Вуду

Дедушка Коля был уважаемым в деревне человеком. «Старая и закалённая гвардия, правильный человек, крепкий хозяин, настоящий казак» – говорили про таких людей. Ветеран двух войн, во время гражданской войны потерял один глаз. В Великую Отечественную войну даже добровольцем не взяли из-за этого, мол, староват уже и калека. Поэтому он пошел партизанить, говорил, что глаз правый видит мушку, а левый стрелять не мешает, все равно его надо закрывать. Был он невероятно сильным, кряжистым, не высокого роста с широченными плечами и крепкими руками! «Какой-то квадратный ты у меня, Коля», – говорила про него бабушка. Густые седые волосы, такие же белые усы и борода были всегда аккуратно подстриженные, черные брови и единственный черный глаз – он был похож на цыгана, если бы не казацкий говор и манеры. Крупный и правильный нос на загорелом, но практически без глубоких морщин, всегда спокойном и уверенном, редко проявлявшем какие либо эмоции, лице дополнял колоритный образ деда. Всё говорило в облике этого человека о силе физической, силе духовной и какой-то, просто не мыслимой, надежности.

В семье у деда царил «домострой», каждое его слово и решение не обсуждалось, и являлось законом. Поэтому Росинка была отдана Сашке на время сенокоса безоговорочно. Тем более что внук любил, понимал и хорошо ухаживал за кобылой. Каждый вечер после трудового дня ребята пригоняли лошадей к реке, мыли натруженных животных, клыкастыми металлическими щетками соскабливали присосавшихся клещей. Шкуры лошадей становились чистыми, гладкими, блестящими, гривы и хвосты расчесаны. Река, словно одеялом, накрывалась густым седым туманом, вода тёплая, как парное молоко, освежала, расслабляла натруженные тела и снимала усталость. Накупавшись вместе с лошадьми, ребята пригоняли табун на взгорок, где их уже ждал дед Гриша, бессменный сторож бахчи и негласный нянька для подростков на время косовицы. Догорающий костер, вокруг которого были разложены кожухи, говорили о том, что ужин готов. Стреножив передние ноги лошадей, ребята отпускали их на выпас, сами подходили к костру, располагались на пахнувших овчиной старых тулупах, принимались за ужин. Густой, с мелкими шкварками и дымком, горячий кулеш, запеченная в золе картошка вприкуску с зеленым лучком и ноздреватым пахучим хлебом после трудового дня казались невероятно вкусными и аппетитными. Правление колхоза выделяло деду Грише продукты для кормления подростков, а уж о его кулинарных способностях и любви к детям знали все в деревне.

Дед неспешно раздавал ребятам еду и спокойным голосом рассказывал военные и колхозные истории, старые интересные события из жизни деревни. К звездному небу струился белёсый дымок костра, слышались фырканья и редкое ржание пасущихся в темноте лошадей, от реки тянуло прохладой. Росинка со своим жеребенком обязательно, по нескольку раз за ночь, подходила к костру, как будто убеждалась, сыт ли и спит ли её второй приемыш-Сашка. Веки тяжелели, дым костра отгонял комаров, дед укрывал простенькими покрывальцами уставших ребят. Сон, самый крепкий и здоровый, самый сладкий, с добрыми цветными и красочными сновидениями наваливался на детей легким и мягким покровом.

Всегда, при удобном случае, дед Гриша учил ребят дружбе. Он говорил, что в жизни любого человека, а для казака в особенности – надёжность и преданность друга. «Сам погибай, а товарища спасай!» – таков главный девиз русского человека», – часто повторял дед.

– Вот почему нас никто и никогда не побеждал и не победит, пока в русском духе живет этот девиз. На войне надежный товарищ – значит, прикрыта твоя спина, в жизни в трудной ситуации – подставленное плечо друга, в семье надёжная жена – счастье в доме. Без надёжного друга жизнь скупа, обделена, сиротская.

