Три кита. Шахтерский роман

– Опять! А ты, если собственной жизнью не дорожишь, то хотя бы о тех, кому ты хоть немного дорог подумал!

– Что-то, ты – слишком заботливая!

– Это тебе так кажется потому, что, как видно, в случае чего, о тебе особенно печалится некому будет!

– С чего это, ты так решила?

– С того, что на твоем пиджаке верхняя пуговица на чем-то склизком болтается!.. Если, пришить некому, значит, ты и впрямь не женат…

– Мм… – неуверенно промычал Грохов, не зная, стоило ли ему откровенничать с девицей, которую он видел во второй раз в жизни.

Но, окунувшись в омут Анжелиных глаз, продолжил:

– До недавнего времени был женат!..

– И – что, жене ни разу не изменил?

– А, к чему – такие вопросы? – подозрительно спросил Грохов. – Разве, тебе это – не все равно?

– Ты не это хотел сказать! – перебила его Анжела.

– Может быть! Я уже не помню, что я хотел, а чего нет!..

Грохов снова начинал сердиться.

– Я тебе нравлюсь?

Сделав серьезное лицо, Гаврил отрицательно покачал головой.

– Ты не можешь мне нравиться или не нравиться! Ты – для меня, вообще – непонятно что! То есть, кто! Затащила меня, черт знает куда! И сама, видать, здесь – частый гость. Вышибала и официант, вон как под тебя прогибаются! Не я – твой папаша, а то б подол задрал, да ремнем по заднице…

– Ты это – серьезно?

– Еще как!

– А тогда, зачем ты со мной пошел?

Кусок ветчины едва не застрял в горле Грохова. Прекратив жевать, он пристально посмотрел на Анжелу. Она то ли всерьез, то ли в шутку погрозила ему пальчиком.

– Закусывай, дядя, а то захмелеешь…

Налив полный бокал вина Гаврилу, а потом – себе, Анжела залпом выпила все до капли. Вновь поманив к себе официанта, она что-то шепнула ему на ухо. Он, согласно кивнув, куда-то удалился.

Музыка, что до сих пор была не отягощавшим слух излишними децибелами и потому довольно приятным шумовым фоном, под который вели свою неторопливую беседу Анжела и Грохов, зазвучала громче. Глядя на сцену, на которой, словно змеи подле шеста, одна за другой, не считая коротких перерывов, по очереди извивались телки с соблазнительными формами, они молча созерцали шоу. Грохов – с тупым удивлением, поскольку вживую видел подобное в первый раз, Анжела – с интригующей улыбкой, которая могла означать бог весть что.

– А хочешь, я для тебя станцую?

Достаточно хмельной, Грохов, видимо, до конца не понимая, что имела в виду девушка, с некоторой настороженностью и даже испугом вытаращился на нее.

– Ну, нет, только – не это!

Он сделал протестующий жест рукой.

– И – вообще, кажется, пора закругляться! Хорошего – помаленьку!..

– Я – быстро! – сказала Анжела.

Грохов не успел и рта раскрыть, как она растворилась в полумраке кафе.

– Вот, егоза!

Гаврил в досаде из-за совсем некстати разобравшего его хмеля и невеселых мыслей, и, вероятно для того, чтобы хоть немного придти в чувство, обхватил голову обеими руками. Угораздило ж его в такое вляпаться! Да, как он мог пойти на поводу у еще совсем молоденькой идиотки? Как? А что, если кто-нибудь из ребят на шахте об этом пронюхает? Его ж засмеют! Грохов в стриптизбаре оттягивался по полной программе. И – с кем! А, если еще кое-кому все станет известно?..

В это время зазвучала новая мелодия, и, мельком глянув на сцену, Грохов увидел Анжелу в стренгах и в лифчике. На миг ему стало не по себе, и он машинально отвернулся. Затем, немного осмелев, посмотрел снова. Анжела была удивительно хороша! Так хороша, что на секунду он позабыл обо всех своих страхах и сомнениях. Ее маленькие совсем детские плечи, тонкая талия… Плавно раскачивая бедрами в такт мелодии, она подошла к краю сцены. В этот момент какой-то пьяный мужлан схватил ее за ногу и потянул на себя. Девушка, потеряв равновесие, прямо с освещенной сцены с криком провалилась в полумрак зала. Тотчас послышались шум падающих предметов, звон битой посуды и ужасная ругань. Вскочив из-за стола, Грохов кинулся в самую гущу событий…

– Ну, вот, дядя! Мы и порезвились! – сказала Анжела, когда они уже сидели в машине. – Неплохо все получилось, да?

«Лексус», рыкнул и, рванув с места, нырнул в непроглядную ночь пустынного города.

