Этот ты. Рассказы и эссе

– А мне все равно, – отвечает парень и улыбается.

В следующем кадре мы видим, как он ворочается на кровати. За окном дождь и гроза. Слышатся множащиеся голоса: «Без петельки… Без петельки… Без петельки… Без петельки не принимаю… не принимаю… не принимаю…». Парень вскакивает и видит перед собой уродливую старуху, которая ухмыляется, поднимает иголку и резко ее опускает.

Мы видим хаотичную нарезку кадров с бесноватой старухой, кричащим парнем и брызгами крови. Внезапно наступает тьма. Медленное появление. Мы видим измученного парня, видим, что на его спине из его же кожи сделали петлю. Камера отъезжает и становится ясно, что этот парень висит на огромном крюке, рядом с такими же бедолагами.

И снова замогильный Голос: «ПРОКЛЯТИЕ ГАРДЕРОБЩИЦЫ! ВО ВСЕХ ГАРДЕРОБАХ СТРАНЫ!

FARBFILM

Начало

Мы были молоды и неопытны. Мы просто брали камеру в руки и шли снимать. То есть, безусловно, мы накидывали смыслы, клепали сценарии, искали места и реквизиты, но по большому счету – мы делали треш, совсем того не желая, и именно поэтому выходило нелепо и смешно.

Но, видит небо, то было лучшее время в моей жизни (и, к счастью, оно прошло). Сейчас я расскажу об этом времени, о том, как так получилось и почему, в итоге, не получилось ни черта. Я расскажу, как мы – вот ужас – снимали кино.

Устраивайтесь поудобнее и заранее знайте: хотя снимали мы, стыдно будет вам – каждому, кто прочтет этот текст.

***

Пусть я не назову точной даты, но я отчетливо помню тот момент, когда захотел сделать свой фильм.

Мне было лет около четырнадцати, я учился в седьмом классе и в тот вечер полоскал голову под краном. Внезапно (боже, я понятия не имею из-за чего) я вспомнил про игрушечного динозавра, что стоял в шкафу моего младшего брата. Обычная такая пластмассовая игрушка, которая, мне так подумалось, в кадре будет смотреться почти что настоящим динозавром. А это значит – я могу снять свою «Годзиллу»!

Я выскочил из ванной, словно Архимед, и уселся за сценарий.

Подростковый юмор – такой себе, поэтому мне показалось уморительно смешным назвать динозавра Модзиллой, а имена всех персонажей сделать оканчивающимися на «ьяна-хун»: Саньяна-хун, Владьяна-хун, Стасьяна-хун. Фабула была такого же потрясающего уровня: молодой японец катается в горах на лыжах, вдруг пробуждается Модзилла, молодой японец кричит: «О нет, это Модзилла!», Модзилла крушит город, приезжают военные, стреляют в Модзиллу, Модзилла падает, один из военных говорит: «Это только начало», и идут финальные титры.

Примерно таким был мой первый сценарий. Звучит кошмарно, но выглядело это совсем уж чудовищно.

Первый провал

Итак, мы сняли – на камеру мобильного телефона – первый фильм.

Так как была весна, то в качестве снежных гор мы использовали белую печку. Кубики и игрушечные машинки послужили декорацией разрушенного города. Роли молодого японца-лыжника и старого японца-солдата исполнил восьмилетний Владислав (для создания более убедительного образа он косил глаза). В расово верном Movie Maker Стасян смонтировал материал, наложив поверх видеоряда скачанные откуда-то звуки пулеметной очереди и крика «банзай!». Поскольку бюджета хватило только на этот крик, все персонажи на протяжении всего фильма изъяснились одним лишь этим словом, из-за чего диалоги казались несколько… предсказуемыми (исключая ключевые моменты, когда персонажи с японского переходили на чистый русский и с залихватским уральским оканьем предрекали неизбежное: «этО тОлькО началО»).

Длилось это безобразие аж три минуты. Как сейчас помню – формат. avi и неубираемый титр на половину экрана: «Divix». В общем, получилось плохо. Я был в восторге.