Он приводил в пример давнюю и крепкую дружбу Сашкиных дедов Коли и Фёдора:

– С детских босоногих лет жили они бок обок, вместе ловили рыбу, шкодили в деревне, лазали по садам и огородам, получали ремнём по задам, вместе ушли служить царю и отечеству. Вернулись домой с Георгиями на груди и закалённой в боях дружбе, спасали друг друга не один раз, сами говорили, что если бы не их дружба давно бы были головы в кустах, а так – вся грудь в крестах. Дед Коля потом пошел на станцию работать машинистом паровоза, а дед Фёдор держал крепким свое хозяйство. Помогали друг другу обрабатывать землю. У Коли пять дочерей, у Фёдора – два сына и две дочери, рук рабочих всё равно не хватало. Приходилось нанимать батраков. Оба хозяйства были крепкими, но трудились от зари до зари, до кровавых мозолей, не покладая рук. Но тут грянула революция, продразвёрстка, а потом и раскулачивание. У кого был добротный дом и нанимал батраков, тот – значится, был кулак! В деревню приехали красноармейцы на телегах и с винтовками. Колю не тронули, ведь пролетарий был, а вот у Федора забрали всё, что было в доме и под домом, в сараях и клетях, всё зерно, скотину, птицу, даже с окон занавески поснимали. Самих погрузили на телеги и с небольшими узелками скарба отправили в Сибирь, на выселки.

Уже не помню, кто сообщил деду Коле о случившемся. Тот бросил паровоз, оседлал своего коня, взял два мешка зерна и большую бутыль самогона, загнал коня, но нагнал телегу с семьей Федора возле села Ольшан. Слава Богу, не успели доехать до райцентра. Там бы уже ничего не помогло. А тут Коля смог откупить у конвоя зерном и самогоном семью друга, вернул её домой. Что уж он им говорил и как это он сделал, никто не знает. Кто говорил, что грозился пустить под откос свой паровоз, а кто говорил, что просто разоружил весь конвой и пообещал сломать их винтовки к чертям собачьим, силы-то у него было немереное! В общем, вернул он Фёдора с семьёй в пустой дом и пустой хлев. И стали они делить один кусок хлеба и одну картошку на две семьи. Но с голоду не померли, выжили, выпрямились, устояли. Когда беда у одного, то человек может согнуться, не устоять одному под гнетом горя, а когда вместе, то беда делится на всех поровну, так и легче переносится.

Но ведь как жизнь устроена интересно, какие испытания приносит она людям! Прошло время и уже в Великую отечественную войну, когда наши войска гнали немцев и освобождали нашу деревню, в Колин дом попал снаряд от «Катюши». Дом полностью сгорел, осталась одна печная труба. Теперь Фёдор забрал к себе Колину семью! И опять две семьи выстояли, выжили, выстрадали, встали на ноги. И дом новый поставили и хозяйство укрепили.

Вот что означает настоящая дружба и надёжность! А потом и поженились сын Фёдора Кузьма и дочь Коли Настя – твои родители, Сашка! Жаль, что ты не помнишь деда Фёдора, умер он, когда тебе было всего полтора годика. И жена его Наташа, дивная на всю губернию красавица, ушла следом за Фёдором через месяц. Истопила баньку, вымылась, расчесала длинные до пят косы, надела чистое бельё, вышла на крылечко, поклонилась на все четыре стороны, попрощалась с солнышком, вошла в дом, легла в постель и тихо умерла, по-христиански. Не смогла без него жить, любила очень…

Так что Сашка, тебе есть чем гордиться, род твой крепкий, закалённый, прошел через такие испытания и основан он на настоящей человеческой, русской, казацкой дружбе и надёжности. Запомни это на всю жизнь и на веки сохрани память о своих предках!

Стопка блинов на столе таяла. Сашка отложил один блин для Росинки, на что бабуля одобрительно кивнула головой.

– Я тут тебе положила «тормозок», – сказала матушка, заворачивая в газету краюху хлеба сдобренного своим, домашним подсолнечным масло, толстый, с мясными прослойками кусок сала, пучок лука и два отваренных яйца.

– А если сильно проголодаешься, прибежишь домой, – явно безнадёжно добавила она.