На следующий день, Грохов сидел на наряде в темных очках.

– Ну, ты, Михалыч, сегодня прямо, как Джеймс Бонд! – не удержавшись, как всегда, пытался острить Ляхов.

Горнякам и, в самом деле, непривычно было лицезреть Грохова подобном виде. С модным аксессуаром на носу, скрывавшим почти треть его лица. Это создавало некоторое неудобство при общении. Когда начальник и подчиненные смотрели друг другу в глаза, между ними было гораздо больше взаимопонимания, поскольку контакт был более плотным. Лишенным каких-либо барьеров в виде непрозрачных стекол. Тем не менее, в том, что Грохов нацепил на себя темные очки, был и положительный момент. В этом крылась какая-то особенная, и даже приятная, новизна. «Может, пофраериться решил начальник, или еще – что?» – затаив беззлобную усмешку во взорах, про себя думали горняки. Возможно, подобное, как они считали, чудачество шефа, сперва и привело их в некоторое замешательство, давая столь желанную пищу для посторонних размышлений, до самого окончания наряда… Ведь шахтерская жизнь, как накатанная колея, весьма однообразна. Но Грохов вовремя направил мысли горняков в нужное русло.

– Дались тебе, Вова мои очки! Ты бы лучше подумал, как перед новым директором в грязь сопельником не ударить да уголька поболее отгрузить!

– Отгрузим, Михалыч! Никуда не денемся! – согласно кивнул Ляхов. – Только ты, сегодня и впрямь, какой-то не такой! Даже голос у тебя хрипит, как у радио, когда оно нужную волну никак поймать не может. Простыл, что ли?.. Или на нервной почве – хандра?.. Так, ты зря не расстраивайся, мы тоже переживаем…

И, понизив голос почти до шепота, и, приставив ладонь ко рту, он продолжил:

– … Что шахту могут прикрыть!

– Что? Что ты сказал?! Да, я тебя …! Я тебя скорей с участка вышвырну, если выработку свою сейчас же не забутишь! – неожиданно взорвался Грохов.

– Это, ты – зря, Михалыч! Если я с шахты уволюсь, то ее точно закроют! – спокойно заметил Ляхов, уже выходя с участка. – Кадры, вроде меня, это, тебе, не куски породы. Ими не бросаются…

– Ага, бросил бы да, боюсь, промажу! – вдогонку ему рявкнул Грохов.

17

Татьянке исполнился год, когда у молодоженов начались первые семейные трения и даже ссоры. А, все – из-за того, что однажды к родителям Алены в гости, а, заодно, и родных сетрёнок навестить, еще одна из которых проживала буквально в двух кварталах от отчего дому, из другого города приехала старшая дочь. Звали ее Уля. Это была довольно полная меланхоличная и очень чувствительная особа. После знакомства, а потом и короткого общения с ней, Гаврил так и не понял, замуж, в свое время, она вышла или сожительствовала с мужчиной. Но, по ее словам, отношения у них были довольно ровные. Лишенные особенной страсти и, тем более, ревности. Именно этим Уля объясняла, что супруг не цепляется за ее юбку, как репей, и она чувствует себя в подобных отношениях совершенно свободно. И того же своей сестре желает. Мол, нервы беречь надо. А этого в супружеской жизни можно достичь, если только муж и жена будут уважать друг друга. Любовь – это все выдумки. Сказка.

Улю нельзя было назвать ни красавицей, ни даже просто симпатичной молодой женщиной. Больше всего к ней подходило слово «обыкновенная». То есть, абсолютно ничем не примечательная. «Наверное, поэтому у ней и жизнь, и жизненная философия, что называется, никакая», – подумал про себя Гаврил.

Вместе с Улей приехала ее малолетняя дочурка. Они занимались тем, что гостили, то у родителей, то у другой сестры Алены, которая также была старше ее на три года. Имела мужа и двух детей. Иными словами ели, пили, спали. Без конца сорили кожурой от семечек и болтали о том, сем без умолка. Однажды, Гаврил и Алена остались в квартире наедине. Еще с утра он заметил, что его благоверная, то и дело, раздражалась по пустякам. Наверно, поэтому, за что бы она ни взялась, все у ней из рук валилось. Она покрикивала на маленького ребенка, чтобы тот не капризничал. Затем принялась и за супруга.

– Опять на диване разлегся, Гаврик? А мусор из ведра выносить, кому прикажешь? А, грязную посуду, кто будет мыть? А – в магазин за хлебом?.. Обед готовить, снова – мне?.. Не слишком ли много на мою бедную голову забот свалилось, как ты считаешь?