Царь горы

После чаепития прошли в комнату Коли.

Обилие книг в застеклённых шкафах, чёрное матовое пианино у стены, над кроватью картина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» – всё показалось Борисову необычным.

Он любил читать, а у Коли на полках теснились собрания сочинений Дюма, Жюль Верна, Конан Дойля, Стивенсона, Майн Рида…

– Ты всё прочитал? – с восхищением глядя на эти сокровища, спросил Борисов. – У нас, в Шадринске, в гарнизонной библиотеке за этими книгами целая очередь выстраивалась!

– Ещё не всё! Но обязательно прочитаю! Сейчас вот «Прерию» Фенимора Купера заканчиваю… Читал?

– Нет, только «Последнего из могикан» и «Зверобоя»…

– Я тебе дам почитать, – пообещал Царедворцев. – А фильмы с Гойко Митичем смотрел: «След сокола» и «Белые волки»?

– Конечно, смотрел! И «Верная рука – друг индейцев». Это мой любимый!

Оказалось, что у них интересы одни и те же – борьба краснокожих воинов со злыми «бледнолицыми собаками».

Они ещё долго говорили про отважных, благородных индейцев Виннету и Чингачгука, про коварных ковбоев и алчных бушхедеров, про то, из чего лучше делать лук и стрелы, как правильно метать томагавк и снимать с врага скальп…

– Если бы я жил в то время, обязательно пошёл бы воевать за краснокожих, только пока не решил, в какое племя идти – в делавары или сиу! – признался Борисов. – Ведь нельзя же, чтобы подлые бледнолицые так издевались над людьми…

Он вдруг вспомнил про Щуплова и его шайку, потрогал распухший нос и представил, как снимает со второгодника скальп…

– Не бойся, Витька, тебя больше никто не тронет! Мы теперь в одном племени – ты и я! – с горящими глазами сказал Царедворцев.

Он пошёл посмотреть, высохли ли рубашка и галстук, а Борисов, радуясь, что нашёл себе такого замечательного друга, продолжал разглядывать книги.

На одной из полок за стеклом стояла цветная фотография. На ней был запечатлён крепкий мужчина с алой лентой через плечо, с орденами Ленина и Трудового Красного Знамени и со Звездой Героя Социалистического Труда. Лицо мужчины показалось Борисову знакомым, как будто он раньше видел его по телевизору.

– А это кто, Коля, с наградами? – спросил он, указывая на фото, когда Царедворцев вернулся с рубашкой и галстуком.

– Мой отец, Василий Иванович, – гордо сказал Царедворцев.

2

Минувшие события в жизни человека, подобно камню на дне под слоем ила и песка, со временем становятся незаметными. Но стоит обернуться назад, и прошлое оживает, будто камень только что брошен и от него по воде расходятся круги…

Едва припомнил Борисов, как началась его дружба с Царедворцевым, так перед ним, словно картинки в фильмоскопе, стали разворачиваться, сменяя друг друга, фрагменты школьного детства, необычайно яркие и чёткие, как будто это случилось только вчера.

…Отношения у Борисова в школе со всеми одноклассниками наладились. И Щуплов с дружками стали относиться к нему вполне терпимо и даже с некоторым уважением: Борисов давал списать домашнее задание, мог подсказать на уроке ответ на сложный вопрос.

Через полгода Борисова выбрали в совет пионерской дружины, где председательствовал Коля Царедворцев.

Коля пользовался непререкаемым авторитетом не только среди ровесников, но и у старшеклассников.

Конечно, определённую роль в этом играл Колин отец – Василий Иванович Царедворцев, Герой Социалистического труда и почётный металлург.

В годы войны Василий Царедворцев трудился на металлургическом комбинате простым сталеваром, из месяца в месяц перевыполнял нормы выработки и за трудовые подвиги получил из рук Всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина высшую награду страны. В послевоенные годы его направили на учёбу в Москву. После окончания института он стал мастером, затем – начальником цеха и заместителем директора родного комбината. А недавно Колиного отца избрали вторым секретарём обкома партии. Ему предложили квартиру в центре города, в обкомовском доме, но он предпочёл остаться жить в Металлургическом районе.

Потому-то Коля Царедворцев, будучи сыном такого высокого начальника, и продолжил учиться в их школе, самим фактом своего присутствия вызывая повышенное внимание всех учителей и даже директора Александра Семёновича Заварзина.