Хлеб выпекала бабушка так, как никто в деревне. Он, испеченный в русской печи на березовых дровах, круглый, ноздреватый, с поджаристой коркой, с невероятным запахом и вкусом, мог быть использован просто как отдельное блюдо. Секрет такого особенного вкуса бабушкина хлеба состоял в том, что выпекался она его на крупных капустных листьях. Хотя бабушка легко делилась своим секретом с другими, но всё равно такого вкуса и запаха у них не получалось. А масло было выжато из своего, собранного на своём огороде подсолнечника на общей маслобойне в соседней деревне. По осени срезали зрелые шляпки подсолнухов, лущили семечку, просеивали во дворе на большую тряпицу, укладывали в мешки и ждали своей очереди на выжимку. Давили масло, как правило, зимой. Сашка хорошо запомнил, как дедушка и отец загружали на дровни мешки с семечками, в деревне собирался целый обоз из шести-семи саней, и по снегу, с раннего утра отправлялись в путь. Снег наметал сугробы по самые окна домов, женщины волновались, постоянно выглядывали, не идет ли обоз, всё ли то ладно.

Уже темнело, вьюга злилась и завывала, бросала в окна охапки рассыпчатого, сухого, морозного снега.

– Ну, всё, вроде бы едут! – с облегчением выдохнула бабуля, вглядываясь в тёмное, заснеженное окно. Крестилась и начинала хлопотать возле печи.

В доме поднимался настоящий переполох. Печь трещала горящими дровами, женщины суетились, звеня сковородками и кастрюлями, носились по передней комнате как угорелые! Предстоял праздник! Кто бежал открывать ворота, кто просеивал муку и готовил к замесу тесто. Сашке по душе была такая суета, он был в предчувствии чего-то нового, интересного. Были слышны ржание коней и громкие крики во дворе, потом возня в сенях, что-то сгружалось и расставлялось, и вот в передней открылась входная дверь. С клубами морозного, холодного пара входил дедушка, неся в руках большой молочный бидон. Открыв крышку, по всему дому расплылся, растёкся, расстелился как невидимый туман приятный плотный и густой аромат свежего, терпкого, вызывающего слюну, подсолнечного масла. Захватив черпаком тягучую, упругую жидкость, дед рассматривал на свет перетекающую, густую, темновато-желтую со стойким аппетитным запахом струйку.

– Добрый продукт! Удался отжим! – заключал дед Коля, – до следующей зимы хватит, да ещё и останется.

Почти до первых петухов в доме всё пеклось, кипело, шипело и жарилось. Пончики, выворотки, слойки, пампушки и всё, на что хватало женской фантазии, превращалось в праздник живота. Самовар кипел, челюсти с хрустом жевали, дети искали в пончиках запеченную бабушкой монетку, чтобы загадать желание, которое непременно должно исполниться!

– Может молочка налить в бутылочку? – матушка продолжала уже просящим голосом, собирая сына на речку.

– Нет. Мы же к деду Грише заглянем. Он нас арбузами накормит,– парировал Сашка.

Во-первых, он стеснялся ходить с посудой. А во-вторых, пробегая мимо бахчи, дед Гриша зазывал ребят и выдавал им по арбузу. Эти ягоды в средней полосе не вырастали до крупных размеров, максимум с детскую голову, но сахаристость и зрелость набирали достаточно. Сторож считал, что лучше давать ребятам арбузы самому, а не допускать возможной потравы бахчи ребячьими набегами. Хотя ребята строго блюли честь и не позволяли вольности воровства. Но, как говорил дед: «От соблазна и греха – подальше!».

И ещё дед Гриша был знаменитым мастером столярного дела и единственным в деревне непревзойденным печником. В его руках постоянно находился кусок дерева и различные резцы. Сделанные им свистульки и дудочки дарились каждому малышу в деревне. Ребята любили приходить в сарай к деду Грише и наблюдать, как из верха его рубанка выползали длинные завитые полоски светлой деревянной стружки, пахло свежим деревом и опилками. Почти все окна домов в деревне были украшены резными наличниками и ставнями с не повторяющимися дважды узорами, для каждого дома – свои, отличные от других.

На зиму для молодежи дед Гриша изготовил свой знаменитый во всей округе шедевр – деревянные, на десять человек, санки. Полозья, выточенные как на Новогодней открытке, с закрученными вверху спиральками. Пять спаренных рядов сидений со спинками и боковыми поручнями, высоким резным изголовьём последнего сидения. Все эти ряды мест были сделаны так, чтобы следующий ряд были немного выше предыдущего и не заслонял видимости сидящих сзади. Прямо как ряды мест в театре! Санки были большими, но легкими, гладкими и устойчивыми.

