Царь горы

– Так я же на каникулах! И ты на каникулах!

– Мне как-то стыдно продавать… – потупился Борисов.

– Ничего тут стыдного нет. У нас в стране всякий труд почётен! Продавцы же в магазинах работают… И никому не стыдно.

– Так это в магазинах, а мы на базаре… Вдруг кто-то знакомый увидит?

Царедворцев посмотрел на него ясным взглядом:

– Да не бойся, Витька, кто тебя здесь знает! Ну, не захочешь продавать, рядом постоишь, ящики посторожишь… Вот мы и пришли! Смотри, какая ямища!

Дно огромного котлована скрывалось в дымке испарений. Электровозы, которые на большом расстоянии выглядели, как игрушечные, тянули «на-гора» составы с бурым углём. На другой стороне разреза высилось несколько терриконов и виднелись маленькие домики.

– Это посёлок Роза, – указал на них Царедворцев. – Там когда-то были шахты, добывали уголь под землёй, пока разрез не появился… Одна и сейчас вроде бы ещё работает… Мы как-нибудь с тобой на терриконы залезем… Кто первый заберётся, тот и царь горы!

Вечером они помогали Колиной бабушке перебирать дикую вишню и ели запечённую курицу, а наутро, загрузив в прицеп дедовского мотоцикла ящики с помидорами, поехали на Коркинский рынок.

На рынке Иван Васильевич сходил в контору и получил весы с комплектом гирь разного размера. Разложил свой товар на прилавок и уступил место внуку, а сам присел в сторонке и раскурил папиросу.

Вскоре появились первые покупатели, и Коля Царедворцев неожиданно заголосил, как заправский торгаш:

– П-а-а-мидо-о-ры! Сладкие п-а-а-мидо-о-ры! Подходи! Покупай!

Борисов диву давался новому таланту друга, умело торговавшегося с покупателями за каждый гривенник… Коля как будто родился продавцом, а гирьками жонглировал, точно настоящий фокусник. К нему сразу выстроилась очередь. Сам Борисов сидел в люльке мотоцикла и сторожил оставшиеся ящики с помидорами. Время от времени Иван Васильевич приходил за очередным ящиком и уносил его к прилавку.

А Борисов, наблюдая за торговлей со стороны, то и дело краснел и бледнел, ожидая, что сейчас появятся милиционеры и арестуют их как спекулянтов… Ведь у соседей по торговому ряду помидоры стоили сорок-пятьдесят копеек, а Коля продавал по семьдесят! Когда к прилавку подошёл милиционер с погонами сержанта, Борисов вжался всем телом в люльку и натянул до подбородка дерматиновый полог. Но сержант, как со старым знакомым, поздоровался с Иваном Васильевичем, похвалил и его помидоры, и расторопного внука Колю, купил себе два килограмма и удалился.

К обеду все помидоры разобрали.

Довольный, Иван Васильевич предложил:

– Ну, ребятки, пошли в пельменную! Она тут, недалече…

У выхода с рынка на деревянной каталке, с шарикоподшипниками вместо колёс, сгорбившись, сидел безногий инвалид в белесой фуфайке с тусклой медалью «За отвагу». Правой руки у него не было, а левой, на которой осталось только три пальца, он стискивал солдатскую ушанку, в которую прохожие бросали деньги.

Иван Васильевич поздоровался с инвалидом:

– Здравствуй, Фёдор! – И положил ему в шапку рубль.

– А кто это, дед? – спросил Коля.

– Фёдор Стацюк, погодок мой. Только его в действующую армию призвали, а меня, по брони, здесь, на разрезе, оставили… – пояснил Иван Васильевич. – Под Сталинградом Фёдор попал под миномётный обстрел. Посекло всего… Вот она – война! Не приведи вам, ребятки, её на своей шкуре испытать!

– Иван Васильевич, но он же – герой, почему же милостыню просит? – дрогнувшим голосом спросил Борисов. – У нас, в Челябинске, я таких ни разу не видал…

Иван Васильевич вздохнул:

– Эхма, что там – Челяба? Сразу после войны по всей стране такие, как Фёдор, тысячами раскатывали. В народе как только их ни называли: и «обрубками», и «самоварами»… А Хрущёв приказал всех с улиц убрать, чтобы настроение согражданам не портили, не мешали в светлое будущее с радостной улыбкой смотреть… А ведь именно такие, как Фёдор, будущее для всех отстояли! Ну а наш город невелик. Здесь всё по старинке, и народ сердобольный: ему с голоду помереть не дают…

В пельменной пришлось выстоять очередь, но зато досыта наелись пельменей, выпили по два стакана компота и получили по три рубля от Ивана Васильевича.