Борисов замечал, как Заварзин приветливо беседовал с Колей Царедворцевым. Бывший офицер-фронтовик, сухопарый, всегда прямой, с гордо вскинутой головой и ястребиным взглядом, он терпеть не мог криво повязанного галстука, плохо отутюженных брюк или не до блеска начищенных ботинок.

Впрочем, авторитет Царедворцева держался не только на уважении к его отцу и благосклонности директора. Коля и сам был, безусловно, достоин уважения. Аккуратист Царедворцев ходил всегда таким чистеньким и опрятным, что его можно было фотографировать для плаката «Образцовый пионер».

Всегда улыбчивый, ясноглазый, он, как «лампочка Ильича», излучал вокруг себя позитивную энергию. Именно Коля выступал инициатором ярких пионерских и комсомольских дел. Где бы он ни появлялся, сразу все взгляды обращались к нему, всё приходило в движение, начиналась бурная деятельность, затевалась игра, слышались смех и шутки… Одним словом, рядом с Колей Царедворцевым жизнь бурлила и кипела, становилась интересной и целеустремлённой.

– Будем ставить пьесу по книге «Тимур и его команда»! – как-то предложил Царедворцев. И тут же учитель русского языка и литературы Надежда Петровна согласилась стать режиссёром спектакля, а от желающих играть роли тимуровцев и хулиганов из шайки Квакина отбою не было. Даже второгодник Щуплов захотел сыграть роль злодея Фигуры, который в конце пьесы должен был исправиться… Коля, конечно, взялся за роль Тимура.

И репетиции, и сам спектакль прошли на «ура», и всех его участников, в том числе и Борисова, сыгравшего малозаметную и невыразительную роль Колокольчикова, директор школы наградил грамотами.

Коля Царедворцев, подобно главному герою пьесы, был бесстрашным и рисковым вожаком – не боялся, в случае чего, отступить от общепринятых правил.

Однажды объявили конкурс среди школ района по сбору металлолома. Тут же Царедворцев созвал совет дружины.

– Мы должны победить во что бы то ни стало! – провозгласил он. – Какие будут предложения?

– Посмотрим возле гаражей, там старые и ржавые запчасти выбрасывают… – сказал Борисов.

– Хорошо. Какие ещё идеи?

– Надо пройтись по частному сектору, – подала голос Валя Кунгурова, – там на помойках много всякого железа валяется.

– Молодец, Валентина, – похвалил Царедворцев. – Организуешь девчонок и – вперёд! А мы. – Он окинул взором ребят… – Мы пойдём другим путём!

Так называлась картина, висящая в кабинете истории, где был изображён молодой Владимир Ульянов, будущий Ленин, рядом с матерью Марией Александровной, плачущей по казнённому царём сыну Александру. Ленин уже тогда понял, что надо делать революцию!

В чём состоял «другой путь» Царедворцева, стало ясно позднее.

– Вот что, Витька, – сказал Царедворцев, когда заседание совета дружины закончилось и они вышли из школы, – ходить по дворовым помойкам и собирать старые чайники и ржавые рамы от велосипедов – дело бесперспективное. Так никогда не победим! Надо лезть на металлургический комбинат!

– Как это – лезть? Там же охрана… – оторопел Борисов. – Ну, залезем, и что?

– Чудак-человек! На комбинате есть свалка металлолома… Чего там только нет! – Царедворцев мечтательно закатил глаза. – Рельсы, колодки для вагонных пар, трубы разного диаметра – словом, всё, что пойдёт на переплавку…

– А ты откуда знаешь?

– Я у отца много раз бывал, когда он заместителем директора работал…

– Так что же мы, воровать будем? – Борисов представил предстоящую вылазку и поёжился.

– Почему сразу – «воровать»? Мы вынесем то, что на комбинате годами лежит без дела! Сдадим металлолом! И он обратно на тот же ЧМК приедет. Только теперь уже прямо в доменную печь!

Убеждённость Царедворцева обезоруживала.

Вечером следующего дня они отправились на разведку.

Высокий бетонный забор сверху был перевит колючей проволокой и казался неприступным. Но Царедворцев и впрямь всё на комбинате знал. Он привёл Борисова к хорошо замаскированной, небольшой дыре в заборе. Протиснувшись в неё, они оказались на территории комбината.