Некоторые люди подсмеивались над Гришей, говорили, мол, столько сил и времени тратишь на один миг катания на таких санках. На что он отвечал:

– Из мгновений радости и счастья складываются жизнь и доброй характер человека, а не из часов скучного прозябания в тоске, грусти и безделья.

Зимой собиралась молодежь, брали у деда санки и волокли их через замерзлую, звенящую крепким прозрачным льдом речку. Затем через покрытую толстым слоем снега пойму поднимали на меловую гору, на самую вершину. Спереди садились младшие, сзади – более старшие ребята, они сталкивали санки с места. Начиналось невероятно сказочное действо свободного скользящего полёта с самой высокой точки местности! Санки набирали скорость, в ушах свистел ветер, снег летел в лицо, рассыпался по сторонам. От воздушного морозного потока захватывало дух. Детские радостные крики, визг и смех были слышен в самом отдалённом углу деревни. Слетев с горы, санки проносились по пойме и выскакивали на ледяной покров реки, где начинали кружиться, словно в каком-то веселом танце, в вальсе десяти счастливых пар! Несколько минут длился этот непередаваемый по своей красоте и радости свободного полета спуск, всего лишь минуты счастья, но такие памятные и незабываемые! И снова тащили санки на гору. За короткий зимний день ребята успевали всего лишь три-четыре раза спуститься с горы, но эти спуски того стоили!

После таких катаний Сашка прибегал домой весь в снегу, в обледеневшей одежде, с раскрасневшим лицом, но радостный и счастливый. В сенях долго оббивал веником с одежды и валенок замерзлые льдинки и слипшийся снег. Бабушка заставляла снимать с себя всю промокшую одежонку. Растирала маленькое тельце внука подогретым домашним самогоном, заставляла надевать сухое нательное бельё, наливала большую кружку чая с калиной. Ярко-красные, налитые ягоды, словно только что сорванные с ветки, придавали чаю кисловатый с горчинкой вкус и великолепный неповторимый лесной аромат. А затем укладывала на широкую и просторную печную лежанку, застеленную ворсистым овечьим кожухом. После таких процедур уже никогда не заболеешь, это со стопроцентной гарантией!

А печи дед Гриша клал умело и грамотно. Сбоку пристраивал плиту, которая топилась как дровами, так и углём. На её чугунной рабочей поверхности со съёмными кольцами для увеличения нагрева кастрюль и чугунков, готовили пищу для семьи и для домашнего скота. Дымоходы проходили так, чтобы теплый воздух и от печи и от плиты проходил через лежанку. Поэтому она зимой всегда было тёплой, нагретой, уютной, как массажные столы в римских термах только без пара. Старики смеялись, говорили, что это римляне у руссов переняли делать теплыми лежанки в своих банях. Может и правда, кто же теперь узнает.

– И ещё, вчера какие-то басурмане у бабы Фёклы оборвали все яблоки «белый налив», с двух деревьев. Не знаешь, чья это работа? – допытывала матушка.

– Ты же знаешь, что я не ворую. Хватит, научен на всю жизнь, – ответил с обидой Сашка.

Воровать Сашку, действительно, отучили в прошлом году, быстро и на всю жизнь. А дело было так.

Возле клуба кто-то оставил бочку, с небольшим количеством солидола в ней. Полупрозрачная, вязкая масса привлекала деревенскую детвору. Зацепив палкой солидол, невзначай, от нечего делать, измазали ворота ближнего двора. Переполох поднялся страшный! Измазать ворота дома солидолом или дёгтем по местным традициям и обычаям означал позор, бесчестие для женской половины этого двора. Хозяин снимал ворота, работал рубанком до кровавых мозолей, состругивая верхний, испоганенный слой древесины. Но всё равно людская молва и сомнения оставались: а может и поделом, а может и не дети, а неудачливый жених? Кто теперь разберёт? Шумиха прошла, но бочку так и не убрали. На следующий день Сашка, совсем случайно, оказался возле этой злосчастной ёмкости. Вокруг никого не было. До её края он дотянуться не смог, маловат росточком. Подложил камень, стал на него, перегнулся через край бочки и уже хотел зацепить палочкой заветную массу и тут … невыносимо острая, резкая и огненная боль пронизала всю заднюю часть детского тела. Слезы и моча брызнули одновременно, дыхание перехватило как от удара в живот. Боль, стыд и обида разрывали Сашкину душу. Над ним стоял старик-конюх с уздечкой в руках. Ременно-металлическое орудие порки ещё покачивалось в руке экзекутора. Ребёнку казалось, что второго удара он просто не выдержит, умрёт. Но второго удара не последовало, дед укоризненно качал головой и собирался что-то сказать. Тут Сашка увидел, как в их сторону, ровно и высоко восседая на огромном жеребце, скакал его отец. Вот оно, спасение и отплата обидчику!

