Далеко от неба

– Так вот… – Серуня пнул колесо мотоцикла. – Кандей ведь как? Сначала врежет, потом разбираться начинает. Расчет, что сразу слухи пойдут: посягательство на чужую собственность. Что и требовалось доказать.

– Кому требовалось?

– А матушка ваша, заместо того, кому требовалось, против меня силовые приемы.

– Кто покойница?

– Это так… В виде приманки. Заглотил уже. А тут баба Груня с сумкой…

– Ждут еще?

– А то нет. Кандей для испугу, а сам для серьезного разговору.

– Садись! – приказал Василий, усаживаясь за руль мотоцикла.

– Там еще наличие органов исполнительной власти возможно. Чтобы угон зафиксировать. Я, между прочим, крест помогал водружать.

– Куда едем? – спросил Василий, когда Серуня неудобно устроился в коляске.

– Так на хоздвор, куда еще. В конторе дожидаются. Кандей премиальные на «ландыш» обещал. В случае, если поп. За тебя, Василий Михайлович, потребую в двойном размере. Ждали Гришку, а приедет Мишка.

В предчувствии предстоящих событий Серуня радостно хихикнул.

Мотоцикл круто развернулся и с оглушительным треском запылил по улице.

* * *

– Едут! – услышав знакомый треск мотоцикла, сказал Домнич и направился к своему рабочему месту за большой директорский стол.

Милиционер, Бондарь с перевязанной рукой и расцарапанной физиономией, и еще тройка мужиков, вызванных в качестве понятых, торопливо расселись на расставленные вдоль стены стулья. Хозяин мотоцикла, местный амбал, используемый Домничем в качестве личного телохранителя и охранника конторы, Григорий Кандеев, по замыслу должен был как потерпевший встретить подъехавших во дворе и с возможно большим шумом при возможно большем количестве свидетелей доставить похитителей в кабинет начальства.

– Сейчас мы гражданину священнослужителю вежливо и культурно разъясним, ху есть ху и какого направления надо придерживаться в местной политической жизни. Где тут карамболина, где карамболета, кого слушать и в каком направлении проводить религиозную агитацию. Между прочим, может стать очень даже полезным союзником, если правильно сориентируется.

Услышав шум, неразборчивые голоса, звуки ударов и тяжелого падения тела, Домнич недовольно поморщился.

– Я же объяснял – работать культурно, вежливо, осторожно. Зачем устраивать девичий переполох из-за какого-то старого мопеда? Это же не местный контингент.

В дверь осторожно постучали.

– Не заперто, – весело сказал Домнич. – Милости просим.

В кабинет заглянул Серуня, оглядел собравшихся, спросил:

– Входить или как?

– Гостям всегда рады. У нас тут места таежные, народ грубый, но справедливый, чужую собственность привык уважать… защищать всеми подручными средствами…

Домнич не договорил, увидев вползающего в кабинет на четвереньках Кандея. Тот мутным взглядом обвел собравшихся и, не в силах справиться с непривычной для себя болью и дурнотой, распластался на пороге, со стуком приложившись бритой головой о деревянный пол. Собравшиеся болезненно вздрогнули от стука и, все как по команде, перевели взгляд на изумленно привставшего со своего места директора коопзверпромхоза.

– Это кто его? Поп? – почему-то шепотом спросил тот Серуню, который с интересом и скрытым торжеством смотрел на бесчувственного Кандея.

– Товарищ поп к покойнице ехать отказался по причине её отсутствия. Молиться, говорит, надо за упокой души невинно убиенных.

– Ты чего несешь, вошь лобковая?! – багровея от злобы, заорал Домнич. – Нажрался уже! Простое поручение исполнить не в состоянии. Поешь тут арии, понимаешь. Какие убиенные, какие молитвы?

– За упокой, Артист, за упокой, – раздался из коридора голос Василия.

Перешагнув через лежащего Кандея, он вошел в кабинет.

– Линяйте, мужики, – попросил он зашевелившихся было свидетелей. – Нам с господином директором о жизни поговорить надо. В каком она у нас направлении складываться будет. Или не будет. Ну! Особого приглашения дожидаетесь? Один уже дождался, хотя я его как человека просил – не лезь, пока не разберемся. Монтировкой стал размахивать. А в тюряге как? С первого разу не дошло, второго не будет. Пускай, думаю, привыкает.

