Далеко от неба

– Считаете, у него был выбор?

– Как бы его сейчас мои казачки не подстрелили.

– Подстрелят, останемся без проводника. Впрочем, не думаю. Заходи, Оро.

В дальнем конце палатки послышался шорох, и под полог проскользнула малоразличимая в полутьме фигура. Человек выпрямился и внимательными печальными глазами посмотрел на ротмистра.

– Как там, спокойно? – спросил ротмистр, улыбаясь молчаливому изумлению подъесаула.

– Маленько спокойно, маленько не очень. Который человек в тебя стрелял, вниз упал. Башку о камень разбил. Совсем разбил, сразу помер.

– Русский? Хунхуз?

– Не понять, темно было. Какая разница, все равно дохлый.

– Прикажите казакам, чтобы накормили и винтовку выдали. Под мою ответственность. И еще, Александр Вениаминович… Мое начальство из-за отдаленности и необходимости незамедлительно принять решение на сей счет никаких распоряжений передать не могло. Посему на время, потребное для достижения пункта назначения, поступаю в ваше полное распоряжение.

– Благодарю, Николай Александрович. Счастлив вашей поддержке. Уверен, мы им еще покажем, где раки зимуют.

Подъесаул пронзительно свистнул. Через несколько секунд в палатку просунулась голова Ивана Рудых. Изумленно подняв брови, он уставился на орочона.

– Хреново службу несете, – нарочито суровым голосом сказал подъесаул. – Так и без штанов остаться недолго. Или без головы. Накормить, напоить, выдать оружие. Будет нашим проводником. Молодец, – сказал он Оро. – Научишь моих казачков невидимками, как ты, продвигаться, отблагодарю. Если живы будем, – добавил он, когда Оро и Иван вышли из палатки.

* * *

Зарубин сидел в комнате дочери на ее кровати, опустив голову и закрыв глаза. Со стороны могло показаться, что он спит или устало дремлет после почти бессонной ночи. Резкий телефонный звонок в одной из комнат первого этажа вынудил его открыть глаза. Но вставать он не торопился. Словно пытаясь понять, кто ему может звонить в это время, нахмурился и долго прислушивался к резким и таким неуместным в нежилой пустоте большого дома звукам. Казалось бы, звонивший должен уже догадаться, что хозяев нет дома или они не хотят подходить к телефону. Но звонок продолжал настойчиво терзать тишину опустевшего дома. И только когда он замолчал, Зарубин встал. Медленно спустился вниз. Лежавший у входной двери Кармак поднялся и внимательно посмотрел на хозяина.

– Сторожи! – приказал тот. – Только на тебя надежда.

Кармак послушно лег на прежнее место, продолжая следить за хозяином упрекающим, как почему-то показалось Зарубину, взглядом.

Зарубин взял лежавший на столе карабин с оптическим прицелом, подошел к окну. Солнце ярко освещало противоположную сторону пустынной улицы. Он приложил карабин к плечу и навел на окно соседнего дома. Окно было раскрыто и наполовину задернуто шторой. В полутьме комнаты за полыхающими цветами герани лицо человека было почти неразличимо. Но Зарубин хорошо знал, чье это лицо и по чьему приказу человек неотлучно следит за его домом. Не отрываясь от прицела, он посмотрел вдоль улицы. Сначала улица была пустынна. Неожиданно в перекрестье появилось лицо Василия. И тут же исчезло. Зарубин опустил карабин. По улице с оглушительным треском мчался старый мотоцикл. За рулем сидел Василий. Мотоцикл пронесся мимо дома Зарубина и резко свернул в ближайший проулок. И тут же из клубов еще не осевшей пыли вынырнул милицейский «уазик». Человек в доме напротив высунулся из окна и замахал рукой, показывая на проулок. «Уазик» на несколько секунд затормозил, затем сорвался с места и, с трудом вписавшись в поворот, едва не снес покосившийся забор, огораживающий обветшавшие строения полузаброшенных лесозаводских складов, тянувшихся проулком до самой реки.