Сашка боготворил своего отца и очень гордился им. Это был уже не молодой, средних лет видный мужчина. Высокий, под два метра ростом, с черными кудрявыми волосами, всегда чисто выбритый и опрятный, с красивым и мужественным лицом, ясными зелеными глазами. От отца исходили сила, уверенность, спокойствие, справедливость и скромность.

В родную деревню он вернулся после войны и службы только в 1947 году. Великая Отечественная война застала его в Ленинграде, куда поехал учиться в ремесленное училище. По молодости лет на фронт ещё не взяли, и он пошёл в ополченцы. Защищал город, эвакуировал детей из блокадного, голодного и промёрзлого бывшего Питера. На всю оставшуюся жизнь насмотрелся людской боли и страданий, голода и смертей, поэтому дрался неистово и зло, по-русски, по-казацки гнал фашистов до самого Берлина. Идя в рукопашную атаку, в 1942 году сказал: «Погибну, считайте меня коммунистом!». Не погиб, но в парию был принят. Пули и осколки миновали отца, крепкий организм и природная сила справлялись с фронтовыми невзгодами и легкими ранениями. На поверженном рейхстаге оставил свою подпись и направился бить японцев. Их эшелон доехал до Урала, как война была закончена. Япония капитулировала. Дослужив ещё положенные по сроку службы два года, ветеран весь в орденах и медалях возвратился домой. Здесь его ждал второй, не мене тяжёлый, трудовой фронт, восстанавливать разрушенное и разграбленное хозяйство. Люди оценили отцовскую молодецкую силу, хватку, сметку, работоспособность и умение находить правильные выходы из сложных житейских ситуаций. Избрали его руководить колхозом. Отец противился, говорил о своей молодости и неопытности, не умении руководить людьми. Старики же возражали, мол, молодость – не порок, она проходит быстро, и как руководить нами мы тебе сами подскажем, а вот если будешь зазнаваться, то получишь, невзирая на ордена и медали, нагайкой по «доброй стариковской казацкой традиции». Пошутили, посмеялись, но на том и порешили – быть Кузьме председателем. И действительно, отец постоянно советовался со стариками. Знал, что они плохому делу не научат, подскажут, поддержат добрым словом и дельным совет, подставят своё, пусть не такое уже крепкое, но очень надёжное плечо. А учтивость и уважительное отношение к старшим были впитаны им с молоком матери и устройством всего казацкого быта.

Война наложила на отца свой отпечаток. Пройдя через ужасы голодной блокадной жизни, для него первейшим делом была забота о сытости и здоровье детей, о людях, обустроенности их труда и быта. Первым делом он организовал детский сад, освободил женские руки для работы в колхозе. Старым казакам и старушкам тут нашлось занятие по их душе, стали главными наставниками и воспитателями подрастающего поколения. Они вкусно кашеварили и заботливо присматривали за детьми, как за своими внуками, учили их уму разуму и всем премудростям жизни. Отец сам привозил из города редкие по тем временам продукты и сладости, игрушки, следил за своевременным получением необходимых продуктов с колхозных складов, занятиями детей и их играми. Местный фельдшер тётя Нина постоянно проверяла чистоту и гигиену, следила за здоровьем малышей. Самое главное то, что детский сад был построен быстро и руками самих колхозников, начиная от отделки помещения до изготовления детских кроваток, столиков и табуреток. Отец только добился выписки наряда на древесину, а столяры и плотники сделали всё остальное. Мастера своего дела постарались на славу. Работали не в ущерб основных дел, вечерами, ночью, но добротно и качественно. Людям в деревне это нравилось, ну а про детей и говорить нечего!