Царедворцев сунул деньги в карман без разговоров, восприняв дедову щедрость как должное, а Борисов стал отнекиваться, но Иван Васильевич настоял:

– Бери, Виктор! Ты их честно заработал!

Они вернулись к рынку, где оставили мотоцикл. Борисов загадал, если сталинградец-инвалид будет на своём месте, он положит полученную «трёшку» ему в шапку, но Стацюка у входа не оказалось.

Всю обратную дорогу в Челябинск «трёшка» прожигала Борисову карман, как будто он её украл.

Когда добрались до родного района, Царедворцев сказал на прощание:

– Спасибо тебе, Витька, за помощь! Гордись: ты не только сделал доброе дело, но и деньги заработал!

Дома Борисов засунул три рубля в копилку в виде поросёнка с прорезью на макушке.

Копилку подарила Борисову на день рождения отцова сестра – тётка Наталья, приезжавшая зимой из Запорожья.

Отец не одобрил такой подарок:

– Зачем ты ему, Таша, вкус к накопительству прививаешь?

– Ничего, пусть племяш учится деньги беречь! Сам себе накопит на что-нибудь полезное… Вот и зачин! – Тётка Наталья опустила в копилку первые двадцать копеек.

Борисов стал копить деньги на велосипед. На дне уже бренчало десятка полтора пятаков и несколько двадцатикопеечных монет. Всё, что сумел он сэкономить на школьных обедах…

Ночью приснился Борисову сон, будто идёт он по главной площади Челябинска к памятнику Ленина, чтобы отдать ему пионерский салют. А вождь мирового пролетариата, самый человечный из людей, вдруг отворачивается от него…

Проснулся Борисов с ужасной мыслью: «Точно узнают в школе, что я помидоры продавал: из пионеров исключат… и в комсомол не примут».

3

Коля Царедворцев был своеобразным солнцем, вокруг которого вращались по орбитам большие и малые планеты, и Борисов в их числе…. Но он был рад, что является ближайшим к «светилу» «спутником», что у него такой замечательный и верный друг. Так продолжалось до конца седьмого класса, когда их приняли в комсомол и у них появились новые увлечения и интересы.

Царедворцев как-то сочинил два рассказа о школьной жизни и отправил в «Вечерний Челябинск». Их вскоре напечатали, и Коля стал писать новые рассказы: ему понравилось видеть своё имя, набранное петитом. А Борисову как раз поручили выпускать школьную сатирическую газету. Для неё понадобились стихи о прогульщиках и двоечниках, и, к своему собственному удивлению, он легко сочинил их.

Газету вывесили в фойе школы. Борисов с неосознанным ещё чувством авторства наблюдал со стороны, как ученики из разных классов столпились возле неё, читали, смеялись, узнавая героев сатиры. День спустя, на перемене, он услышал, как кто-то цитирует его рифмованные строчки.

Царедворцев тут же решил:

– Будем ходить в «Мартен»! Я узнавал: там настоящий писатель занятия ведёт. Немного позанимаемся и станем тоже настоящими: я – прозаиком, а ты – поэтом-сатириком! – И они записались в литературную студию «Мартен» при Дворце культуры металлургов.

Почти одновременно с «Мартеном» Царедворцев и Борисов стали ходить и в секцию лёгкой атлетики при детско-юношеской спортивной школе в спорткомплексе «Металлург». Дело в том, что Борисов на итоговом занятии по физкультуре пробежал километровую дистанцию только на тройку. И эта оценка перечеркнула все его усилия окончить год ударником.

– Как ты собираешься Родину защищать, если бегать не умеешь? – возмущался Царедворцев. – Нам через год в военкомате на учёт становиться, а ты километр одолел с трудом… А как же ты в армии с марш-броском на три километра справишься? А на десять километров как побежишь?

– Чтобы стрелять по врагу, бегать вовсе необязательно… – попытался отговориться Борисов. – Пусть враги от нас бегают!

Но Царедворцев стоял на своём: