Зона обетованная

– Серьезный медведь, Петро. Хитрый. Враз все сыскал, враз все под корень снес. Только если серьезно приглядеться, то вот где взрывчатка пропащая отыскалась. Медведь ее использовал.

– Какая взрывчатка? – сразу посерьезнел Омельченко. – Чего несешь?

– Что имею, то и несу. Завтра заявлять пойду. Официальным образом.

– Конечно, заявить надо, если такие соображения. Если доказательства, конечно, имеются, – осторожно поддержал Хлесткина Омельченко.

Мне показалось, что Хлесткин с интересом глянул на него.

– Есть и доказательства.

– Значит, надо заявлять, – снова повторил Омельченко. – Может, старатели?

– На кой я им? Мы с ними еще нигде на узкой тропке не сходились. А вот твое заявление я полностью помню.

– Так это я так – для острастки, для порядку. Ты же все места по тайге захватил, где самый соболь. Жалобы на тебя соответственно были. Не меньше, чем полсотни добываешь, а сдаешь от силы десяток. Завистников, Степа, на свете всегда хватает.

Хлесткин, не ответив, налил себе стакан, выпил, ни на кого не глядя и сразу как-то осев и постарев, неуверенным движением потянулся за закуской. Не дотянулся, встал.

– На закон давишь? – вдруг, взвизгивая, закричал он, склоняясь к улыбающемуся Омельченко. – Указываешь?! А сам?! Сам-то что?!

– Что сам? – вроде бы искренне удивился Омельченко. – Я на должность такую поставлен – закон защищать. А ты как думал?

– Защищать… – прошипел Хлесткин, словно задохнувшись. – Ты… Защищать… Думаешь, никто ничего не знает? Думаете, слепые все? Я еще дойду до твоего гнезда…

– Ну, ладно, – тоже поднялся Омельченко. Огромный, тяжелый, он угрожающе возвышался над Хлесткиным. – Думал по-хорошему с тобой… А ты даже в чужом доме, за столом, за который тебя как человека пригласили… При госте, вот, при моем и кусаться норовишь. Больше я с тобой, Хлесткин, говорить не желаю. Уходи!

– Гонишь? – тихо и совсем трезво спросил Хлесткин.

– Не гоню, а уходи лучше.

Хлесткин медленно пошел от стола, прихватил свой полушубок, шапку, снял со стены карабин и, не одеваясь, шагнул за дверь.

– Первый браконьер в наших местах, – повернулся ко мне Омельченко и сел, придвинув свой стул поближе к моему.

– Выходит, зимовьюшки его в защиту природы подорвали? – спросил я. – Есть у вас такие борцы?

– Да брешет он! Думаешь, правда? – сказал Омельченко. – Старатели, наверное, сожгли одно-два. А он – все! Всех он и сам не знает. Всю тайгу уставил своими капканами, паразит. Ты его слушай больше, он тебе наговорит. Выпьем, – придвинул он мне полный стакан. – После баньки самое то.

Я отодвинул стакан:

– Мы еще не договорились…

Омельченко тоже поставил поднятый было стакан.

– Не договорились? О чем? Напомни, если не трудно.

Мне показалось, что он слишком уж откровенно валяет дурака, и решил идти напролом.

– И Арсений Павлович говорил, я сам теперь убедился – вы тут можете если не все, то почти все. Петр Семенович, от своего имени и от имени науки прошу… Помогите с рабочим, чтобы в самое ближайшее время мне на Глухой оказаться.

Омельченко долго молчал, глядя мимо меня сузившимися глазами, потом тихо сказал:

– Не хотел я тебя, Алексей, расстраивать, сразу не стал говорить. Но раз так вопрос ставишь, то, как ни пяться, разговора не миновать. Скажу по-простому – дело твое хреновое: на Глухую тебе никак не попасть.

– Разве сейчас согласится кто? – вмешалась Надежда Степановна. – Люди только что из тайги повозвращались, по домам рвутся. Какие, наоборот, на охоту подались или собираются. Тут лишнего человека не найдешь, не город.

