Дома он затопил печку и стал, не моргая, смотреть в щелочку на огонь, наполняясь
покоем и какой-то внутренней силой. Хороши были эти минуты одиночества.
Николай вспомнил, что пора бы уже взяться за чтение (замечательный настрой был
сейчас для этого), но от огня не хотелось уходить. Лицо разогрелось. Воздух над плитой,
казалось, растаял и струился как сахарный.
В печке щелкнуло полено, выбросив в щелку облачко синеватого дыма. Николай
отпрянул, стал прикрывать поплотнее раскалившуюся дверцу, и услышал у крыльца скрип
снега, шорох вытираемых ног.
Наденька пришла, порозовевшая от морозца. Николай помог ей снять пальто, решив
первым не начинать разговора. Наденька, как обычно, тоже молчала. Она помыла руки,
переоделась и стала чистить картошку. "Ну и ладно, – решил Николай. – Я хотел побыть сам
с собой, а так это даже удобнее. Надо и чувствовать себя, будто я тут совсем один". Но
раздражение все копилось и копилось. Прошло уже минут пятнадцать без единого слова.
Книжка не читалась.
– Как дела на работе? – спросил, наконец, Бояркин, хотя этот вопрос после долгого
молчания казался глупым и ему самому.
Наденька, закончив сосредоточенное выковыривание глазков у картофеля, начала
крошить его на длинные дольки, и вода в миске помутнела от крахмала. Потом взялась за
лук, ловко очистила его и с хрустом стала резать. Николай в нетерпении несколько раз
прошелся около нее. Наденька всякий раз сторонилась и пропускала его. Могло показаться,
что ее нет в комнате.
– Наденька, так как у тебя дела на работе? – терпеливо повторил Николай.
Она словно не слышала, а ему становилось уже наплевать на все ее дела. Пытаясь
успокоиться, он снова присел перед печкой, поленом приоткрыл дверцу – крупные, горячие
угли от потока воздуха тихо зазвенели. Николай прислушался к остальным тихим звукам. На
плите в кастрюльке загудела и вот-вот должна была закипеть вода. За наличниками скреблась
воробьиная семья. Жизнь шла и шла и почему-то в ней обязательно что-то должно было
травить душу.
– Наденька, о чем ты думаешь? О чем? – спросил Бояркин как можно спокойнее. – Ты
молчишь, а мне кажется, что думаешь обо мне что-то плохое.
После работы Наденька заглянула к матери повидаться с бабушкой, и за чаем мать
задумчиво сказала: "Этот твой Бояркин очень тяжелый человек. Тяжелый и ядовитый, как
мухомор. Вот если бы ты вышла за Вовку Барабанова… Помню, поглядывал он на тебя. Так
вот тот веселый, легкий. К тому же он будет офицером". Наденьке пришлось даже защищать
Бояркина, потому что он теперь принадлежал ей, но сама она, вообразив, что действительно
имела когда-то возможность выйти за Барабанова, всю дорогу представляла, как хорошо
было бы ей с ним. Красивый он был в тот приезд – с красными погонами, с мягким ласковым
чубом, закрывающим почти весь лоб до бровей. Уж Вовка-то, наверное, не стал бы пилить ее
за каждую мелочь… И оттого, что где-то существовал человек лучше ее мужа, муж на какое-
то время стал совсем безразличен. Вспомнив Вовку, она вспомнила о своей тогдашней
неожиданной беременности и потом задумалась о том, как же теперь выйти из точно такой
же ситуации. Сказать ли об этом мужу или снова, когда подойдет срок, "съездить к тетке
Тамаре?"
– Да скажешь ты хоть слово! – взорвался, наконец, Николай. – Ты что, разучилась
говорить? Как у тебя дела на работе!?
– Не кричи, – вымученно произнесла Наденька. – Я думала, что сказать. На работе все
нормально.
– Так ты что же, все это время думала, как сказать мне, что на работе все нормально?
– Не кричи, – повторила Наденька.
Бояркин, глядя на нее снизу, стал ждать, что она скажет еще.