Тогда я впервые испытал это ни с чем несравнимое чувство творения, какое, быть может, испытывают только матери, когда из ничего, но благодаря твоим усилиям появляется на свет целое детище. То есть, понимаете, это было ужасно, однако это было мое, совсем и полностью. Для четырнадцатилетнего подростка иметь что-то действительно свое, одному ему принадлежащее, очень приятно и волнительно. Ведь все мы, так или иначе, баловались творчеством – писали стишки, рисовали картинки, пели песни. Вот только это было легко, было доступно всем – тогда как снять фильм, боже, настоящий фильм, пробовали единицы. Это уже совсем другой уровень, это не какое-то там словоблудие, а стопроцентно серьезное дело.

Мне снесло башню, и я решил, что буду режиссером.

Намбер ту

После премьеры, после ошеломительного успеха (родители были так рады, что выразили эту радость полным молчанием) я решил не почивать на лаврах и сразу же пустил в производство второй фильм. Очевидно – продолжение «Модзиллы». Но на сей раз я сделал акцент на драматургии: оказалось, что Модзилла – это не природное явление, а результат зловещих экспериментов ужасного профессора Драникуса. Плюс, по закону сиквела, появились новые монстры: резиновый кабан и плюшевая горилла. Я сыграл профессора Драникуса, Владик, как водится, всех остальных японцев.

Но эффект был не тот. Чувство новизны пропало. Я отказался от дальнейшей эксплуатации несчастного динозавра и устремил взор в иные дали.

Тогда мы как раз играли в первую часть «Hitman». Образ одинокого и безбожно лысого киллера пленил мое воображение, и я моментом наклепал сценарий под названием «Убийцы никогда не дремлют»: про нелегкую судьбу наемного убийцы Джона Хитмана и его брата Эндрю Хитмана (да, в то время я искренно полагал, что Хитман – это фамилия).

Вот выдержка из этой песни: «Я родился в Чикаго. Мой отец был русским агентом, служил в спецназе ФСБ, приехал в Америку по шпионскому делу, встретил мать, которая была сверхтайным шпионом Швеции. Когда мне исполнилось десять, они по государственным делам уехали во Францию, и я жил у дедушки, который в свое время был адъютантом Мюллера в Третьем рейхе, и у бабушки, бывшей агентом 005 в Англии. В 18 лет пошел в армию, подружился с парнем, с которым потом пошел в Оксфорд, познакомился с девушкой. Через полгода узнал, что их подослали спецслужбы Венгрии. Больше я никого из перечисленных людей не видел, мне стало одиноко, я переехал в Нью-Йорк, пошел в ресторанчик, где вы меня и нашли».

Удивительно, но найти актеров для этого шедевра не удалось – совсем. И тогда меня настигло первое жизненное разочарование: оказывается, окружающие тебя люди вовсе не горят желанием сниматься в твоих фильмах и упорно сопротивляются попыткам затащить их лица в кадр.

Снять суперленту не удалось. Я был обескуражен и затаил обиду.

Текстытекстытексты

Итак, я понял, что поиск живых актеров – то еще занятие, что писать сценарии так, как бог на душу положит, нельзя, что приходится учитывать возможности и ресурсы (человеческие – в особенности), а, значит, фантазию следует утихомирить.

Более того, одна безымянная сволочь заметила, мол, игрушки в качестве реквизита – это дно, а снимают на телефон только дураки. Я распсиховался, но возразить ничего не смог.

Казалось, моей новообретенной мечте конец, ведь раздобыть камеру в те времена было делом не таким уж и простым. Оно, конечно, не Советский Союз, и все же… Видит небо, будь у меня девушка, на этом бы все благополучно и закончилось. Однако энергия переполняла, приходилось ее куда-то девать, и я нашел выход в сочинении сценариев.

