Далеко от неба

– А у Романа Викентьевича, значит, помешать могу?

– Кто ж их, сволоту, угадает? Может, сможете, может, и при вас не задумаются. Роман Викентьевич так и велел – даже малость не рисковать. За батюшку, говорит, я перед Богом ответчик.

– Перед Богом за себя я ответчик, а не он. Могу помешать безвинных людей, как вы говорите, «убрать», а вы мне в тихую обитель скрыться предлагаете. Что я после этого людям о Добре и Зле говорить буду?

– Оно так, конечно, – согласилась Аграфена. Помолчав, добавила: – Дела у нас тут страшные намечаются. Сколь годов копилось, а теперь, кажись, предел наступил. У меня вот тоже сыночка загубили, я, что ж теперь, в стороне стоять?

– А мне в сторону предлагаете.

– Так это Роман Викентьевич распорядился. Я вам, батюшка, как на духу скажу – он только с виду такой спокойный и вежливый. А на душе огнем все спалило. Разве его теперь остановишь? А они сейчас на все пойдут. Выхода у них не остается, если Марья признает кого. Рома так и рассудил – пусть приходят. Кто придет, тому первому и ответ держать.

– Давайте так, Аграфена Иннокентьевна, – решительно сказал отец Андрей. – Присядем вот здесь, на бревнышках, и вы мне все подробно расскажете. Какой из меня духовный пастырь, если сам в здешних потемках, как неразумный. Того и глядишь, забредешь в какую-нибудь неудобицу.

– И забредешь, – вздохнула Аграфена Боковикова, присаживаясь на большое неошкуренное бревно. – Посеред людей порой страшней, чем в тайге глухоманной. Там – все от тебя, а тут неведомо еще как повернется.

– Вот и расскажите, что тут у вас и как, – попросил отец Андрей, присев рядом.

* * *

Вечер обозначился на глади озера отражением разноцветных разводов неба, среди которых преобладали тревожные красные и оранжевые тона. Лодка с Машей и Олегом наискось пересекла водное пространство заката и вошла в густую тень высоких скал, причудливо обрамлявших северный берег. Олег заглушил мотор, и лодка бесшумно заскользила к угловатому выступу небольшого мыса.

– Когда видишь такое, становится стыдно, что кто-то тебя называет художником, – щурясь на солнце, застрявшее в щетине прибрежного кедрача, сказал Олег.

– Почему? – не глядя на него, спросила Маша.

– Природа – единственный великий художник. Подражать ей – бессмысленно, переделывать по-своему – глупо, выдумывать – омерзительно.

– По-вашему, искусство не нужно?

– Оно всегда терпит поражение в борьбе с действительностью.

– Но ведь оно тоже действительность, нет? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Маша.

– Копия, слепок, муляж, фотография, раскрашенная картинка. Это еще в лучшем случае. В худшем – отвратительное искажение. Отец Андрей прав: только икона способна сказать больше, чем природа. Потому что она из другого мира.

– Какого?

– Высшего.

– Он есть?

– А ты как думаешь?

– Если бы он был, люди бы знали об этом.

– Они знают.

– Ничего они не знают. Не хотят. Он им не нужен. Они его боятся и ненавидят.

Лодка ткнулась в берег, но Олег не торопился выпрыгивать на темные камни.

– Какой-то тревожный закат сегодня, – неуверенно сказал он, оглядываясь по сторонам.

– Обыкновенный, – не согласилась Маша и еще крепче прижала к себе карабин.

– Отсюда двинем пешком. Только дождемся, пока стемнеет.

– А лодка?

– Спрячем. Тут где-то пещера. Пещерка, углубление в скале. Рядом будешь стоять и не увидишь.

– Могли бы проехать до устья.

– Отец не советовал. Вернее, предложил сориентироваться по обстановке.

– Нормальная обстановка.

– Не знаю. Что-то не по себе.

– Чего вы боитесь?

– Я? Ничего. Боюсь – кто-нибудь нас увидит.

– Ну и что? Разве мы не можем ехать, куда хотим?

– Мы не можем, чтобы кто-то узнал, куда мы едем. Чтобы вообще нас видели. Строжайший приказ Романа Викентьевича. Иначе все сорвется.

– Что сорвется?

– Все, что он задумал.

– Неправильно задумал. Он там один, а мы прячемся, словно в чем-то виноваты.

– Не прячемся, а занимаем выгодную позицию. И он там не один.

– Она его обманет.

– Вообще-то я имел в виду не её, – сказал Олег, выскакивая на берег.

– Это все из-за меня? – тихо спросила Маша.

– Из-за тебя тоже.

– А еще из-за чего?

– Понимаешь… – Олег задумался. – Нельзя все время жить в страхе и унижении. Это непродуктивно и бессмысленно. Согласна?

– Согласна.