– Не только в этом дело, – подхватил Омельченко. – Я летунов наших наизусть изучил. Снежок сейчас на неделю наладился. После него, думаешь, сядешь на Глухой? Ни в жизнь. Не будь снега, на косе бы сели. А под снегом ее разве разберешь? То ли коса, то ли ледок. Промахнешься и на реку. А она, считай, до января не мерзлая. Наледь на наледи. Ни один летун рисковать не будет.

Я ему поверил. Говорил он убедительно. Но и мне тоже ничего не оставалось, как стоять на своем.

– Можно высадиться на островке, – сказал я. – У мыска.

Омельченко пристально посмотрел на меня. Мой ответ его явно озадачил.

– У мыска? – переспросил он. – Арсений Павлович посоветовал?

Я промолчал. Совет действительно исходил от Арсения.

– А как через протоку переберешься? Вещички как перетаскивать будешь? У тебя их не так чтобы мало. Река дуром прет. Шуга вот-вот. Гроб с музыкой получится, дохлое дело. Даже думать не над чем. Еще ежели, так рабочего сейчас точно не сыщешь. Днем с огнем. А без рабочего, как я понимаю, тебе строгий приказ – растереть и забыть. Так?

В том, что он говорил, все было правильно. Именно это мне и не нравилось. Слишком все складывалось против меня. И Омельченко, похоже, это вполне устраивало. Почему? Или мне показалось? С такой готовностью кинулся помогать, а теперь сообщает, что все зря. И явно доволен, сообщая об этом.

– Не согласен? – не дождавшись от меня ответа, спросил Омельченко.

– Не согласен. В экстренном случае, если все срываться будет, мне предоставлено право самостоятельного решения. Вещички я перетаскаю. И через речку, и через протоку. Не в первый раз. У нас экспедиции из-за такой ерунды не отменяют.

– Из-за ерунды, говоришь? – переспросил Омельченко. И вдруг широко улыбнулся. – А что? Вдруг сладится? Нравятся мне такие, которые на рожон прут. Я и сам такой. Верно, Надюха?

– Нашел чем хвалиться, – буркнула та. – Вы бы ели. А то как этот дуролом заперся, все настроение спортил.

И тут бесшумно, и совершенно неожиданно вошла она. Я почти забыл про нее среди следовавших почти без передышки событий и разговоров, не то чтобы совершенно меня ошеломивших, но все-таки достаточно захватывающих, чтобы отодвинуть на второй план смутное видение роющейся в моих вещах красавицы. Я помнил про нее и не помнил. А еще вернее, как это иногда случается почти с каждым из нас, мучительно старался вспомнить, что же такое важное я забыл. Ни с кем не поздоровавшись, она тихо спросила, глядя на занавешенное окно:

– Кажется, баню топили?

Омельченко крякнул, со стуком поставил поднятый было стакан.

– Видал, какие в моем доме бабы? Одна другой краше, – громко, но, кажется, не очень весело спросил он у меня.

Я только оторопело пробормотал:

– Да уж…

– Топили, Ирочка, топили, – словно спохватилась Надежда Степановна. – Не должна еще выстыть. Пойдешь?

– Пойду, – так же тихо сказала незнакомка и, повернувшись, скрылась в комнате, которую вроде бы отвели под мое местопребывание. Других комнат, кроме спальни хозяев, кухни и той, в которой мы находились, в доме, кажется, не было. Только я было рот раскрыл, чтобы спросить, как она снова появилась. На плечи накинута дубленка, в руках пакет, голова непокрыта. Подошла уже к входной двери, за ручку взялась и вдруг обернулась.

– Извините, что не поздоровалась. Никак проснуться не могу. Весь день сплю, сплю. Погода, наверное. Проснулась – снег, ветер, тоска. Подумала еще – хорошо бы в баню. Вы Леша Андреев, да? – неожиданно спросила она меня.