Я штамповал их целыми тоннами, засиживался до самой поздней ночи, безумствовал над тетрадями, пытаясь хотя бы так успокоить творческую лихорадку. Я сочинил дилогию о живых мертвецах («Затмение небес»), криминальную трагикомедию («Большая Италия»), криминальную драму («Простые ублюдки»), трилогию о Джеке Роксе, боксере/спецназовце/коммунисте, мистический триллер «Алан Дайнек: вкус крови», боевик с идиотским названием «Отомстить или умереть», пару романтических комедий и множество других невыразительных и безвкусных вещей.

Роберт Родригес, Квентин Тарантино и Гай Ричи – имена, которые я знал и которым старался соответствовать, а потому более ли менее копировал.

В моих сочинениях тех лет забугорные имена спокойно соседствовали с русскими, герои беспрестанно ухмылялись и сквернословили, ни одна страница не обходилась без хорошей драки, перестрелки, погони или, на худой конец, ругани. Это был экшон, бессмысленный, беспощадный и безбожно вторичный.

Время текло. Я начал выдыхаться, и, казалось, вот-вот мой порыв сойдет на нет. Но вдруг само Провидение снизошло ко мне, и я получил всамделишную видеокамеру. Пошла, что называется, жара.

Артисты больших и малых театров

Случилось, наконец, то, чего я так долго ждал: у меня появилась видеокамера. Не телефон с пятью мегапикселями и даже не фотик с возможностью видеосъемки, а настоящая операторская вещь.

Казалось, что вот сейчас-то откроются все дороги, что, раз технические трудности преодолены, осталось дело за малым: снять собственно фильм.

Памятуя о горьком опыте, я не стал набирать актеров из домашнего окружения, а обратился к людям, с коими тусовался не меньше, а то и гораздо больше (прямо денно и нощно, боже) – я позвал одноклассников. По сей день я гадаю, было ли то блестящим решением, загубленным дальнейшими действиями, либо же грубейшей ошибкой.

Так или иначе, но желающих нашлось предостаточно. Быстро, без сценария, пока железо еще горячо, я принялся ковать фильм: о ребятах, попавших в заброшенный дом, где за ними начинает охотиться маньяк, точнее, даже два маньяка – один пришлый, а второй – самый очкастый из этих ребят (угадайте, кто его должен был сыграть).

Декорацией заброшенного дома послужила наша школа, в качестве реквизита использовали игрушечный пистолет, пластмассовый нож и добытый всеми правдами и неправдами ржавый топорик.

Вечером, когда все разошлись, а охранник ровно час разрешил нам сходить с ума, мы приступили к съемкам. Голливуд был уже на горизонте, но… В тот вечер меня настигло второе жизненное разочарование. Оказывается, актеры не хотят сниматься – они хотят бегать, прыгать, кричать петухами, ломать реквизит, смотреть в камеру, смеяться в кадре, бодаться, забывать слова и уходить домой. Два или три дня мы вымучивали одну коротенькую сцену, пока не стало ясно: это все не то пальто.

Я пал духом.

И хотя после несостоявшегося слэшера было еще несколько попыток в иных жанрах, почему-то ничего не получалось. Не было чего-то такого, что заставило бы идти до конца, не было конечной цели, не было самого главного – зрителей.

Они появились внезапно.

И тогда я снял свой первый настоящий фильм – «Я буду плакать по тебе, Джо!».

Это фиаско

Десять смертей (в том числе семь убийств и три суицида), десять единиц оружия (в том числе деревянный нож и штатив в качестве пулемета), одиннадцать актеров (не считая тех восьми, что не попали в финальную версию), двадцать один персонаж, девять музыкальных композиций (из «Падения Черного ястреба», «9 роты», «Солдат неудачи», «Залечь на дно в Брюгге», «Гладиатора», «Достучаться до небес» и «P. S. Я люблю тебя»), один стоп-кадр в стиле «Матрицы», четыре шрифта, три месяца съемок и двадцать три минуты дикого экшона, военной драмы и мокьюментари.

Таким был мой первый фильм, таким был «Я буду плакать по тебе, Джо!». История в историях: писатель как бы написал книгу и читает ее своему другу, тот книгу ругает, писатель переписывает, и так три раза, итого: четыре новеллы, одна из которых связующая, ну и плюс еще пролог/эпилог.