кабинеты больших и
малых руководителей. Всюду она напомнила, что газета – это орган правления, и кое-где
"проговорилась", что сама она не замужем. Но все руководители оказались женаты…
Попадались, правда, кандидаты в мужья, но каждый чем-то не подходил. Бояркина и
Наденьку она сочла парой подходящей. Главное, что он был не глупее дочери. И, кроме того,
у него такой интересный, холостой дядя. Правда, он опять же шофер, да, как видно, не дурак.
Да и не тот теперь возраст, чтобы особенно привередничать. Где их, умных-то, наберешься?
После обеда, когда женщины убрали посуду, Николай, кивнув на пианино, попросил
Наденьку сыграть.
– Нет, нет, – отказалась Наденька и, отвернувшись, стала скрести ногтем пятнышко на
столешнице.
– Ну, сыграй, не стесняйся, – сказала ей мать.
Наденька, красная от смущения, села у пианино.
– А что сыграть?
На соседнем стуле лежали музыкальные учебники и поты. Николай полистал и нашел
этюд Чайковского. Наденька робко поставила пальцы на клавиши, но после первых же нот
сбилась. Потом пробовала еще несколько раз – ничего не получалось.
– Давно не играла и все забыла, – прошептала она.
Бояркин уже видел, что играть она не умеет и вряд ли умела, но ему не хотелось
верить в это. Он взял другой, песенный сборник и поставил перед Наденькой.
– Попробуй вот это… Ну, давай. "Раскинулось море широко", – пропел он.