Домнич, успевший подать милиционеру какой-то знак, неожиданно успокоился.

– Ладно, мужики, поговорить действительно требуется. Во дворе подождите. И Григорию помощь! – крикнул он уже в спину перешагивающим через лежащего Кандея. – Выполнял мое личное распоряжение: «посторонних не пускать». Пострадал во время исполнения служебных обязанностей.

Мужики развернулись и поволокли еще не очнувшегося толком Кандея во двор, куда подходило все больше и больше народа.

– Подводишь уголовную базу? – поинтересовался Василий, усаживаясь сбоку от стола рядом с Домничем. Тот отодвинулся и, зыркнув в окно, удовлетворенно улыбнулся.

– Время такое, Василий Михайлович, время. Не обережешься – не посмеешься. О чем разговор, если не секрет? Если вообще о жизни – несерьезно. Думаю, у тебя вполне конкретные вопросы имеются?

– Не спеши веселиться, – нахмурился Василий. – Пока твои волкодавы соберутся, вполне тебя по стенке размазать успею.

– Зачем такие крайности? Ни тебе, ни мне ни малейшей выгоды. Лучше на берегу договориться. Иначе последствия будут, как в индийском кино. Да и времени в обрез – Колян уже за Чикиным рванул. Полноценно успею ответить только на три вопроса. Потом будем посмотреть.

– Ты Ивана на наше ухожье, на Дальний, под разными причинами три года не допускал. Хорошие участки давал, а на наш не пускал. А когда он туда сам забросился, убили. За что?

– В огороде бузина, в Киеве Юлька Тимошенко. Между прочим, очень она на мою Надежду смахивает. Только моя жинка погарнее. Верно? Хорошо, хорошо, раз обещал, отвечаю. Ни малейшей связи. Во-первых, не убили. В протоколе следствия – «алкогольное отравление». Во-вторых, ухожье ваше, после двух пожаров. Там не только соболя, белки общипанной не осталось. Что я, по-твоему, лучшего охотника коопзверпромхоза Ивана Боковикова на пустышку пошлю? Не поймут. Явная бесхозяйственность. Можешь, конечно, сомневаться, но я Ивана уважал. Спроси у мужиков – ежегодно премии, благодарности.

– У Зарубина дочку опять-таки на Дальнем со скалы сбросили. Она кому мешала?

– Я за пиратов не ответчик. Сам знаешь, где их только ни носит. Всю тайгу испоганили. А что на вашем ухожье – совпадение. Случайность! Чего им, спрашивается, на гарь забредать? Сдуру только. Зарубин, между прочим, не возникает. Понял, что концы искать – пустые хлопоты. В тайге один прокурор – у кого ружье быстрее стреляет.

– У Зарубина, по-моему, другой вариант. Ладно, это его дела. Тогда последний вопрос. К Чикойскому золотишку подбираетесь?

Этот вопрос буквально подбросил Домнича. Он вскочил, спохватившись, тут же сел, посмотрел в окно, выдвинул ящик стола, в котором лежал пистолет, быстро взглянул на пристально следившего за каждым его движением Василия, попытался улыбнуться. Но кривая улыбка еще больше подчеркнула его растерянность и испуг.

– Сказки все это, Василий, сказки, – тихо и торопливо заговорил он, то и дело взглядывая на лежащий прямо под рукой пистолет. – Бабы выдумали, а дураки верят. Какое золото? Сроду его тут не было. И быть не могло. Ты на эту сторону лучше не грузи. Перевернемся – всем конец. Война начнется. Черные уже наезжали, принюхивались. Да и наши, в случае чего, спуску не дадут. Живой души в районе не останется. Сам понимаешь, время какое. Везде беспредел, везде. Сверху донизу.

– А говоришь – сказки.

– Так мало из-за сказок народу сгубили? Эльдорадо сколько веков разыскивают? Тыщи сгинули. Тут только слух пусти.

– Это верно, только пусти…

Василий поднялся и подошел к окну, к которому он до этого сидел спиной. Во дворе уже собралось несколько десятков человек.

– Как думаешь, если я им сейчас скажу, что вы с тестюшкой к Чикойскому золоту вплотную подобрались. Ивана из-за него отравили, ребенка не пожалели. Получается, там оно, поблизости. Братишка, видать, близко подошел.