Когда клубы пыли на улице окончательно разнесло очнувшимся вдруг ветерком, Зарубин разглядел неторопливо идущих к дому Аграфену Иннокентьевну и отца Андрея. Но и на этом еще не закончились неожиданности, буквально за несколько минут переполнившие до этого пустынную и, казалось бы, засыпавшую от скуки улицу. Занимая почти всю ее ширину, с противоположного конца выехал тяжело груженный лесовоз. За его рулем сидел шофер, который привез в поселок отца Андрея. Тельминов с карабином в левой руке стоял на подножке. У ворот зарубинского дома, к которым уже подошли отец Андрей и Аграфена Иннокентьевна, лесовоз резко затормозил. Все скрыли густые клубы пыли. Когда лесовоз поехал дальше, а пыль снова разнесло ветром, высунувшийся из окна человек в доме напротив увидел только плотно закрытые ворота.

– Мира между ними и мной не будет, отец Андрей. Ни при каком раскладе не будет. Для них это вопрос дальнейшего существования, для меня – смысл жизни. Не будет мне покоя ни здесь, ни там… – Зарубин посмотрел вверх. – Пока эта мразь по земле ходит. И поскольку это только мое, личное, не хочу, чтобы еще кого-то хоть краем задело. Не обижайтесь – один справлюсь. А не справлюсь – похороните как положено. Под крестом.

– Василий один, вы один, я… Так и изничтожат поодиночке, как Ивана, – глядя в сторону, сказал Михаил. – Они-то скопом держатся. Правильный товарищ священник вывод сделал: при свидетелях десять раз подумают окончательно концы рубить. Мне один исключительно гениальный мужик в сумасшедшем доме так объяснял: «Помышляешь оказаться сильным, опирайся на правду свою». Правда-то у нас, не у них.

– Правду защищать надо, – сказал Зарубин.

– Ну а я о чем? Вас, что ль, одного задело? Нас тут сколь уже лет хлещут. И по мордам, и по почкам, и по черепушкам. На кладбище каждая вторая могилка у мужиков – «трагически погиб». Кто по пьяни, а кто тоже, как вы, в одиночку норовил. Как хочешь, Роман Викентьевич, а держаться нам сейчас вместе надо. Иначе сплошной крематорий, а не деревня солнца.

При этих словах отец Андрей поднял голову и вопросительно посмотрел на Михаила.

Они расположились в разных концах комнаты. Зарубин сидел за столом, отец Андрей устроился на диване. Тельминов стоял у окна, по-прежнему не выпуская из рук карабин.

Аграфена Иннокентьевна, как только вошли в дом, подалась на кухню и сейчас высыпала в закипавшую в кастрюле воду пакет пельменей. Неожиданно за окном промелькнула какая-то тень. И хотя Аграфена стояла к окну боком, движение это она почувствовала, замерла, затем, стараясь не выдать себя неловким движением, потянулась к большому кухонному ножу. Чуть слышно скрипнула дверь. Аграфена схватила нож и резко обернулась. Перед ней стоял Василий.

– Нас, Боковиковых, ни с наскоку, ни с подтишка не прихватишь. Верно, мать? – тихо сказал он, приобняв за плечи качнувшуюся к нему мать.

– Тебя как Кармак-то не почуял? – спросила та, отстраняясь, и, отложив нож, взялась за ложку, чтобы перемешать осевшие на дно кастрюли пельмени. Так было легче скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

– У меня с собачьим народом давний договор. Хоть раз обнюхаемся – друзья навеки. Забыла?

– С вами все на свете позабудешь. Любаша с утра прибежала – Ваську, кричит, арестовывать отыскивают. Такая драка ночью организовалась – в больницу очередь на полкилометра стоит. А я и знать ничего не знаю. Как давеча ушел, так с концами. Вообще-то она баба неплохая. Отказалась Чикину показанье давать, что ты ее снасильничать хотел. Я, говорит, может, только радая была, так он на меня вроде как и смотреть не схотел.

– Кто там с Романом Викентьевичем?

– Мишка твой. Отец Андрей возвернулся. Не захотел от беды чужой отходить.

– Какой беды?

– Не слыхал, что ль?

– Про дочку?

– Викентьевич специально слух пустил, что она в себя пришла и теперь убийцев своих и насильников опознать может.