В доме деда на почётном месте стояла единственная на всю округу зингеровская швейная машинка, ещё бабушкино приданное. Она была мобилизована на службу для нужд всего колхоза. Отец привозил из райцентра рулонами ткани, а матушка ночами шила всей деревне рубахи и платья. Поэтому в доме по вечерам постоянно находились люди, примеряли пошитое, смеялись, шутили, говорили, что все как из инкубатора вышли в одинаковых одёжках. Но матушка старалась из одноцветной ткани разнообразить фасоны одежды.

Особая забота проявлялась к старикам, одиноким и немощным. Им в первую очередь развозили со станции на дрожках уголь, дрова из лесных делянок. Молодёжь и даже школьники привлекались к работе по переносу угля в закрома сараев, распиловке, колке и складированию дров, ремонту плетней и заборов, заготовке камыша для обновления крыш. Старики плакали счастливыми слезами и старались сами внести посильную лепту в колхозные дела. Кто ткал дерюжные коврики, кто вязали шерстяные носки и варежки, кто ремонтировал хомуты и сбруи, кто плёл маты из рогоза и чакона, да всего и не перечислишь. Каждый день колхозные склады пополнялись изделиями рукотворной работы. Жизнь в деревне бурлила, кипела, жила полной и насыщенной жизнью. Люди воочию убеждались, что жить становилась лучше, поэтому и работали на совесть.

Денег в колхозе тогда не платили, работали за трудодни. Поэтому отец давал возможность людям продавать за деньги в городе на базаре свои молоко и прочие молочные продукты. Для этого по воскресеньям выделял старенькую бортовую машину. Люди загружались в кузов с бидонами, вёдрами, кринками, кастрюлями и рано-рано выезжали в райцентр. Узнав про такую председательскую «вольность», отца журили и наказывали в райкоме партии, говорили, что возрождает кулаков в своём колхозе. Он отвечал, что если каждый колхозник будет жить и работать как кулак, то от этого только колхозу и будет лучше. Наказаний он не боялся, но переживал крепко. Переживал от того, что его не понимают кабинетные чинуши. Со стороны райкома даже была попытка на отчётно-выборним собрании колхоза заменить отца на посту председателя привезённым райкомовским инструктором. Но народ возмутился и устроил такую бучу, что посрамлённые приезжие отбыли ни с чем, вернее, с чувством радости, что остались живы и не биты казацкими нагайками. Больше подобных попыток с их стороны не было.

Не забывал отец и про отдых односельчан. Для колхозного клуба были куплены новенький баян, пластинки для видавшего виды, но ещё рабочего патефона, шахматы, шашки. Пусть не густо, но тогда это было значимо. Зимними вечерами, когда работы в колхозе было меньше, в клубе особенно было многолюдно и многоголосно. Тут репетировал деревенский хор под руководством местного баяниста Фёдора, пели песни и частушки, молодежь отдыхала, танцевала, к ним присоединялись люди постарше, игры и веселье были тогда очень востребованными. Отец обязательно, правда, ненадолго заходил в клуб, играл пару партий в шашки (это было его любимое занятие), беседовал со стариками, шутил с молодыми, и старался незаметно и тихо уйти, дабы не мешать веселью.

А Новый год Сашка запомнил на всю жизнь. Отец сам вместе с плотниками установил в клубе такую ёлку, которая вращалась, и с потолка сыпались бумажные снежинки! Новогоднюю красавицу украшали всей деревней, изготавливали детские поделки, приносили из домов игрушками. Праздник был с настоящим Дедом Морозом (в нем, правда, угадывался высокий и неуклюжий комбайнер Лёшка) и Снегурочкой (всем известной завклубом Асей). А в конце утренника каждому малышу вручались большие кульки с очень вкусными и редкими по тем временам подарками, привезенные отцом из райцентра.

Но однажды Сашка увидел, как может сердиться отец. Дело было весной, люди готовились к посевным работам. В конторе колхоза, куда Сашка принес отцу неказистый обет, переданный матушкой, было многолюдно и шумно. Каждый что-то предлагал или даже требовал, доказывал, убеждал. Непрестанно звонил телефон, из райцентра требовали ускорить начало посевов, не допускать срывов графиков и сроков, постоянно передавались указания и директивы. Но тут в контору вошел молодой человек в костюме и светлой рубашке при галстуке. Перекладывая с руки на руку папочку, пухлую от бумаг, он представился уполномоченным от райкома партии, ответственным по посевной кампании в нашем колхозе. Отец попросил всех выйти на улицу. В конторе остались Сашка, отец, однорукий учётчик дядя Трофим – спокойный и широкоплечий фронтовик, и этот ещё совсем юный, но деловой и самоуверенный уполномоченный. Райкомовец сразу напористо начал наступать на отца с упреками за невыполнение указаний сверху, угрожал всевозможными наказаниями и строжайшими последствиями невыполнения директив партии. Тирада затянулась, тон его голоса возрастал по мере высказываний. Сашка видел, как у отца сдвинулись брови, глаза наливались краской, желваки забега на худощавых скулах. Руки сжимались в кулаки до белизны пальцев. Сейчас должно произойти что-то страшное, подумал Сашка! Таким отца он ещё не видел. Дядя Трофим примирительно положил свою единственную руку на отцовский кулак, спокойным взглядом посмотрел в глаза отцу и негромким голосом сказал зарвавшемуся уполномоченному:

– А мы вот сейчас возьмём тебя, мил человек, под белы твои рученьки, вывезем в поле, снимем с тебя твои чистенькие и наглаженные штанишки и посадим голой задницей на земельку. Посидишь этак с полчасика, прочувствуешь каково оно на холодной землице то. Простудишь к чертям собачьим свои мужские причиндалы так, что потом детей своих иметь не сможешь. Вот тогда и сам сможешь определить: надо ли сеять сейчас или обождать малёхо? Зерно, тем более семенное, должно лечь в теплую и влажную земельку, как в пуховое одеяльце. Тогда и урожай будет достойным и хлебушек сладким. Мы каждый год ходим в передовиках по району по сбору зерновых, потому что земля это полита потом и кровью наших отцов, дедов и прадедов, и мы знаем на какое поле и когда бросить семя.

Юноша опешил, стоял с застывшими в горле угрозами, с разинутым ртом и испуганными глазами. Он прекрасно понимал, что народ тут простой, слов на ветер не бросает, сказано – сделано. Учат здесь, по необходимости, разными методами, от внушения до принуждения (для особо непонятливых учеников), и никто потом не признается: было, такое или не было? Осознав свой глупый гонор и всю серьезность своего положения, райкомовец сразу скис, потух, сгорбился, в его глазах накатились слезы.

– Да не переживай ты так, – уже примирительно сказал учётчик Трофим, – я пошутил. А то ты выглядишь сейчас как в той присказке: «Упал обмоченный уполномоченный!». Но запомни, в каждой шутке есть большая доля правды. Не забывай про это. Ты, мил человек, доложи там, на верху, если уж тебе так надо, что посевную мы начали по вашему графику. А мы уж тебя не подведём, отсеемся в срок, люди у нас работящие. И урожай получим, как всегда, лучший в районе, потому что, не для графика и отчётов зерно в землю закладываем, а для себя и людей хлебушек растим! Такая наша агрономия, самая правильная, выверенная поколениями. А если ещё пару дождиков в маю, то и агрономы по хрену, – уже со смехом закончил однорукий учётчик.

Уполномоченный, обрадовано, начал быстро рассказывать о том, что сам он городской, недавно окончил сельскохозяйственный техникум, стал агрономом, вступил в партию и вот получил первое партийное задание, которое он так рьяно, но глупо хотел выполнить.

Сашкин отец, уже примирительно, со спокойным лицом, добавил:

– А ты бы отпросился у своего начальства на время посевной пожить в нашей деревне, посмотреть, как работают люди, побеседовать со стариками, перенял бы их мудрость и знания, накопленные веками. Тебе бы это пошло на пользу. Жильё мы тебе найдём, да и голодным не будешь, поставим на полное довольствие. Так, Трофим? От одного рта колхоз не обеднеет. Если понравиться, оставайся у нас в колхозе, не протирать же тебе штаны по райкомовским кабинетам, да перекладывать папки с бумагами. Скучно же ведь! А нам молодые и грамотные специалисты ой как нужны.

Молодой уполномоченный послушался Сашкиного отца, добился сначала командировки в колхоз на время посевной, да так и прижился здесь, уж больно люди тут хорошие и место красивое. Обзавелся семьей, народились дети, а сам он стал с годами знаменитым на весь район агрономом.